– Но ведь дождей не было.

– Не везде…

Она развернулась и тихо вышла.

Утром он тихонько поцеловал спящих дочерей и покинул поместье.

Всю дорогу его мучила совесть, но он старался заглушить ее глас. В нем будто заново проснулся дерзкий бунтарь, тот юный повеса, которым он помнил себя в молодости. За окошком мелькали поля, цветущие клевером и васильками. Уже вовсю поднялась зеленая пшеница. Знойное лето стояло в самом зените. Утренние птахи заливались звонкими трелями. Краевский старался не думать о том, вернется или нет Людмила.

«Если она не вернется, я сам ее разыщу. Я дам матери много денег. Я постараюсь найти нужные слова. Все будет так, как я хочу…»

В городской особняк он прибыл к полдню воскресного дня. Он браво ходил по комнатам, проверяя новую побелку. Отсчитал за нерадение дворника, приказал получше вымыть полы в том крыле, где они теперь тайно обитали с Людочкой, и заставил хромоногую Елену перестелить постельное белье.

Елена делала все быстро и аккуратно, искоса, с трепетом поглядывая на графа. Когда она прибралась в спальне и на этаже, он подозвал ее к себе в кабинет.

– Елена, я знаю, что вы были дружны с Людмилой Петровой. Это так?

– Да…

– Хорошо. Я вот что вам хотел еще раз напомнить: постарайтесь с ней больше не заговаривать в мое отсутствие. Если я еще раз услышу, что вы нарушили свое обещание, я тут же, без выяснения причин, рассчитаю вас. И даже не посмотрю на то, что ваш отец болен, и вы сами нуждаетесь в деньгах. Вы меня поняли?

– Да, Ваше сиятельство.

– Хорошо поняли?

– Да…

– Идите.

Весь вечер Краевский разбирал свои старые письма, жег ненужные бумаги и пил крепкий коньяк. Он с волнением ждал утра. На рассвете он побрился, тщательно привел себя в порядок, расчесал волнистые волосы, надушил бороду и надел новый английский костюм, светло серого оттенка. Выпил чашечку кофе. Затем он сел в кресло и принялся читать книгу. Уж в десятый раз его глаза рассматривали пожелтевшую страницу старого романа, но буквы прыгали перед глазами, а сердце гулко стучало в груди. Он ждал ее…

Когда часы пробили ровно десять, он подошел к высокому окну кабинета. Садовая дорожка за чистым стеклом выглядела безлюдной. Это было самое пустынное место на всей планете. Небо посерело, стал накрапывать дождь.

«Она не придет… Зачем я ее отпустил? Болван! Что теперь? Это смерть. Теперь я умру. Я умру без нее…»

Он метнулся назад и сел в кресло. Снова налил себе коньяку. И медленно подошел к окну. По стеклу побежали капли.

«Я застрелюсь…»

В слюдяном блеске водных струй, где-то на конце Вселенной, прямо из серой паутины дождевых капель, возник розовый, трепещущий шар. Он дрогнул, качнулся. Что это? Это был ее кружевной зонтик. ОНА! Она спешила по садовой тропинке, прямиком к крыльцу, спасаясь от потоков внезапного ливня. Она почти бежала. Он отпрянул от окна, закусил в волнении кулак и постарался унять дрожь во всем теле. То, что было в груди, рвалось с ужасающим уханьем наружу. Стало больно. Он расстегнул ворот плотной сорочки. Вздохнул. Губы почувствовали привкус горьких слез.

Через несколько мгновений послышался стук в дверь.

– Да, да, войдите! – стараясь говорить спокойнее, отвечал он.

– Я опоздала немного. Простите, Анатолий Александрович. У возницы сломалось колесо. Пришлось пересесть в другую пролетку. А тут дождь. Я, кажется, промокла, – покрасневшие пальцы смахнули капли с кружевной шляпки.

– Мила… – он смотрел на нее во все глаза.

Людмила вошла, робко задержавшись на пороге. Казалось, что за эти несколько дней она словно бы отвыкла от их сумасшедшего и неожиданного романа, и от ее нового положения в этом доме, и от самого графа – этого безумно красивого, умного и элегантного господина. Она будто заново смотрела на тяжелую ткань дорогих портьер, на потолочную лепнину, на блеск изящной мебели. Ноздри с удивительным наслаждением вдыхали аромат его дорогих английских сигар, одеколона, аромат головокружительной и богатой жизни графа Краевского. И снова она почувствовала себя жалкой горничной, маленькой и нищей, словно случайно попавшей на этот праздник жизни, который не принадлежал ей по праву рождения, а который она снова крала, как голодная и бесчестная татя.

– Ну здравствуй, Мила.

– Здравствуйте, Ваше Сиятельство.

– Что с тобой?

– Со мной все в порядке, – она сосредоточено нахмурилась и покраснела.

– Тогда откуда этот официоз?

– Граф, я много думала за эти дни. Нам надо расстаться.

– Молчи! – крикнул он. – Ты для этого сюда приехала, чтобы сообщить мне об этом?

Он сразу же вспомнил детали своего ночного кошмара, приснившегося в ту ночь, в гостинице Дятлова. И кровь бросилась ему в лицо.

– У тебя кто-то есть? – спросил он с замиранием в голосе, прищурив глаза.

– Кто?

– Ну, не знаю, может, матушка твоя хочет тебя выдать замуж? Кто он?

– Помилуйте, о чем вы?

Он подошел ближе и схватил ее за руку.

– Отчего ты захотела расстаться?

– Я не могу так… Я боюсь вашей супруги.

– Ах, это? Глупая! Ничего и никого не бойся. Ты слышишь? Глупая! Как ты меня напугала… – Он сжал ее в крепких объятиях и принялся обсыпать поцелуями ее лицо, шею, руки. Кружевная шляпка упала с Людочкиной головы прямо на пол. Он целовал ее, а она плакала. Он тряс ее за плечи, успокаивая и снова целуя.

– Глупая, я тебя никому не отдам! К черту всех мужей. Я буду твоим мужем! Я! Ты поняла?

– Но ведь вы женаты!

– Ничего. Один бог знает наши судьбы. Пусть я пока побуду двоеженцем. Если сие разрешено мусульманам, то почему нельзя мне?

– Вы грешите…

– Оставь эту церковную заумь. Скажи только одно: ты любишь меня?

– Да…

– Вот и молчи более. Ты – моя. И моя навсегда.

После он долго и страстно целовал ее в губы. Она обмякла под его руками.

– Пойдем в спальню. Здесь, в кабинете, не совсем удобно. Пойдем в наш тайный будуар. Они быстро перешли в ту комнату, где ночевали и даже обедали все последнее время. Людочка увидела свои вещи, аккуратно висевшие в шкафу, шляпные и обувные коробки. На трюмо лежала коробочка с ее милым и единственным украшением. Она не надела его к матери. В комнате было чисто, и хорошо проветрено. На небольшом столике стоял букет с розами.

– Ну вот, мы снова с тобой в нашей милой, тайной обители.

Она медленно подошла к розам и ткнула в них свой изящный носик, потом зажмурила глаза.

– Мила, как же я измучился. Иди ко мне.

Он быстро раздел ее. Она помогала ему. Было снято все белье и корсет. На ней осталась лишь коротенькая сорочка. Прямо в ней он отнес Людочку на кровать и разделся сам. Он подошел к окнам и сдвинул плотные портьеры. В комнате воцарился легкий полумрак, заполненный густым вишневым свечением. А после он принес початую бутылку коньяка и тарелку с печеньем.

– Ты завтракала?

– Да, немного. Мама мне сварила кашу…

– Кашу… – передразнил он. – Сейчас мы оба выпьем. Чуть-чуть. Нам надо расслабиться. Я безумно скучал и зверски тебя хочу…

Пахнуло терпким ароматом старого коньяка, жидкость тяжело булькнула в пузатую хрустальную рюмку. Людочка сделала несколько глотков и сморщилась.

– Закуси печеньем.

Они смеялись, отряхиваясь от крошек, и он снова поил ее коньяком.

– Ты знаешь, тот страшный сон, который приснился нам обоим, про Рим… Только из-за него на меня тогда нашла какая-то глупая нерешительность и меланхолия. Оставим сновидения для путаника-Морфея. А сейчас летний полдень. И дождь, кажется, почти закончился. Скоро выглянет солнце. Оно столь же горячо, сколь горяча моя страсть к тебе, милая моя весталка. В этой жизни мы намного свободнее, и никто, слышишь, никто нам не помешает.

Он потянулся рукой к тумбочке и взял новый альбом. Смеясь, открыл его. Там были еще более откровенные фотографии обнаженных женщин и мужчин, чем видела Людмила до того. И почти на всех были изображены анальные соития. Людочка смущалась, пряча глаза. Мелькнуло несколько фотографий, где двое мужчин занимались однополой любовью. Людочка удивленно вытаращила глаза.

– Это зачем они?

– Греческая любовь… Мы можем это пролистнуть.

– Нет, дайте я посмотрю. А разве так бывает?

– Бывает… – его тут же обожгли воспоминания о «Катьке».

На мгновение он подумал о том, что будь его воля, он поставил бы и Людочку и «Катьку» рядом и входил в них попеременно. Густая похоть заставила его сильнее сжать Людочкину грудь.

– Довольно нам разговоров. Мой член скоро совсем окаменеет. Послушай, Мила, мы все-таки повременим с лишением тебя девственности через естественные женские врата.

Она хотела было что-то возразить, но он снова крепко и страстно поцеловал ее в губы и жарко заговорил:

– Поверь, я ничего не боюсь. Мы скоро снимем тебе квартиру, и ты будешь жить отдельно. Никто, слышишь, никто не посмеет задрать тебе подол и проверить наличие девственности. Дело в ином. Ты молода, и мы не сумеем избежать твоей беременности. Многие пары ведут половую жизнь через анус. Сначала будет чуточку неприятно, но потом ты привыкнешь. И тебе понравится. Я лишь хочу на год-два оттянуть твое материнство. Я решу все финансовые дела. Обналичу векселя. Нам надо сделать так, чтобы у тебя на руках было больше наличных. Ты ни в чем не будешь нуждаться. А пока только попка, твоя милая попка станет моей отрадой.

И он снова перевернул несколько страниц альбома. На одной фотографии мужчина с огромным членом входил сзади в довольно хрупкую девушку. Девушка была совсем юная. Гораздо моложе Людочки. У нее были очень маленькие груди. На фото она морщилась, но принимала в себя огромного гостя.

– О, боже! – прошептала Людмила и закрыла глаза.

Эта фотография отчего-то сильно возбудила ее. Анатоль прикоснулся к ее лону, оно все было в скользкой влаге.

– Мила, ты прелесть. Нам не нужны даже масла. Но я все равно все хорошенько смажу. Я прошу тебя, не сжиматься. Ты должна расслабиться. Плохо, что я снова не ввел в тебя мою пробку. Но я устал долго ждать. Я лучше все обильно смажу и буду медленным и аккуратным. А ты не должна бояться. Слышишь?