Позади себя он услышал чей-то противный смех.

– Ты пропал… – снова прошептал невидимка.

Он оглянулся, но за спиной никого не было. Зато он услышал другое. За плотной дверью раздались торопливые шаги. По коридору кто-то быстро шел, почти бежал. Это были шаги нескольких человек, их было много. В дверь раздался стук. Множество ударов. Дверь задрожала. Ключ стал вертеться сам по себе, без помощи чьих-то рук. На ватных ногах он подошел к двери.

– Кто там?

Никто не ответил, но дверь задрожала еще сильнее.

– Мила, мне страшно, – едва выдавил он, и сам не узнал своего голоса.

Краевский повернул голову к кровати. Она была пуста. Людочки нигде не было. Он стал метаться по комнате и искать ее всюду: под кроватью, за шторами. Стук не ослабевал. Наконец дверь слетела с петель. Но пороге стояла его жена Руфина. Взгляд ее маленьких и колючих глаз казался зловещим. Она смотрела и смотрела туда, где на кровати ширилось и растекалось кровавое пятно. Кровь стекала струйками на пол, образовав и там отсвечивающую глянцем, темную лужицу. Краевский закричал от ужаса. И тут же проснулся.

* * *

За окном вовсю светило утреннее летнее солнце. Видимо, он долго проспал. А в дверь его комнаты кто-то стучал. Краевский встал и, пошатываясь, подошел к двери.

– Кто там?

– Ваше сиятельство? Вы здоровы?

Краевский открыл дверь. На пороге стоял сам Дятлов.

– Анатолий Александрович, вы просили вас разбудить в семь. Я подхожу уже трижды, но никак не могу вас добудиться. Верно, вы долго не могли заснуть? Ночи-то душные стоят…

– Да, – хрипло ответил Краевский. – Я уснул только под утро.

– Прикажете накрыть завтрак?

– Я не буду завтракать. Сделайте мне только кофе.

Через полчаса с тяжелым сердцем он покинул постоялый двор Дятлова. После кошмарной ночи его настроение окончательно испортилось.

«Она не вернется! – удрученно думал он. – Мать все поймет и не отпустит ее ко мне. Если я ее не увижу, я застрелюсь…»

Ближе к ночи он был в своем фамильном поместье. Дети уже спали. Жена встретила его сдержанно. Он поцеловал ее в холодную щеку, отметив про себя, что ее живот стал больше.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Лучше, чем могла бы. Свежий воздух и парное молоко. Доктор говорит, что я должна пить его каждый день.

– Да, конечно, молоко очень полезно, – рассеянно ответил он.

– Конечно! Но меня все время тошнит от его запаха.

– Крепись, ma chère, осталось ведь совсем недолго…

– Анатоль, ты плохо выглядишь? Много работы?

– Да, ты знаешь, ma chère, наш начальник Грибовский совсем меня загонял последние дни. Встречи, разбор циркуляров, совещания… Даже поспать иной раз некогда.

– Ну, ты бы сказал ему, что у тебя беременная жена и дети.

– Ах, Руфина, у кого нынче нет беременных жен?

– Анатоль, по-моему, ты говоришь какие-то пошлости.

– Прости, душка, я что-то устал по дороге. Как дети? Здоровы?

– Здоровы, только Мари немного чихала. Бонна не подводит ее ко мне два дня.

– Бедная Мари! Ей должно быть скучно…

– Скучно? Бонна с ней разучивает отрывки из Писания.

– Руфина, ты слишком строга. Ведь на дворе лето. Девочкам хочется пошалить.

– Вот переезжай сюда и играй с детьми сам.

– Для этого мы наняли гувернанток. А ты их загружаешь вечными молебнами.

– Я знала, что ты безбожник, – с укором сказала жена. Ее глаза заметно покраснели.

– Ах, перестань, Руфина. Я не безбожник. Просто у нас с тобой слишком разное понимание бога. Я пошел спать.

Весь следующий день Краевский провел с детьми. Они вместе ходили в лес и на речку. Анатоль с удовольствием искупался в уютной купальне. Девочкам мать не разрешила купаться. Жалкие и притихшие они смотрели с берега на плавающего в полосатом купальном костюме отца. Руфина стояла рядом, в темном платье и кружевном чепце, и явно была недовольна фривольным поведением супруга. В этот раз он уклонялся от нудных расспросов и долгих разговоров. Ему было лень оправдываться перед истеричной супругой. Он словно бы игнорировал все ее мелкие упреки или делал вид, что почти не слышит их.

«Этим браком я не только загубил собственную душу. Я нанес непоправимый ущерб душам моих маленьких дочерей. Они с детства растут, словно несчастные монашки».

Особенно он жалел младшенькую, похожую на него Машеньку. Руфина Леопольдовна никогда не называла ее по-русски и не разрешала этого делать другим. Краевский лишь про себя или тихо, шепотом, называл свою любимицу Машей или Машенькой. Она всегда более своих сестер жалась к нему русой головкой, словно покинутый всеми воробышек. У Краевского от жалости наворачивались слезы. Детская головенка с чистым и прямым пробором пахла также, как пахла голова его возлюбленной Людочки. Он, втайне от супруги, ласкал Машеньку, гладя ее по волосам и целуя милое, подрумяненное солнцем личико.

Когда они шли с купальни на обед, перед самой террасой, мелькнул вдалеке белый передник незнакомой горничной. Краевский вздрогнул, увидев форменное платье – такое знакомое, некогда милое сердцу, а теперь сожженное им в печи. Людочка и здесь всюду мерещилась ему. То он слышал вдалеке ее смех, то звуки девичьих голосов сливались в одну, до боли знакомую тональность.

– Анатоль, ты не слышишь меня? – повысила голос супруга.

– Я? Да? Ты что-то сказала?

Он сидел за обеденным столом и почти ничего не ел.

– Ты не ешь суп? Ты часом не болен? – Руфина сделала круглые глаза.

– Нет, я просто задумался.

– За обедом надо есть. Для мечтаний и дум есть другое время, – проговорила она назидательно.

– Руфина, я понимаю особенности твоего положения, но не кажется ли тебе, что ты слишком злоупотребляешь своими воспитательными сентенциями? Ты забыла, с кем разговариваешь? – неожиданно жестко произнес он. – Я супруг твой, а не юный отрок на исповеди.

– Прости! – прошептала она и опустила голову.

Краевский стал есть, а Руфина, напротив, встала из-за стола и быстрыми шагами удалилась в свою комнату.

Вопреки обыкновению, он не бросился ее догонять и успокаивать. Они не виделись до самого ужина.

Руфина Леопольдовна понимала, что муж изменился за эти дни. Ей казалось, что он словно бы ускользал из ее цепких рук. А эта дерзость за столом, при детях? Она долго лежала в своей комнате, всхлипывая и прислушиваясь к звукам в коридоре. Прислуга массировала ей ноги и втирала пахучую соль в виски. Графиня приказала принести ей обед в комнату. Она долго ждала, когда в спальню распахнется дверь, и он войдет с виноватым видом и станет, по обыкновению, уговаривать ее и просить прощения. Но наступило время ужина, а Краевский так и не появился. Такое поведение неприятно поразило Руфину. И ей отчего-то впервые стало страшно. Не дожидаясь его извинений, она сама вышла вечером в гостиную. Супруг играл с девочками в жмурки. Девочки смеялись от счастья.

– Я забыла тебе сказать. От князя С-кого приходило два письма.

– Где они? – чуть настороженно поинтересовался Краевский.

– Они лежат на твоем столе, в кабинете.

– Хорошо. Я прочту чуть позже. Что, Николай не приезжал еще из Орла?

– Нет, он тоже прислал письмо. Все твои письма лежат на столе.

Спустя полчаса Краевский заперся в своем кабинете. Он бегло прочитал письмо приказчика Николая, который сообщал ему о торговых делах в Орловской губернии. Спрашивал совета по поводу покупки лошадей. Граф быстро отписал ему ответ. Затем он вскрыл запечатанные гербовыми печатями, письма князя. «Катька» в обычной своей манере, в высоком штиле, многословно и пылко объяснялся в любви по-русски и по-французски. Писал о том, как соскучился, угрожал тем, что забудет Анатоля и даже проклянет. Намекал на то, что у него хватает поклонников из представителей «голубых кровей», и что все они люди неглупые и приличного происхождения.

«Полно, князь, вы совсем сошли с ума. Где же ваша фамильная выдержка и достоинство? Неужто страсть сметает все пределы? И словно кровь, заливает вам глаза?»

Он знал, что сметает. Он знал, что представляет собой яд истинной любви, и какова его губительная сила. Придется отписать ему и пообещать встречу. Иначе он, чего доброго, наделает глупостей. Кстати, во втором письме Константин шантажировал Краевского тем, что если граф не сжалится, то он непременно застрелится.

«Анатоль, ты все поймешь только тогда, когда тебе сообщат о моей безвременной кончине. И ты не сможешь уже ничего изменить. Ничего!» – в истерике писал «Катька».

– Сумасброд и идиот! Туда же, к пистолетам! – произнес Краевский вслух и в порыве смял письмо Константина.

Он почти заставил себя сесть и написать князю небольшой ответ. Он уговаривал «Катьку» не сходить с ума, просил подождать до осени, когда супруга разрешится от бремени.

«Я приеду в столицу, как только родится ребенок. У меня есть все надежды, что это будет наконец-то наследник. Пока я совершенно не могу оставить Руфину, а заодно и свои дела в земской управе. Не скучай. Уже скоро.

Твой Анатоль».

Руфина появилась в темном проеме.

– Я уложила детей. Анатоль, я соскучилась и хотела бы видеть тебя в своей спальне, – тихо произнесла она. – Прости меня за испорченный обед.

– Дорогая, ты взрослая женщина и мать. А я отец. Мы не можем вести себя столь легкомысленно. Я не сделаю ничего, что может повредить ребенку.

– Но доктор сказал, что на этом сроке вполне еще можно. И потом поза…

– Нет, нет и нет. Если я, мужчина, терплю свое положение и отвлекаю себя от гласа плоти, то тебе, женщине, сделать это много проще.

– Проще… – она опустила глаза.

– Кстати, завтра, на рассвете, я уеду.

– Но ты же пробыл с нами так мало!

– Дела. Рано утром, в понедельник, я должен быть на важном совещании. К слову сказать, я там председатель. И мне совершенно нельзя опаздывать. Мало ли какая будет дорога.