– Желанная, позволь тебя раздеть? Я хочу полюбоваться твоим совершенным сложением.

Она молчала. Тогда он присел рядом и развязал пояс на ее пале. Ткань распахнулась, и он увидел ее наготу.

– Встань, возлюбленная.

Она подчинилась. Но смущенно прикрыла лобок и груди.

– О, как прекрасны твои линии. Твоей талии позавидовала бы сама Венера. А груди с сосцами похожи на спелые яблоки. Не стесняйся меня, убери руки… Повернись…

Она смущенно повернулась к нему задом.

– О, этот роскошный зад достоин лишь того, чтобы быть высеченным из каррарского мрамора. Когда мы будем в других краях, я найму дюжину искусных скульпторов. И все они изваяют твой образ, любимая. Чтобы он прославился в веках. И наши дети будут знать, что у них самая прекрасная в мире мать.

Он подходил к ней вплотную и обнимал ее. Их голые тела соприкасались друг с другом. И не было огня сильнее, чем огонь зарождающейся страсти. Его сильные ладони нежно сжимали ее груди, и губы ласкали соски. Она замирала, слушая его волнительные речи.

– Ты – сама Венера! И было бы преступлением отдать это нежное тело на вечную службу Весте. Да будет прославлена она в веках. Но! Только великий и хитроумный Понтифик знает, какую жертву он принес Весте в твоем лице. Это тело создано для плотской любви, а Понтифик и граждане Рима обрекли его на вечное томление. Разве это справедливо? Я увезу тебя далеко-далеко, и вместе мы будем проводить долгие ночи любви. Первым ты родишь мне сына…

– Но у тебя уже есть сыновья. Любишь ли ты их?

– Я люблю своих детей. И твои вопросы больно ранят мне сердце. Я обеспечил их будущее. И мать их не знает нужды. Они богаты. Возможно, они поймут меня, когда станут старше. Но даже, если ни один человек в этом, и подземном мире, не оправдает моего поступка, я все равно совершу его, ибо нет силы на земле, сильнее чем ЛЮБОВЬ.

Она с жадностью вдыхала аромат, идущий от его тела, и уже не стеснялась своей наготы. Он перенес ее на кровать и целовал долгими поцелуями.

– Очнись, любимая. Скоро рассвет, я должен на время покинуть тебя. Я буду приходить к тебе каждую ночь.

Он исполнил свое намерение и посетил ее и в следующую ночь. Их ласки были безумны, она сама обхватывала его руками в сильных и жарких объятиях. В ней словно проснулся неведомый зверь плотского голода, который дремал до встречи с Антемиолом. Если бы не их встреча, этот зверь бы никогда не вышел из своей глубокой берлоги. Она сама не осознавала то, каким образом раздвигаются ее длинные ноги. Его пальцы, словно дельфины, ныряли в глубины ее естества.

Никто ранее не касался ее девичества. Она и сама не знала о тайнах своего тела. Нежные пальцы Антемиола ласкали трепетные губы на холме Венеры. О, каким опытным любовником был этот центурион. В какой-то момент она вскрикнула. Ее пронзила такая сладостная молния, что Люциния поняла – сам Купидон вогнал в нее свою волшебную стрелу. И это был знак свыше. Он прав, они созданы друг для друга.

– Любимый, возьми меня! Войди в мои ножны своим грозным мечом.

– Люциния, пока я не могу этого сделать.

– Почему?

– Я отвечаю теперь за нас двоих. Я скорее дал бы сжечь себя живьем, чем позволил бы подвергнуть тебя, любимая, опасности. И Понтифик и Максима могут в любое время проверить твою девственность.

– И что же, мы теперь будем ждать до октября, пока ты не заберешь меня отсюда?

– Нет, возлюбленная. Мы поступим иначе. Мы займемся с тобой иной формой любви. Здесь мы ее зовем «греческой». Хотя, эта форма больше применима для наших взаимоотношений с юношами.

– Я, кажется, догадываюсь, о чем ты говоришь. Но еще в детстве мне рассказывали о том, что это бывает больно.

– Кто тебе это рассказывал?

– Моя старшая сестра подглядела однажды, как этим занимался наш дядя со своими рабами. Они были почти мальчиками. И она слышала их крики.

– Это бывает лишь вначале, – улыбнулся Антемиол. – Люциния, я опытный любовник, и я буду очень нежным с тобой. У меня было множество юношей. Еще во время военных походов. Я искушен в этой науке. С помощью масла оливы и нескольких упражнений я сделаю все так, что тебе совсем не будет больно. Более того, тебе это понравится. Я обещаю. И даже, когда ты родишь, мы все равно будет любить друг друга разными способами. Боги создали твой зад таким совершенным, что с моей стороны было бы большим упущением не ворваться туда, – он поцеловал ее в губы, не давая ей высказать новые возражения.

И она познала радость плотской любви. С помощью нежности и оливкового масла, Антемиол любил Люцинию с задних врат. Люцинии только вначале было немного больно, но ее тело устроено было так, что она с легкостью, почти сразу, приняла его внушительный фаллос…

Сейчас она сидела на мраморной селле[35], а ее волосы расчесывали прислужницы. Они вплели ей в каждую из шести кос по маленькому цветку лилии. Поднесли легкую и белоснежную палу. Люциния подняла кверху длинные руки – ткань ласково коснулась упругого живота и ноющих сосков. Она стянула палу пояском на талии. Голову Люцинии украшало тонкое покрывало и венок. Она все время думала о своем возлюбленном. Да, за это короткое время она безумно полюбила его. Они стали тайными сообщниками. Они упивались страстной любовью, но тучи уже сгущались над их головами.

В этот день молитва с Великим Понтификом прошла как обычно. Все шесть весталок, шесть юных жриц, прислуживали верховному жрецу во время церемонии.

Crescam laude recens, dum Capitolium

scandet cum tacita virgine pontifex[36]

А после того, как на землю спустились густые сумерки, и таинственная Нокс[37] вошла в свои права, Люциния покинула толос, убегая прочь из храма Весты. Сегодня была не ее очередь охранять священный огонь. Но главным было иное. По Священной дороге, через форум, укрытый с головой плащом, чтобы не быть узнанным, короткими перебежками, к ней шел ее возлюбленный, Антемиол из рода Квинтиев.

Он немного запыхался, когда вошел к ней в комнату. Она снова возлежала на своем ложе и смотрела на огонь небольшого факела, привязанного к стене. Он скинул плащ, а после и претексту центуриона с пурпурной линией посередине. И остался стоять обнаженным.

Не прошло и несколько минут, как они бросились в объятия друг друга. Он ласкал ее большие и упругие груди, целовал красные соски. Она откидывала назад белую шею и раздвигала ноги.

– Возлюбленный мой, мое чрево истомилось в ожидании твоего фаллоса. Я хочу, чтобы семя твое упало в сосуд, откуда рождаются дети. И нет моих сил, терпеть эту муку: воздерживаться от желания самой природы.

– Потерпи, любимая. Ни один жрец, ни сама Максима не должны обнаружить твою порчу, если захотят тебя проверить. Осталось ждать совсем немного. Мои корабли уже почти готовы к отплытию. Скоро мы сбежим отсюда. И с наслаждением преодолею твою последнюю преграду, и семя мое вольется в твое плодоносное чрево. Я сделаю это прямо на корабле, как только мы окажемся в объятиях друг друга.

– А разве вид задних врат не выдает вторжение?

– Нет, не сразу. Очень долго этого не видно…

– А у твоего Константинуса уже видно?

– Да…

– Он страдает без твоей любви?

– Всем сердцем мне хотелось бы избавить его от страданий. Я даже знакомил его со своим другом. Но он убежал. Глупый мальчишка!

Она подвинулась к нему ближе.

– Возьми меня так, как ты это делал с Константинусом.

– Тебе будет больно, Люциния. Ты еще очень нежна. Я часто бывал жестким с моим патикусом. Он любит боль.

– Сделай и мне больно.

– Я не могу…

– Сделай. Меньше масла сегодня. Я хочу этой боли. Она напомнит мне ту, которую я жду…

Он ворвался в нее так, что она вскрикнула и застонала. Но он не мог уже остановиться. Он скользил и скользил в ней до тех пор, пока с уст обоих не сорвался животный крик.

– Тише, тише, моя возлюбленная. Сторожа все спят. Спит и твоя служанка. Я щедро ей плачу. Но стон твоей любви сейчас слышат сами боги.

Они целовали друг друга в губы, и не было на свете страсти сильнее, чем их страсть.

Уже подошло к концу лето. Максима вернулась из своей поездки на Сицилию. Однажды утром она сидела в таблинуме[38], за мраморным столом с Великим Понтификом, они завтракали и обсуждали дела Цезаря. Смеялись и немного шутили. Максима была сорокалетней женщиной, высокой и плотной. Её фигура более походила на фигуру мужчины – широкие плечи и полноватая талия переходили в узкий таз. Она была порывиста в движениях и очень решительна в поступках. Она сидела на высоком солиуме[39], сделанном из оливы и черного дерева, инкрустированном панцирем черепахи и слоновой костью. Чуть полноватые ноги с темными узлами вен, обутые в мягкие сандалии, опирались на скабелум[40], украшенный медью и янтарем. Максима уже позавтракала козьим сыром, оливками и лепешками. Теперь она пила вино, разбавленное водой. Серые, задумчивые глаза внимательно смотрели на Понтифика.

Великому Понтифику было около пятидесяти. Это был высокий, седовласый мужчина, не полный. Его бы можно было назвать красивым, если бы не наличие багрового шрама на щеке, делавшего его улыбку похожей на влажный оскал какого-то зверя. Скорее волка или койота. Он получил этот шрам, спасаясь от пожара, когда молния ударила в его дом. В этом пожаре он повредил и ногу и теперь немного хромал. Его уважал сам Цезарь, а многие весталки откровенно побаивались его строгого и хмурого выражения лица. Пурпурная полоса на его тоге была расшита золотыми знаками высокого жреческого отличия. Его солиум был еще выше и богаче, чем солиум Максимы. Ножки кресла были сделаны из бронзы в виде когтистых лап тигра. Тонкая резьба и золотой узор украшал мощные подлокотники. Поверх солиума была накинута шкура бурого медведя. Длинные и белые пальцы Понтифика перебирали острые когти на мертвой медвежьей лапе.

Слуга попросил разрешения сделать доклад.

– Входи.

– О, Великий Понтифик и священоликая Максима, к вам на прием просится какой-то молодой римлянин. Он утверждает, что у него есть важный государственный разговор.