Мэри заверила Изабеллу, что чувствует себя нормально. Они вежливо поговорили на отвлечённые темы. Потом Эмили вдруг совсем бесцеремонно спросила:

— Что ты теперь намереваешься делать, моя дорогая? Белла сказала мне, что твоё лицо совсем обезображено. А Джеймс…

Белла при этих словах покраснела и дёрнула сестру за рукав. Та замолчала, состроив обиженную мину. Мэри гневно и с презрением посмотрела на обеих сестёр. Это было не только бестактно, но и безжалостно — проявлять циничное любопытство вместо сочувствия. Она гордо вскинула голову и резко ответила:

— А что, разве в моей жизни что-то сильно изменилось?

— Ах, Боже мой, Мэри! Не обижайся на Эмили. Сердце у неё доброе. Мы просто думали, как тебе помочь, вот она и спросила, — извинилась Белла. А глаза её смотрели на Мэри с превосходством и жалостью. Она прекрасно сознавала свою красоту, и была в ней уверена. Поэтому дерзость тех, кого она считала ниже себя, её не ущемляла. Мэри хорошо знала эту сторону характера Беллы, и только вздохнула в ответ, отвернувшись к окну. Теперь везде она будет встречать такое жалостливо-покровительное отношение. Ах, как оно ей противно!

Осведомившись для приличия о здоровье матушки, Белла поспешила закончить разговор и попрощалась. В ней присутствовало природное чувство такта, и глупость сестры заставляла её испытывать неловкость.

После их ухода Мэри вздохнула с облегчением. Она ещё сидела в гостиной, когда принесли письмо от Мег. Мэри открыла и пробежала его глазами, потом разочарованно отложила. Мег вернётся ещё нескоро — только через неделю. Потому что они объявили в Лондоне о своей помолвке с Эдвардом, а родители решили отпраздновать помолвку. Помолвка… Да, это то, чего у неё никогда не будет. Мэри задумалась, и мысли её были невеселы. Но она отогнала их и открыла во второй раз письмо Мег, чтобы прочитать его уже подробно. Мег искренне сопереживала её горю. Из письма видно было, что она разрывается между любовью к Эдварду и любовью к сестре. И её сочувствие было искренним. Но вот Мэри увидела в письме ещё одну новость. На мгновение ей стало больно, но потом боль прошла, чтобы больше не вернуться. Мег сообщала о помолвке брата и Изабеллы Боунз, состоявшейся четыре дня назад в Лондоне.

Что ж, Джеймс своего не упустил, воспользовавшись болезнью Мэри как предлогом для отказа от женитьбы на ней. Пока она была здорова, кузен боялся, что его помолвку с Изабеллой могут осудить, ведь все знали, что он ухаживал за Мэри, и родители благосклонно смотрели на возможный брак. Но теперь никто не осудит его. Да, теперь всегда будет так. Она всегда будет лишней на празднике жизни. Ничего не поделаешь. Мэри, если можно так сказать, почти смирилась со своим уродством. Она не спрашивала "за что" и "зачем", но сразу повзрослела, стала строже, словно попрощалась с детством, мечтами и надеждами. Она хотела стать полезной людям, она хотела отныне жить для этого, ведь больше, как ей казалось, ничего не осталось. "Жить так, как понравилось бы ему", — повторяла себе Мэри, не осмеливаясь даже в мыслях назвать мистера Треверса по имени.

После всех этих раздумий, девушка решила возобновить занятия вышиванием. Не то, чтобы она их бросала, но занималась не прилежно, допуская грубые ошибки, не видя в этом полезной цели. Теперь же она смутно чувствовала, что в будущей жизни ей может быть пригодится это умение. Мэри начала усердно заниматься, и скоро из-под её пяльцев стали появляться причудливые сюжеты и искусные узоры. А вот миссис Лодж не могла найти в себе сил вернуться к привычному образу жизни.

Мэри старалась ограждать матушку от вредных впечатлений, чтобы лишний раз не волновать, насколько это было возможно, и надеялась, что все остальные последуют её примеру. Поэтому Мэри скрывала известие о помолвке Джеймса и Беллы от миссис Лодж, надеясь постепенно подготовить её к нему. Помочь девушке в этом должна была Мег, которую со дня на день ожидали домой. Но гроза разразилась, когда не ждали.

Утром, выходя из спальни миссис Лодж, горничная забыла закрыть дверь, и хозяйка Блекберри-Холла услышала о помолвке Джеймса от служанки, которая обсуждала эту новость с Кэтти. Конечно, служанка и не думала, что миссис Лодж могла слышать её. Но сказанного не исправишь.

Мэри отправилась в комнату матушки, как только проснулась, и нашла её без сознания. Дальше ей запомнилось всё, как в тумане: как она позвала Кэтти, как кого-то из слуг отправили за доктором, как они долго и тщетно пытались привести матушку в сознание. Мэри опомнилась, только увидев мистера Сайлеса. Он, наконец-то привёл в чувство миссис Лодж и отозвал Мэри в сторону, чтобы поговорить с ней наедине,

— Мисс Лодж, не буду скрывать, ваша матушка сейчас очень слаба. Мне нет надобности говорить вам, что она должна избегать нервных потрясений. Следующий удар будет для её слабого организма последним.

— Я понимаю, — тихо ответила Мэри. Но ей тяжело было принять эту новость. Казалось, что беды, выпавшие на её долю, никогда не закончатся.

— Я думаю, что вам с матушкой надо отправиться к морю, предпринять маленькое путешествие, так сказать, — продолжал, между тем, доктор, — и ваше здоровье улучшится, и матушка ваша, возможно, поправится.

При слове "возможно", у Мэри забрезжила смутная надежда. Она любила свою матушку. Ей иногда так хотелось прижаться к нежному материнскому плечу, почувствовать ласку и заботу тёплых маминых рук, хотелось уюта и защиты. Она порой задыхалась в старом, чопорном доме, который словно всей громадой своего векового строгого наследия, давил на неё. Но миссис Лодж, не могла дать дочери того, в чём она так отчаянно нуждалась, не могла выразить той страстной, своеобразной любви, которую испытывала к дочери.

— Хорошо, я скажу об этом матушке, — ответила доктору Мэри.

— Да, и не забудьте, мисс Лодж, — никаких волнений. Я буду приходить каждый день, а если случится что-то непредвиденное, вызывайте меня в любое время. Мистер Сайлес дал указания по поводу ухода за больной и поспешил откланяться. Его ждали другие пациенты.

И снова для Мэри потянулись долгие безотрадные дни, горькие вдвойне, потому что миссис Лодж не могла страдать молча. Она изводила дочь и слуг бесплодными сетованиями и капризами. Она страдала от того, что Джеймс, в отличие от всего, о чём она говорила и думала, оказался таким непостоянным, а Белла обманула её. И эта тема, вместе с бесплодными сожалениями о несчастной судьбе дочери, была излюблённой темой для разговора. Мэри очень была бы благодарна матери, если бы та не упоминала постоянно о её несчастной судьбе. Она словно растравляла рану, которая с таким трудом затягивалась. Но, увы, матушку каждый день приходилось терпеливо выслушивать.

Вот и сегодня, ухаживая за больной, девушка молчала, боясь выдать своё раздражение, а миссис Лодж продолжала свой обычный теперь разговор.

— Мэри, поправь одеяло! Да не так! Ничего-то ты не умеешь! За что мне такая судьба? Почему так всё случилось? Ах, выйди бы ты несколькими месяцами ранее за Джеймса, скольких бед можно было бы избежать! Бедная моя девочка! Я постоянно плачу, думая о твоей судьбе. Что же с тобой станется?

— Миссис Лодж, вот ваши лекарства, которые прописал доктор, — нарушила поток грустных излияний сиделка, зайдя в комнату. Миссис Лодж приняла лекарства.

Мэри знала, что после них, матушка скоро заснёт, и она сможет, наконец, остаться одна. Она содрогнулась, услышав, как мать сетует, что она раньше не вышла за Джеймса. Каким кошмаром было бы жить с человеком, который её не любил, а только лицемерно делал вид, что она ему нужна. Нет! Пусть лучше она никогда не выйдет замуж, чем так. И Мэри вспомнила, как говорила на эту тему с мистером Треверсом в первый день их знакомства. Невольный вздох вырвался у неё.

На самом деле у Мэри уже давно не было времени на мечты и сожаления. И это даже к лучшему, ибо тогда бы чёрная, мрачная тоска, наступление которой она всегда чувствовала, оставаясь одна, навалилась бы на неё с полной силой. Она думала о Белле и Джеймсе. Они не осмелились прийти, чтобы осведомиться о здоровье миссис Лодж. Только прислали коротенькие записки, каждый в своём стиле: Белла — проникновенно-покаянную, а Джеймс — слащаво-льстивую. Прочитав эти записки, Мэри в который раз поблагодарила Господа за то, что он избавили её от такого замужества. Но чем ярче она видела всю эту притворную сущность кузена, тем ярче на его фоне сиял образ мистера Треверса. Она не могла его забыть. Это было невозможно. И любить его меньше, чем раньше она не могла. Наоборот, мистер Треверс становился ей в разлуке ещё ближе, ещё дороже.

— Мисс Лодж, к вам пришли, — постучала в комнату запыхавшаяся Кэтти.

— Хорошо, Кэтти, уже иду.

Мэри спустилась в гостиную, гадая, кто пришёл. Миссис Кирк с Шарлоттой и миссис Уинсли с дочерьми были несколько дней назад, и многочисленные соседи уже нанесли визиты вежливости, полковник Фарджел прислал письмо матушке. Вроде, больше было некому. Или? Сердце радостно забилось, когда знакомый голосок Мег раздался в гостиной.

— Мэри, дорогая моя, я так рада тебя видеть!

— О, Мег, ты приехала! — Мэри обняла свою кузину. Она ждала Мег, но не так скоро, и появление кузины было радостным сюрпризом в череде грустных событий её жизни. Сегодня Мег была единственным, пожалуй, человеком, кроме полковника (но он был далеко), который мог посочувствовать и разделить её боль. А Мэри так нуждалась в утешении, что согласна была собирать его по крупинкам.

После первых слов сожаления и сочувствия, Мег окинула странным взглядом фигуру кузины и произнесла:

— Мэри, ты похудела и носишь теперь такие ужасно некрасивые платья! Прости меня, но это нехорошо! Я тебя так сильно люблю, что не могу тебе этого не сказать. Мэри удивилась, но не обиделась. Она почувствовала, что кузина изменилась. Мег словно повзрослела и раскрылась, как бутон под действием солнечного света. Теперь это была не просто глупышка Мег, увлекающаяся дешёвыми романами, а молодая рассудительная женщина. Так изменила её любовь к некоему Эдварду, которого Мэри ещё не знала, но уже уважала.