– Выслушай меня, о храбрейший из воинов. Мне жаль, что враги убили твоих прекрасных рабов. Но разве свободолюбивый и почетный гражданин Рима должен всегда довольствоваться услугами покоренных варваров, чьи ласки фальшивы, как может быть фальшива любовь раба?

Антемиол внимательно посмотрел в голубые глаза юноши.

– Ты говоришь очень умные речи, – согласился он. – Встань же с колен.

– Антемиол, гордость, происхождение и воспитание не позволяют мне падать на колени перед равным. Но любовь моя позволяет мне сделать это. Вот уже скоро год, как я одержим жгучим пламенем страсти, и сердце мое разрывается от любви к тебе, мой прекрасный центурион. Ты оплакиваешь красивого раба. Он был совсем мальчиком. И ты, искушенный, ценишь лишь зеленые плоды. Но посмотри на меня, я еще совсем молод. Мне только исполнилось девятнадцать. И разве я хуже убитого иудея, над которым ты скорбишь? Дай свою руку и потрогай мое горячее сердце. Послушай его стук. Оно так стучит ради тебя. Любимый мой, если ты отвергнешь меня, я тут же покончу с собой. Ибо жизнь без тебя подобна смерти.

Антемиол не ответил Константинусу. Он подал ему руку и усадил рядом с собой. Его пальцы погладили матовую щеку юноши, прошлись по волосам. Он вспомнил этот взгляд. Он вспомнил, что эти глаза снились ему и ранее. Он вспомнил, что видел их всюду. Властной рукой Антемиол привлек к себе Константинуса и крепко поцеловал его.

– Ты был хоть раз с женщиной?

– Нет. Я рожден патикусом. Меня не тянет к женщинам. Их женщин я любил лишь свою мать, но она умерла, когда мне было три года. Меня воспитывал отец и дядя Марк.

– Хорошо, Константинус. Я тронут твоими речами. Оставайся в моем шатре. Отныне ты будешь жить со мной.

И потекли жаркие ночи любви. Константинус будто возродился вновь, когда ощутил всю любовь Антемиола. Чужая каменистая земля казалась ему раем неземным. Он мечтал, чтобы этот поход длился целую вечность.

«Какой кровавый закат! – подумал Константинус. – Как я ненавижу кровь. Но мои руки уже давно по локоть в крови. Завтра на рассвете будет показательное оскопление пленников. Понтифик давал воинам напутствие, не щадить своих врагов. Vae victis[63]».

Антемиол вернулся от своих друзей, где они играли в кости.

– Константинус, ты спишь? – шепотом спросил он.

– Нет, возлюбленный мой. С тех пор, как твоя любовь коснулась меня, я освещен счастьем. Сами боги могут позавидовать мне. Я самый счастливый человек, – по его щекам катились слезы.

Антемиол прилег рядом.

– Сокровище мое, не стоит плакать. Я тоже полюбил тебя всем сердцем. Я буду нежен с тобой.

– Твоя нежность для меня важнее, чем свет лучезарной Авроры. Но…

– Что?

– Я очень хотел бы, чтобы ты был ко мне иногда чуть жесток.

– Мой мальчик любит игры с болью?

– Да…

– Хорошо, завтра я привяжу тебя к скамье и угощу ударами плетки.

– Я почту это за честь, возлюбленный.

Антемиол увидел, как загорелись в темноте глаза Константинуса, а плоть его сделалась тверже камня…

– Завтра будет показательное оскопление, – проговорил Константинус спустя час.

– Я знаю. Я не люблю все это. Такие зрелища напоминают мне культ Изиды. Я давно перестал ходить в ее храм. Изида – богиня плебеев. Я радовался, когда Цезарь разрушал ее храмы. Но время доказывало, что египетская богиня сильнее Цезаря и консулов, – Антемиол немного помолчал в раздумьях. – Мне ненавистно всякое членовредительство. Даже если оно проводится в наказание или во славу богини. Если человек враг, я предпочту его убить без пытки. Мне противны мучения людей и животных. Я храбрый воин, но меня учили только убивать, но не мучить.

– Согласен с тобой, мой возлюбленный. И мне противны мучения несчастных. Едва ли все выживут после той процедуры. В прошлый раз из оскопленных пленников не выжил ни один.

– Да, я помню их стоны. На третий день мучений я приказал их всех умертвить, – признался Антемиол. – Но в этот раз с нами эскулап из стана иудеев. Им привычен уход за такими увечьями. Может, он и выходит кого-то.

По приказу Великого Понтифика во время римских походов должны были проводиться показательные пытки – оскопление и выкалывание глаз. Иногда Понтифик приказывал сотворять еще более страшные вещи. Многим воинам были не по душе эти кровавые обычаи, ведущие свое начало от Египетской Изиды, но они беспрекословно выполняли требования жрецов.

На рассвете уже звучали походные трубы, был готов жертвенный алтарь с набором отточенных серпов, блестящих на солнце своими зловещими лезвиями. Тут же дымился очаг с железным прутом, утолщенным на конце.

Пленников вывели обнаженными. Их было десять человек. Среди них не было старых мужчин. Все они казались совсем молодыми и полными сил, хоть их лица выглядели белее полотна от страха предстоящей муки. Возле них колдовал эскулап. Он перевязал им половые органы у основания какой-то веревкой.

– Что ты с ними сделал? К чему эти веревки? – поинтересовался Антемиол с плохо скрываемой досадой. Он хмурился и отворачивался от пленников.

– Ты же хочешь, центурион, чтобы Рим получил новых рабов на мраморных каменоломнях? Все они молоды и полны сил. К чему их убивать?

– Они и так мрут после этой пытки.

– Я попробую сделать так, что они не умрут, – захихикал лекарь. – Я уже много лет провожу кастрацию мужчин и женщин. Мне поручали делать евнухов для храмов и сералей. Я знаю, чем их поить и сколько кормить накануне. Я знаю, за сколько часов нужно убрать воду. Смотри, центурион, здесь у меня калится железо для прижигания раны. А это гусиные перья для отвода мочи. Ты наградишь меня, если большая часть пленников останется в живых?

Антемиол молча кивнул и удалился с места пытки. Палач занес свой серп…

Константинус же остался наблюдать за процессом. У него ныло в паху, и мутило от крови, уши едва выдерживали крики, глаза не хотели видеть куски отсеченной серпом плоти, ноздри не желали вдыхать дым от паленого мяса. Но он не сдвинулся с места.

В эту же ночь он скулил от боли, когда Антемиол сек его на лавке. Он скулил и благодарил богов за это острое наслаждение.

– Зачем ты остался на пытке? – спрашивал его центурион. – Тебя возбуждают страдания?

– Не-ее-ее! Да-аа-аа! – стонал Константинус.

А после были страстные и нежные ласки. Антемиол еще горячее брал своего любовника, а тот с жаром отдавался. Ближе к утру Антемиол сам смазал спину Константинусу лечебной мазью, настоянной на травах.

– Надо было меньше ударов, – досадовал он.

– Не щади меня и в следующий раз, – отвечал патикус. – Твоя рука для меня награда во всяком виде.

И он целовал руки своего любовника.

Иудейский лекарь исполнил свое обещание. Все десять пленников остались в живых. Не умер ни один. Всех их отправили в каменоломни, на добычу каррарского мрамора. А Антемиол брезгливо отсчитал эскулапу десять золотых монет.

Поход закончился, когда был полностью подавлен мятеж в иудейских поселениях. Центурия вернулась в Рим. Антемиол был щедро награжден Цезарем. За хорошую службу Цезарь пожаловал Антемиолу земли в нескольких провинциях.

Прошло два года. Сердце Антемиола все также было занято Константинусом. Юноша поселился в одном из домов своего обожаемого центуриона. Ночи напролет проводили любовники в изысканных и смелых ласках. Долгими ночами они лежали на огромном кедровом ложе (lectus genialis), покрытом персидским ковром и шкурой ягуара.

Константинус любил боль, а Антемиол стал получать удовольствие от причинения ее. Больше всего они оба вожделели тот момент, когда Константинус рыдал чистыми слезами от плетки и легких пыток. Тогда Антемиол отвязывал его от беломраморной скамьи (scamnum) и ласкал с жаром, неведомым обычным любовникам. Это была смесь острой жалости, тонкой игры и горячей, как лава, похоти.

– Твоя тактика оказалось верной, – похвалил Константинуса Марк.

– Ах дядя, если бы ты знал, на что я пошел ради этого, – задумчиво отвечал ему племянник.

– Ты все правильно рассчитал. Поле брани – лучшее место для покорения сердца воина. Он не охладел к тебе за это время?

– Нет, он все также страстен. Правда, несколько ночей в месяце он проводит с женой. Та уже три года не рожала. Надо делать наследников. Это – священный долг каждого гражданина, – усмехнулся патикус. – Я не ревную его к женщинам. Похоже, он равнодушен к самкам.

Но как ошибался Константинус. Случилось так, что Великий Понтифик пригласил Антемиола к себе на пир, в регию. Антемиол пришел к подножию Палатинского холма в самом хорошем расположении духа – веселый, праздный и беззаботный. А покинул это место, охваченный глубоким смятением и неведомым ранее страданием. Там, на торжественной церемонии, что состоялась до самого пиршества, впервые он увидел ту, что знал многие века до этой жизни. Ту, чей образ он узнал бы из тысячи других, живущих на этой земле. Ту, что была его второй половиной. Ту, что он любил, не зная. Ту, что звали Люциния. Коварство богов заключалось в том, что в этом воплощении его возлюбленная служила весталкой, чья непорочность считалась священной. И горе было бы тому, кто посмел покуситься на сакральную чистоту юной жрицы богини Весты. И Антемиол навсегда потерял мир и покой.

В тот же вечер он не смог сблизиться со своим любимым патикусом. Он уже не с кем не смог быть в близости. Дева с русыми волосами и венком из белоснежных лилий, дева с кротким взором карих глаз и нежным ликом – она одна заполнила его сердце и сковала волю. Она стала смыслом его жизни.

А что Константинус? Бедный юноша с опухшими от слез глазами, измученный ревностью и слежкой за Антемиолом и Люцинией, лежал теперь на каменной скамье и думал лишь об одном: «Я должен ее убить. Она должна умереть!»

И только полная и ясная луна слышала его в эти минуты. За окном пели цикады, а легкий ветерок приносил ночные ароматы вечного города.

* * *

«Я должен ее убить. Она должна умереть!» – шептал он, князь Константин Николаевич С-кий.