Она села на лавочку в полном смятении и горе и зарыдала. Её горе было настоящим, неподдельным и, казалось, не ведало утешения. Всё больше и больше она растравляла его, возвращаясь мыслями к словам и поступкам мистера Треверса. Никто не мог ей сказать, что она поступает неразумно. Но Мэри не могла найти утешения даже в слезах. Она встала и начала расхаживать по саду. Почему он уехал? Может быть, она чем-то обидела его? Может быть, полковник ошибался, и он не забыл ещё миссис Кронфорд? В сотый раз задавала она себе эти вопросы и не находила ответа.

Для Мэри потянулись долгие несчастные дни. Она не умела утешать саму себя, а друзей, желающих ей помочь, не было. Изредка заходил полковник Фарджел и говорил, что отправил письма, но ответа не получил. У Мэри в голове уже всё смешалось. Ей было всё равно, что подумает мистер Треверс, лишь бы он узнал, как ей тяжело, как она страдает.

Она не могла найти облегчения даже в душевной беседе. Мег всё ещё была в Лондоне, а, кроме неё, подруг у Мэри не было. И, судя по всему, кузина не собиралась возвращаться. Её отношения с мистером Скоттом становились всё определённее, и двигались к своей логической развязке. В двух письмах, что получила Мэри, Мег писала с восторгом о мистере Скотте, уже не скрывая своей влюблённости в него. Она со смущением признавала, что чувства к мистеру Треверсу были поверхностны. Это скорее была потребность влюбиться в какого-нибудь джентльмена, наделив его сказочными чертами принцев из романов, чем настоящее чувство. Кузина спокойно восприняла слухи о влюблённости Мэри в мистера Треверса, только попеняла на скрытность девушки. Мэри же не могла не рассказать своей подруге хотя бы о краткой доле тех чувств, которые испытывала. Она соблюдала осторожность, но боль рвалась на бумагу. И, наверное, Мег, несмотря на своё легкомыслие, что-то всё-таки почувствовала.

Сегодня Мэри получила от кузины письмо, в котором та явно волновалась за подругу. Девушка села на любимую скамейку в саду, чтобы перечитать его ещё раз и решить, каким должен быть ответ.

"Дорогая моя кузина! Очень рада твоему письму.

Боже, не могу так церемонно тебе писать! Как замечательно, что ты тоже влюблена и надеешься на ответное чувство. Конечно же, я никому не расскажу об этой тайне. Кроме Эдварда, разумеется. Но ты не бойся, он говорит только то, что я разрешу.

Мэри, мне показалось, в твоём письме была какая-то тревога. Чего ты боишься? Думаешь, что мистер Треверс равнодушен к тебе? Как такое возможно? Даже я по твоим письмам поняла, какую надежду он тебе дал. А он ведь не из тех, которые могут забавляться, играя чувствами других людей. Знаешь, я всем говорю, что моя кузина — образец красоты, ума и добродетели и, пожалуй, иногда даже ревную, что тебя заочно любят больше, чем меня. Но это я шучу. Конечно же, из нас двоих ты — самая лучшая. Я буду рада услышать любые новости о тебе и о мистере Треверсе.

А теперь немного о моей "дражайшей особе", как всегда шутит Джеймс. (Кстати, брат здесь, с нами, и, кажется, намерен остаться надолго). Вчера мы были на балу у миссис Стентон. Она очень известна в Лондоне и занимает высокое положение в обществе. Я была так счастлива! Мэри, ты даже не можешь себе это счастье представить! Это такая честь — быть представленной миссис Стентон. Эмма специально для этого заказала для меня новое платье, нежно-нежно-розовое на белом чехле, украшенное прелестными вышитыми розами и живыми цветами. И, хотя она твердила, что лучшее украшение для юной девушки — это живые цветы, я всё-таки не удержалась и надела нитку жемчуга. Знаю, знаю. Ты назовёшь меня тщеславной, но ведь там был Эдвард! Я танцевала очень много (конечно, в основном, с Эдвардом) и, боюсь, могла показаться нескромной. Но я иногда так волновалась, что забывала все слова. Наверное, никто не сосчитает, сколько я сделала ошибок и промахов, сколько раз я краснела и мялась, вместо того, чтобы вежливо отвечать на вопросы. Но, всё равно, этот бал останется самым лучшим в моей жизни. Знаешь почему? Ты, наверное, догадываешься, почему я называю мистера Скотта Эдвардом? Да, да, он сделал мне предложение! В саду, при луне, когда я отдыхала после танцев. Всё было так, как я всегда мечтала. Когда будет свадьба, я ещё не знаю. Должны договориться родители. Но я счастлива! Безумно, безумно счастлива! Ах, Мэри, я так хочу, чтобы и ты была так же сильно счастлива, как я!

Целую тебя! Твоя маленькая кузина Маргарет Камминг. И тысяча приветов от Эммы и от Джеймса и от Эдварда"

Чтение письма, такого счастливого и весёлого, произвело на Мэри обратное действие. Она загрустила ещё больше. Мег после свадьбы отдалится от неё. А ей останутся только бесплодные мечты, да унылые одинокие дни, пока мистер Треверс не вернётся. Но вернётся ли он вообще когда-нибудь? Порой Мэри предавалась отчаянью и думала, что своим отъездом мистер Треверс как бы показал, что между ними ничего не было и отныне не будет. И тогда она не могла даже искренне порадоваться за кузину. Грусть сдавливала тисками сердце.

Дома Мэри начала писать ответ Мег, но, дойдя до упоминания мистера Треверса в письме, вдруг разрыдалась. Позвонили к обеду. Она спустилась бледная, с опухшими от слёз глазами. Обед прошёл в полной тишине. Мэри ела машинально и очень мало, не замечая ничего вокруг себя.

— Мэри!

Девушка вздрогнула и вытерла слёзы, непрошено набежавшие на глаза. Оказалось, что обед закончился, и матушка неудовлетворительно смотрит на неё.

— Мэри, я хочу поговорить с тобой, — они вышли в гостиную, и миссис Лодж закрыла за собой дверь, — Что с тобой творится? Ты совсем не своя. Не ешь, ничего не видишь перед собой, глаза заплаканные. Это всё из-за мистера Треверса, так ведь? Я знаю, что он уехал.

— Матушка…

— Я знаю, что из-за него. Не перечь мне! Ты совсем не выходишь из дому, как будто жизнь за его пределами перестала тебя интересовать. Ты даже не вышла к Боунзам, когда они пришли осведомиться о твоём самочувствии. Вопиющая неблагодарность! Ты подурнела. И всё из-за этого негодяя! Как хорошо, что он уехал, а если и вернётся, то, надеюсь, уже с женой!

Мэри не могла это слушать. Её расшатанные нервы не выдерживали. Только бы матушка замолчала! Но миссис Лодж продолжала, всё более и более раздражаясь.

— Ты не отвечаешь мне, хотя я говорю только правду и желаю тебе добра, как и всякая мать для своего ребёнка. И именно поэтому я не желаю видеть тебя женой мистера Треверса. Никогда! Ты слышишь меня, Мэри?

— Да. — Тихо ответила Мэри.

— Да, да, — передразнила её миссис Лодж, — ты сейчас же успокоишься и завтра поедешь на вечер к Боунзам, куда тебя приглашала Изабелла, и выкинешь мистера Треверса из головы! Забудешь всю эту чушь, которая мешает тебе радоваться жизни.

— Нет! Я не могу и не хочу забывать.

— Тогда ты завтра же выйдешь замуж за Джеймса! — закричала миссис Лодж, выйдя из себя.

— Никогда! Лучше я умру! А вы со своими понятиями о доброте и о благе для своего ребёнка будете тогда рады! — вскричала вконец замученная Мэри, хлопнула дверью в гостиной, и сбежала в сад.

Желание умереть не овладело девушкой, однако. Она бросилась к конюшне, желая в быстрой скачке развеять печаль. Было два часа пополудни, день выдался необыкновенно жаркий для начала лета. Такого палящего солнца не наблюдалось, пожалуй, даже и в июле. Цветы и деревья опустили свои листья, словно и на них давила эта душная погода. Когда Мэри подошла к Ворону и нетерпеливо вывела его из стойла, Томми возразил:

— Мисс Мэри, Ворон сегодня какой-то неспокойный. Уж лучше бы не брать его сейчас. А то, мало ли что. Погода-то, вона какая жаркая! Да и вы, что-то нездоровые сегодня. Мисс Мэри, вы не заболели, случаем?

— Нет, нет, Томми. Спасибо, но мне надо ехать.

Мэри стояла в каком-то лихорадочном нетерпении. Как только Томми надел седло и уздечку, она вскочила на коня и пустила его сначала рысью, а потом и галопом. Ей хотелось скакать ещё быстрей. Она пришпоривала коня, не замечая, куда едет, не видя ничего перед собой. Солнце, казалось, светило ещё ярче. От бешеной скачки кружилась голова. Мэри не поняла, как пропустила то решающее мгновение, не поняла, что она упустила, но только Ворон взвился на дыбы и понёс её. Час пробил! Она смутно, краем глаза заметила, как он пересёк дорогу, как какие-то люди закричали, и кто-то бросился догонять её. А потом Ворон влетел в лес. Мэри крепко держалась в седле, понимая, что, если не удержится, — то погибнет. Но липкий, холодный страх парализовал её, сдавил горло. Она хотела закричать, — и не могла. Только крепче вцепилась одной рукой в гриву коня, другой держала поводья. Ветки больно хлестали по лицу. Мэри чувствовала, что эта скачка скоро должна была закончиться. Сердце её выпрыгивало от ужасного напряжения, а в голове с немыслимой скоростью прокручивалось предостережение Томми. Вдруг всё тело пронзила дикая боль. Она словно разрывала её на части. Мэри закричала. Мир вокруг потемнел, а потом уплыл куда-то, а она летела в чёрную бездну. "Боже, это конец! Помилуй меня!"

Глава 9

— Миссис Лодж, миссис Лодж! Она очнулась! — эти слова были первыми, что услышала Мэри. В голове была какая-то странная путаница из мыслей, слов и образов. Она не могла вспомнить, почему лежит в постели, и кто это говорит. Мэри попыталась повернуться и открыть глаза. Голову пронзила сильная боль, и сознание опять уплыло в небытие.

— Мэри, девочка, ты меня слышишь? — снова очнувшись, услышала она голос матушки.

— Да, — тихо прошептала Мэри. Даже такое короткое слово далось с огромным трудом.

— Как хорошо. Отдыхай, поправляйся, а я, пожалуй, пойду, поговорю с доктором Сайлесом.

"Разве я больна, чтоб поправляться?" — подумала Мэри, но сразу провалилась в сон. Сколько раз она так спала и просыпалась, ощущая слабость и головную боль, она не знала. Постепенно возвращались воспоминания, и она поняла, что упала с Ворона в тот несчастный день, и находится в своей комнате. Приходила матушка и мистер Сайлес, они говорили что-то, запрещали ей открывать глаза. А на глазах лежала повязка — это она уже поняла. И головная боль, словно бы, начиналась там, где были глаза. Но Мэри не задумывалась об этом. Сон и покой постепенно восстанавливали силы. Когда не было матушки или доктора, рядом с ней постоянно сидела Кэтти или Нэнси. И, наконец, настал день, когда Мэри смогла повернуться и даже сесть. Но доктор, всё равно, не давал разрешения снять повязку. И она не настаивала, чувствуя какой-то суеверный страх.