В одно прекрасное утро она лежала, совсем поправившись, и наслаждалась пением птиц из раскрытого по её просьбе окна. Во время болезни мысли о мистере Треверсе словно отошли на второй план. Мэри чувствовала себя спокойно и радостно. Ей казалось, стоит только выздороветь, и обязательно придут добрые вести. Лёжа в постели, в теплоте и уюте, она грезила наяву.

Сегодня она решила попросить мистера Сайлеса позволить ей встать и, сняв эту ненужную повязку, наконец, взглянуть на мир, который во всех своих красках лежал за окном. Она с нетерпением ждала его прихода и вот, наконец, услышала на лестнице шаги и голоса.

— Миссис Лодж, я уже вам всё сказал, — это видимо было продолжением какого-то разговора, — и я вам скажу ещё больше. Лучше бы вам было выдать замуж вашу дочь, как только представилась возможность. Потому что сейчас, ну вы сами понимаете, теперь на ней никто не женится.

— Но она такая своевольная…

— Знаете, в чём-то надо проявить силу и настоять на своём. Что она теперь будет делать, вы подумали?

— Я…

Мэри не расслышала, что сказал доктор в ответ. Сердце её бешено забилось. Что такое случилось? Почему она никогда не выйдет замуж? Леденея от страшной догадки, Мэри поднялась на постели, сорвала с глаз повязку и, пока они привыкали к свету, на ощупь направилась к зеркалу. Она помнила, где висело зеркало. Ни Нэнси, ни Кэтти в комнате не было. Они устали от ночных бдений и, видимо, где-то отдыхали. Мать и мистер Сайлес задержались в коридоре, долго о чём-то рассуждая. Никто не мог видеть её.

Мэри подошла к зеркалу и оперлась рукой о стену, чтобы не упасть. Из зеркала на неё смотрела совсем чужая девушка. В ней не осталось и тени былой миловидности. Худое, бледное лицо, растрёпанные волосы, тонкие руки. А самое главное — глаза! Боже милосердный! Вместо левого глаза был уродливый шрам. Вот почему ей не разрешали снять повязку! А лицо! Со лба через всю левую половину лица шёл такой же безобразный и невозможно огромный шрам. Только миг смотрела Мэри на это чудо уродства, потом оттолкнула от себя зеркало двумя руками, словно оно делало ей больно, и первый раз в жизни упала в обморок.

— Мэри, милая моя, всё хорошо? — опять тот же голос упрямо вывел её из небытия, мешая забыться.

— Да, — тихо ответила девушка. Открыв глаза, точнее один, оставленный ей, словно в насмешку, она увидела бледные лица матушки и Нэнси, склонившихся над ней.

— Я рада, что у тебя всё хорошо. Ты очень нас напугала своим обмороком! — ответила неловко миссис Лодж, пряча глаза. Ей было тяжело говорить с дочерью, — Я позову к тебе мистера Сайлеса.

Мэри безучастно кивнула в ответ.

— Ну вот, не уберёгся! Вы всё слышали и всё видели, — сказал доктор, входя к ней и широко улыбаясь, пытаясь за шутками также скрыть неловкость. Словно он разговаривал с больным ребёнком или с умалишенным, — Раз уж так получилось — что делать? Ничего уже не сделаешь. Но я могу сказать вам, мисс Лодж — не унывайте. Всё в жизни бывает. Вы поправились — это самое главное. Здоровье у вас хорошее, а это, — доктор неопределенно махнул рукой в воздухе, не решаясь сказать слово "уродство", — не самое главное в жизни.

Мэри слушала его, обреченно улыбаясь. Она не возражала ничего, но её глаза, а точнее один глаз, повзрослевшей за неделю девушки, говорил недосказанное. Мистер Сайлес смешался под этим взглядом, растерянно посмотрел на Мэри, быстро попрощался и вышел.

Для Мэри потянулись долгие тоскливые дни. Пока она болела, она не могла принимать гостей. Но сейчас, уже совсем оправившись, — также не хотела никого видеть. Миссис Лодж вынуждена была отвечать всем на участливые и просто любопытные расспросы, что дочь не принимает пока по состоянию здоровья. Но Мэри знала, что так долго продолжаться не может, что она должна будет выйти к людям. И она страшилась этого дня, страшилась неимоверно. Она попросила Нэнси купить ей самую плотную и тёмную вуаль из всех, которые можно было найти. Пусть она рисковала при этом вообще ничего не видеть, но лучше это, чем терпеть пытку и наблюдать, как все будут отворачиваться от тебя.

Все эти дни Мэри не выходила из комнаты. Она заперлась и спускалась лишь в столовую. Единственный глаз её покраснел от слёз, а шрамы грозили опять воспалиться. Лишь совсем недавно ей казалось, что несчастья больше, чем обрушившееся на неё, не бывает. Как же она ошибалась! Каким же она была глупым и наивным ребёнком! Но период доверчивого детства слишком внезапно кончился. Впереди ей теперь не светило ничего, даже замужество. Никогда не будет ни счастья с любимым мужем, ни детей, ни уютного семейного гнёздышка. Никогда она не сможет отдавать все свои чувства, знания и силы, воспитанию прекрасных малюток, которые могли бы у неё родиться. О, Боже!

Что она будет делать всю свою жизнь? Кем она будет? Мэри думала и не находила ответов на эти вопросы. Она не ждала утешения со стороны матери, да, конечно, и не могла его получить. После слов доктора, здоровье у миссис Лодж заметно ухудшилось, и она сдавала прямо на глазах. Она нуждалась в утешении, но сама не могла никого утешить. А Мэри молчала. Ей не с кем было поделиться горем, которое обрушилось на неё и смяло, растоптало все мечты молодости, превратив их вместо сияющего дома ее семейного счастья, в груду обломков. Только Нэнси была возле девушки, только она пыталась утешить настолько, насколько допускала это её госпожа.

Мэри старалась не думать о мистере Треверсе, не вспоминать о нём. Теперь он точно стал потерян для неё навсегда. Она слишком хорошо понимала настроения, царившие в высшем свете. Этот отравленный воздух показного благополучия, достатка и красоты, изгонявший всё иное, никогда бы не смог принять в свои ряды человека, женившегося на уродливой девушке. А что она представляла собой, чтобы мистер Треверс когда-нибудь принёс такую жертву ради неё? Нет, Мэри не смела теперь надеяться на возвращение мистера Треверса, не должна была надеяться!

Наконец, то, чего боялась девушка, произошло. Ей пришлось выйти в гостиную, в первый раз после болезни. Матушка настояла на этом. Ибо мистер Фарджел пришёл выразить своё сочувствие. А отказывать в посещении долее — было неприлично.

Робко, страшась даже своего друга, в тёмной вуали, Мэри спустилась к полковнику Фарджелу. Исхудавшая за время болезни, хрупкая как тростиночка, и почти сломанная, она стояла, опершись о камин.

— Мэри! Я пришёл узнать о вашем здоровье. Но я вижу, что физическое здоровье у вас почти восстановилось, а вот душевное…, - в голосе полковника послышалась жалость и участие. Он посмотрел на бледную девушку с грустным взглядом и горячо добавил:

- Не отчаивайтесь, Мэри! Я пришёл поддержать вас и помочь. Не знаю, правда, будет ли какой-то толк от моей помощи… Но, в любом случае, располагайте мною!

— Спасибо, мистер Фарджел! Спасибо! — горячо поблагодарила его Мэри. Она не хотела жалости. Но жалость полковника была ей не в тягость. Давно лишившись отца, в эту минуту девушка нашла отеческую поддержку в мистере Фарджеле. Лёд отчаяния был сломлен. Мэри стало легче, совсем немного, но всё же легче. Она рассказала полковнику историю своего падения, умолчав, конечно, о причинах. Но, Фарджел всё-таки о чём-то догадался. И хотя о мистере Треверсе между ними не было сказано ни слова, полковник, незаметно, подвёл к этому разговор.

— Мэри, я пока не получил ответа на свои письма, и меня переводят с полком в другое место, далеко отсюда. Но, как только придёт ответ, я тебе обязательно напишу.

Значит полковник уезжает… Она лишается своего единственного друга. Но не эта весть вызвала у Мэри непрошенные слёзы, а упоминание о мистере Треверсе. Поэтому, наверное, она ответила так неожиданно громко и резко:

— Не говорите об этом, мистер Фарджел. Думаете такая, как теперь, я буду кому-то нужна? — И Мэри сорвала вуаль, открывая обезображенное лицо. Она стояла, вся дрожа, в крайней степени отчаяния. Полковник Фарджел, многое повидавший за свою военную службу, не был шокирован новым лицом Мэри, и при виде её шрамов и мягко сказал:

— Для настоящей любви нет препятствий. Если бы я вас любил, Мэри, для меня не имели бы значения эти шрамы. Я знаю своего друга. Не в его характере отказываться от своей любви из-за незначительных перемен.

Мэри покраснела, услышав эти слова. Они всколыхнули всё то, с чем она тщетно боролась все эти дни. И они дали ей надежду, смутную и неопределённую надежду, в которую она сама не хотела ещё верить. И она убедила себя не верить. Но одна мысль радостью откликнулась в ней, дала новый смысл её жизни — поступать так, как понравилось бы мистеру Треверсу. Пусть, пусть они даже больше никогда не увидятся. Но он — тот человек, кого единственно она могла бы любить. А разве от того, что он никогда не ответит ей взаимностью, её любовь угаснет? Нет, тысяча раз нет! Пусть этот светоч, даже недосягаемый, будет светить ей всю жизнь!

— Если вы будете в чём-то нуждаться или испытывать какие-то трудности, пишите мне по новому адресу, в полк. И не отчаивайтесь.

И, попрощавшись, полковник вышел. Мэри вздохнула и, стерев слёзы с лица, отправилась в свою комнату. Она сама не понимала, что изменилось внутри неё, но давящее отчаяние исчезло. Она снова хотела жить. Силы для этого ей давала надежда, и ещё мелькнувшая при разговоре с полковником, не до конца оформившаяся мысль, — жить ради него.

Глава 10

— Мэри, пришли Изабелла и Эмили Боунз. Сойди, пожалуйста, к ним. А то мне что-то нездоровится. — Миссис Лодж разговаривала с дочерью, лёжа на кровати в своей мрачной спальне. Теперь она проводила там всё и больше времени. После того злосчастного дня, отнявшего у её дочери всякие виды на будущее, она очень сдала.

— Хорошо, матушка, — кротко ответила Мэри и, вздохнув, поспешила спуститься в гостиную.

— Мэри, милая моя! Ну как ты себя чувствуешь? Я вся испереживалась, — заговорила Изабелла, когда девушка вошла в гостиную. Правда, по виду мисс Боунз нельзя было сказать, что она волновалась и что она, вообще, может за кого-то переживать.