Князь настолько увлекся своим бодрым, скоропалительным и наспех сляпанным рассказом, что даже не заметил, как графиня закрыла глаза и опустила голову. Руки ее дрожали…

– Что с вами, Руфина Леопольдовна? Вас чем-то расстроил мой рассказ? Помилуйте, я только хотел вас развеселить. Столичные сплетни, так сказать. Не более. Может, вам на воздух надо? В вашем положении…

– Спасибо, Константин Николаевич, – холодно прервала его Краевская. – Мне действительно что-то нехорошо. Простите, мне надо пойти прилечь.

– Конечно, конечно. Это вы меня простите. Мне давно пора ехать, – он достал из кармана золотой брегет. Посмотрел на блестящий циферблат. – Уже четвертый час. Разрешите откланяться. Передавайте Анатолю мой большой привет. Скажите, что я ему напишу. Прощайте, моя дорогая. Да хранит господь ваше почтенное семейство.

После этих слов он надел свой черный плащ и цилиндр, поклонился и быстро пошел по садовой дорожке, прочь из имения Краевских.

* * *

Прошло два часа с тех пор, как уехал князь. Графиня Краевская лежала в своей комнате и мысленно перебирала в памяти весь обеденный разговор. Слезы текли по ее впалым щекам.

«Надо все рассчитать таким образом, чтобы экипаж въехал в город на рассвете. Сегодня ехать уже поздно. Дети? Детей я пока оставлю здесь. Возьму с собой Капитолину, Марию и приказчика. Как бы ни растрясло меня в пути. Ну, ничего, как-нибудь».

В темноте забелело худое тело с оттопыренной на животе рубахой. Руфина встала на колени и принялась истово молиться. Живот мешал делать поклоны. Колени налились свинцовой тяжестью. Немилосердно болела голова и ныла грудь. Она с трудом поднялась на ноги.

«Если это правда, я убью ее, – мстительно думала она. – Я отведу ее в полицию и прикажу засечь до смерти. Или сейчас не секут? Нет, все не то… А он? Я прогоню его из дому. Будет скандал? Ну и пусть. Я лишу его даже карманных расходов. Мерзавец!»

Она снова плакала от обиды, размазывая по щекам горькие слезы.

«Я рожаю ему детей, а он… Жалкий безбожник, – всхлипывала несчастная. – А если это все не так? Если это совпадение? Вдруг я все надумала? Вдруг Анатоль невиновен? Может, он на самом деле занят по службе? А князь? А князь просто рассказал анекдот. Но зачем? Зачем?? Какой он странный… Нет, это был не просто анекдот…»[65]

Провидению было угодно, чтобы графиня Краевская перестала мучиться сомнениями. Судьба подготовила героям нашей пьесы еще один занятный сюрприз.

В дверь постучали. Графиня накинула халат.

– Войдите!

В комнату вошел дворецкий.

– Ваше сиятельство, вам передали письмо.

– Спасибо, голубчик. Можешь идти.

«Неужели это Анатоль?» – думала она с волнением, вертя в руках конверт.

Но письмо было не от Анатоля. Письмо было от… Марии Германовны Ульбрихт.

Мы приведем его полностью:

«Здравствуйте, дорогая Руфина Леопольдовна!

Пишет Вам Мария Германовна Ульбрихт. Вы должны помнить меня. Нас познакомил Ваш супруг, Анатолий Александрович, на балу у князя В-кого.

Руфина Леопольдовна, как Ваше драгоценное здоровье? Как чувствуют себя ваши детки?

Я не стала бы Вас беспокоить, если бы не находилась в довольно сильном душевном смятении. Дело в том, что в середине мая сего года, к Вам на службу, в имение, была распределена одна из моих выпускниц. Некто мещанка Петрова Людмила.

Меня, как ее бывшую директрису, интересует то, как успешно она трудится в вашем доме? Нет ли у нее нареканий? Добросовестно ли она выполняет свои обязанности? Я всегда беспокоюсь о доброй славе моих выпускниц и renommée нашей Alma mater.

А потому я и желаю поинтересоваться, довольны ли вы моей подопечной?

Что еще побудило меня написать Вам сие письмо. Дело в том, что пару недель назад, в модном салоне мадам Дюмаж, я покупала дамское белье для моих дочерей. Возле прилавка с самой дорогой коллекцией я увидела мою бывшую ученицу, мещанку Петрову. Она не видела меня, а я не стала с ней здороваться. И Вы знаете, графиня, меня поразило то, что туалеты Петровой не соответствовали ее материальному довольству и общественному статусу. Она была не в форменном платье горничной. Ее платье стоило огромных денег. Поверьте, уж я-то в этом разбираюсь. Рядом с Петровой, держа ее под руку, стоя мужчина приятной наружности.

И, если бы я не знала, что Ваш драгоценный супруг Анатолий Александрович Краевский находится рядом с Вами и семейством, я могла бы вообразить, что тот мужчина очень похож на графа. Просто его близнец.

Петрова и мужчина быстро удалились и сели в экипаж.

А я с тех пор нахожусь в полнейшем расстройстве и непонимании: отчего-с Петрова выглядела иначе, чем полагается ее статусу? Ведь она должна в это время трудиться у Вас. Но вместо этого я вижу ее праздно гуляющей, да еще и с кавалером.

Дорогая Руфина Леопольдовна, поясните, пожалуйста, что случилось с моей бывшей гимназисткой? Вы ее рассчитали или она сбежала?

Я не желаю скандалов, и падения малейшей тени на нашу безупречную репутацию.

За сим кланяюсь и жду от Вас письма с пояснениями.

Мария Германовна Ульбрихт, директриса гимназии».

– Ну вот, теперь сомнений нет! – в глазах Руфины больше не было слез. – Я уничтожу их обоих…

* * *

– Моя радость, что ты сегодня хочешь? Может, заказать паштет или икры? У Севрюгова в магазине всегда отменная икра. Я закажу хоть полфунта.

– Нет, я не хочу, – капризничала Людочка. – Закажите мне лучше моченой антоновки. Я кисленького хочу. И прованской капусты с клюквой.

– Как скажешь, – улыбался граф. – Ты собери сегодня все оставшиеся вещи. Вчера я проверил нашу квартиру. Там тепло, чисто, топят прилично. Послезавтра, рано утром, я отвезу тебя туда.

– А те три чемодана с вещами?

– Я не распаковывал их. Оставил в прихожей. Когда ты переедешь, мы сразу наймем тебе горничную. Она займется твоими туалетами.

– Мне горничную? – она рассмеялась – Ну что вы, Анатолий Александрович, я и сама справлюсь.

– Мила, мы знакомы целую вечность, а ты все никак не научишься называть меня на «ты». И никак не приучишься к жизни светской дамы.

– Я постараюсь, – тихо ответила она. Её глаза лучились от неземной любви.

– Представь, что уже через два дня у нас будет с тобой новоселье. Моя девочка заживет в своей собственной квартире.

– А вы? То есть ты? Как часто ты будешь там со мной?

– Очень часто, любимая. Каждый свободный час и каждую минуту.

– Но, у тебя же скоро родится четвертый ребенок.

– Я помню… И пусть он родится. Я очень хотел бы сына.

Ее лицо вновь сделалось грустным.

– А наш ребенок? Смогу ли я когда-нибудь родить?

– Мила, тебе всего семнадцать. Куда ты торопишься?

Он обнял ее.

– У нас будут еще дети…

– Когда? Я хочу тоже родить тебе сына. И я хочу, наконец, стать женщиной в полном смысле этого слова.

Он посмотрел в ее глаза и крепко сжал ей руку.

– Хорошо, я обещаю своей весталке сделать ее женщиной ровно через два дня. Ровно через два дня я дефлорирую тебя в торжественной обстановке, словно жрец приапического культа. Я ворвусь в твое чрево своим приапом, и девственная кровь оросит нам священный алтарь.

Позднее он много раз вспоминал это свое обещание, и сердце сжималось от безвозвратной боли, немыслимой боли и отчаяния. От невозможности что-либо изменить. От невозможности возврата в ту самую точку, когда он пообещал ей это.

«Ну, почему? Почему я не сделал этого тогда же? Тотчас?»

Краевский немного лукавил, придавая особый драматизм несостоявшемуся таинству. Тому таинству, которое так ждала его возлюбленная. Чем, кроме страха, было вызвано небрежение к правильности формы основополагающего плотского инстинкта, он не мог дать ответ. Не тем ли, что его собственный первый опыт был связан не с женщиной? Не тем ли, что естественная связь с супругой не вызывала в нем ничего, кроме чувства долга? Увы, ответы на эти вопросы лежали в области непознанного. Непознанного и безвозвратного.

А ныне, Людмила, вдохновленная его обещанием, смущенно улыбалась, опустив голову. Волна сильного возбуждения скрутила низ живота.

– Ты зря улыбаешься. Тебе не будет никакой пощады. А когда у тебя все заживет, я буду часто входить в обе твои дырочки. Попеременно.

– О, господи…

– Иди сюда. Потрогай его, – он взял ее ладонь и притянул к своему паху. – Он снова стоит, словно кол. Сегодня мы поиграем с тобой еще в одну игру.

– Ты опять меня свяжешь?

– Да-аа-аа.

– Сегодня я буду долго ласкать твою жемчужину. Маленькую и нежную, которая распухнет от моих ласк. Долго…

Он начал целовать ее глубоким поцелуем, сжимая полные груди. Она лишь немного стонала. Последние дни ее тугая и крепкая грудь отчего-то стала болезненной. Когда он целовал яркие соски, она замирала от смеси боли и острого возбуждения.

Каждая их ночь была полна то нежных и невинных ласк, то бурных и страстных соитий, после которых оба слишком долго приходили в чувства. Довольно часто фантазии графа носили такой изощренный характер, что уже утром его терзали муки непрошеной совести. Но Людочка будто не замечала повышения накала страстей. Ее неопытность и неумение осмысливать поступки обожаемого Анатоля, и еще вернее, полное доверие к нему, заставляло принимать все его плотские изыски как должное. Словом, ей не с кем было посоветоваться. И не с кем сравнить. Она лишь слушала свое тело и шла навстречу всем причудам графа. А он ликовал в душе, что, наконец, ему встретилась та женщина, которая не осуждает его за смелые experiences, а готова на них сама, всей душой и телом.

После того случая у китайца Ли, в опиумном притоне, они три дня никуда не выезжали. Анатоль как мог, успокаивал Людмилу. Он не стал обращаться в полицию, рассудив, что они оба чуть не стали жертвами чудовищного недоразумения. Анатоль уже в сотый раз поблагодарил бога за чудесное спасение Людмилы. Он решил, что отныне без крайней необходимости они не станут появляться в общественных местах.