– Я бы убил тебя, но не стану этого делать. Ибо ты итак будешь проклят, если не мной, так богами. Прощай.

К вечеру следующего дня он был уже в Остии и вышел к берегу моря, где в небольшой бухте стояли три его корабля. Но Антемиол не взошел ни на один из них. Он отвязал от берега старый плот и поплыл на нем в открытое море. Он плыл долго, и когда берег совсем пропал из виду, Антемиол из рода Квинтиев прокричал имя своей возлюбленной и бросился в пучину Нептуна.

Днем ранее, его возлюбленная Люциния, сходя в склеп, уже знала, что скоро они будут вместе. Сквозь время и пространство она услышала его крик. Он кричал богам ее имя: ЛЮЦИНИЯ!

Земля упала на плечи тяжелым и сырым комом. Сверху раздался глухой треск. Рядом еще один. Склеп дрогнул. Зашатался стол с виноградом. Упал кувшин – кровавой лужей растеклось по мраморным плитам вино. Блюдо с ягненком и овощами припорошилось черными зернами грунта.

«Кто-то из работников плохо укрепил балки. Это даже лучше. Я умру гораздо быстрее…»

Ей стало душно. Еще чуть-чуть воздуха… Хоть один глоток. Как больно… Последний лучик солнца выхватил на полу желтоватые ромбики мраморной плитки. Она лишь успела сосчитать их перемычки: один-два-три, а четвертая треснута пополам…

* * *

Краевский и Людочка проснулись почти одновременно. Оба тяжело дышали.

– Я открою окно. В комнате очень душно, – прошептал он каким-то чужим, хриплым голосом и словно пьяный встал с кровати.

Людочка сидела вся растрепанная. Сердце гулко бухало в груди, сильно болела голова.

– Что с тобой, любимая?

– Меня закопали живьем…

– Кто? Когда?

– Люди из Рима. Верховный Понтифик.

– Милая, тебе просто приснился кошмар. Иди ко мне, – он обнял ее.

– Нет, это был не сон. Я жила там, в Риме. И там были вы, Анатолий Александрович.

– Как все странно. Я тоже видел какой-то долгий сон. Сначала он был прекрасен. А потом. Потом я захлебнулся в море. Да, я помню, как отвязал плот и поплыл. А потом я бросился в волны…

Они оба сидели молча. Неожиданно Людочка заплакала.

– Ну, перестань.

– У меня тяжело на душе.

– Мила, мы уснули под толстым пологом, в душной комнате. Я просто забыл открыть на ночь окно.

– Нет – нет. Это был не сон.

– А что же?

– Не зна-юю… – всхлипывала она.

– Ты знаешь, на востоке есть религия, ее называют Буддизмом. Так вот, согласно ей, мы проживаем множество жизней. Может, в этом сне мы оба побывали в одной из прошлых? Я же тебе и раньше говорил, что как увидел тебя, то не смог уже позабыть. Мне все время казалось, что я знаю тебя давно. Много дольше, чем то время, как мы познакомились.

Она смотрела на него сквозь темноту и внимательно слушала. В тот вечер он позабыл и о часе Х, который сам назначил накануне. Он почти не трогал Людочку, а только нежно целовал ей руки и лицо. Потом он принес холодного вина. Они выпили. И почти незаметно заново уснули, крепко обнявшись. Уже без сновидений.

* * *

– Любимая, просыпайся! Давай пить чай. Вчера мы скупили с тобой пол лавки сладостей. Ты забыла?

– Ах, правда! – приподнялась она, глядя на него сонными глазами.

– Правда… – передразнил ее ласково Анатоль. – Все это добро до сих пор лежит в моем кабинете. Принести?

– Да…

– Иди, умывайся.

– Мне надо убрать…

– Да, конечно, – спохватился он и почему-то покраснел.

Она чувствовала, что ее сон каким-то странным образом повлиял на него. Он все время прятал глаза, а если и смотрел пристально, то взгляд его серых глаз делался чуть влажным, а голос предательски дрожал. Он старался шутить в своей обычной манере, но у него отчего-то это плохо получалось.

– Мила, я много думал утром, пока ты еще спала, и знаешь… Словом, тот сон он не выходит из моей головы. Я все больше и больше вспоминаю его детали. Мистика заключена в том, что нам обоим приснилось почти одно и тоже. Я не сторонник метафизики, однако, понимаю, что есть на свете совершенно необъяснимые вещи.

– Да…

– Иди ко мне, моя девочка. Я сделаю это аккуратно.

Он снова подвел ее к краю кровати и наклонил чуточку вперед. Дрожащие пальцы задрали кверху батистовую сорочку.

– Мила, какая у тебя теплая и нежная кожа, – он поцеловал ее в поясницу.

Злополучная пробка вышла из нее почти свободно. Было видно, что он взволнован этим обстоятельством. Она ждала от него каких-то слов по поводу часа Х, но он отчего-то молчал.

– Я пойду умываться? – спросила она, выпрямившись.

– Да, да, иди…

Через четверть часа они сидели за столом и пили чай. Весь стол и комод были заполнены коробочками и кулечками с различными сладостями.

– Тебе нравится пастила?

– Да…, – улыбалась она, прихлебывая из чашки душистый чай.

– Попробуй и свои марципановые цветочки. По-моему, тоже ничего.

– Угу.

– Мила, ты такая же сладкоежка, как и моя младшая дочь.

Она вздрогнула.

– Сегодня после обеда я уеду. Дня на четыре. Мне надо навестить детей. Мы с тобой прогуляемся немного, заедем в ресторан, а после я посажу тебя в экипаж, и ты съездишь к маме. Мы хотели написать ей письмо, но выходит так, что ты сама к ней съездишь.

– К маме?! А можно? – оживилась она и даже отложила в сторону пастилу.

– Да. Конечно, можно. Забирай к ней все эти сладости. Я дам тебе еще денег. Все это отвези. Побудь дома до понедельника. Рано утром, в понедельник, я буду ждать тебя здесь. И если ты не приедешь, я умру… Ты слышишь?

– Я слышу…

Спустя короткое время Людочка уже крутилась у зеркала, примеряя новое платье. А Краевский смотрел на нее нежно, почти по-отечески.

– Анатолий Александрович, как вы думаете, мне надеть это розовое, с кружевами, или фисташковое с лентами?

– Ma chère, ты божественна во всем.

– Господи, у меня же есть и туфельки к этим платьям.

– Про шляпки и зонтик не забудь, – усмехнулся он.

Людочка нарядилась в роскошное фисташковое платье, отороченное по подолу атласными лентами и кружевами в тон, с овальным вырезом, едва открывающим ее высокий и нежный бюст. Она причесала волосы и заколола их шпильками. Шляпка и туфельки тоже смотрелись роскошно.

Граф сам сложил большую часть сладостей в огромную корзину. Достал из кошелька приличную стопку ассигнаций.

– Отвези деньги матери.

– Спасибо, Анатолий Александрович!

Неожиданно для самой себя она даже присела в небольшом книксене.

– Ну что ты делаешь? – покраснев, обронил он. – Ты еще благодаришь меня? Это я должен благодарить тебя за каждую минуту, проведенную с тобой. Мила, ты стоишь много больше, чем все эти презренные бумажки, – его глаза снова увлажнились. – Я люблю тебя, Мила!

– Я тоже вас люблю…

Они крепко обнялись.

– Возьми с собой все вещи и деньги. Сегодня мы уже не вернемся сюда.

– Могу я подняться на чердак, в свою комнату?

– Что ты там забыла? Старые тряпки?

– Но я уже давно там не была. Там мамина шаль и мои вещи…

– Ты же не навсегда уезжаешь. У нас еще полно времени до осени. Лишь к осени мы снимем тебе квартиру.

– Но я хотела… – Людочка замялась.

– Что?

– Я хотела повидаться с Еленой.

– Это лишнее. Забудь, ты более не горничная, а потому, тебе не стоит общаться с прислугой.

– Но, ведь мы были подругами.

– Были. Я не хочу, чтобы ты общалась с ней. И ни с кем иным. Отныне только я сам буду решать: с кем тебе водить дружбу.

– Но…?

– Мила, я отвечаю за тебя, и ты должна меня слушаться.

* * *

В этот день они немного прогулялись по городскому саду. Летний зной липовым медом растекался по воздуху почти с раннего утра, заполняя собой улочки старого города, делая горячими булыжники на мостовой. Казалось, даже птахи примолкли от июньского зноя. Людочка раскраснелась от жары, но шла легко, щурясь от сильных лучей. Тонкие пальцы вертели в руках зонтик. Краевский шествовал чуть позади, пропуская ее вперед. Он откровенно любовался походкой и статью своей молодой возлюбленной. Его волновало в ней все – и изгибы тонкой талии, которую он мог обхватить двумя ладонями, и прямая девичья спина, и мягкость плеч, и русый завиток, прилипший к вспотевшей впадинке на шее.

Мила не просто шла, она парила, притоптывая каблучками новых кожаных туфелек бежевого цвета с удивительными бантиками на боку. Ей нравилось останавливаться и, приподняв легкий подол, любоваться этими самыми туфельками.

– Мила, ты как ребенок. Ты даже не представляешь, какое для меня удовольствие – одевать тебя. Покупать тебе украшения. Ни одна светская львица, ни одна петербургская кокетка не в силах доставить мужчине такое наслаждение, какое он испытывает, делая подарки такой неискушенной девушке, как ты.

Она улыбалась, кокетливо запрокидывая голову. Он оглядывался по сторонам, не видит ли их кто из случайных прохожих, подходил близко, обнимал и принимался целовать ее губы долгим и волнительным поцелуем.

– Мне сегодня ехать, и тебя я вынужден отпустить… Твои сны, мои сны – я стал из-за тебя таким сентиментальным, моя нежная девочка, что даже допустил непростительную оплошность.

– Какую?

– Сегодня мы не были близки, а должны были… И я теперь буду безумно скучать, – он сильно сжал ее запястье и стал осыпать его поцелуями.

– Нас могут увидеть.

– Плевать… Сегодня ты увидишься с мамой. Ты что-нибудь ей скажешь?

– Нет…

– Да, так будет правильно. Не нужно пока. Потом я сумею с ней объясниться. Я найду слова. Но не сейчас.

– Хорошо.

– Моя нежная девочка, мы еще не расстались, а мое сердце уже сжимается от тоски.

– Мое тоже, – тихо отвечала она. Ей хотелось, чтобы он снова подхватил ее на руки, хотелось полностью отдаться во власть его души и тела. Подкашивались ноги. – У меня кружится голова, – прошептала она.

Ее чуть затуманенный от набежавших слез взгляд скользнул вдаль, по пустой аллее парка. Дорожка упиралась в стриженый кустарник акации, дальше кустарника высился толстый клен, щедро покрытый огромными резными листьями. Лучи солнца играли искрами на кончиках ее длинных ресниц. И вдруг, сквозь резную листву, проступила чернота. Это было темное, очень темное пятно. Оно расплылось, а потом сжалось. Она узнала этот, чуть лакированный черный цвет. Это был цвет роскошного фрака вчерашнего господина. Людочка вздрогнула и отпрянула от Краевского. Ее розовеющее лицо вмиг побледнело.