Зазвонил мой сотовый и, взглянув на дисплей, увидела имя своего импресарио. Ответила на автомате, просматривая новости на планшете, листая сайты.

— Лекса. Твое турне через два дня. Слышишь? Я получил расписание и его утвердили по всем городам. Я уже гостиницы забронировал на твое имя. Жить будешь, как королева. М-м-мм-м-м, моя птичка, как же я доволен.

— И я довольна, — а у самой по всему телу волна дрожи прошла — турне. Свобода и наказание одновременно. Вдали от Андрея. Без надежды на встречу. Опять под охраной. Птичку увезут прямо в клетке.

Замерла, увидев Андрея на каком-то очередном политическом мероприятии с женщиной. Я ее узнала — Настя. Вздрогнула и впилась пальцами в планшет.

Какое-то заседание суда и дата еще до нашей встречи. Какой-то журналист пишет о том, что известному политику Воронову постоянно удается уходить от ответственности, к которой его пытаются привлечь власти.

— Значит так, я сейчас с шоу-группой договорюсь, и… Он что-то щебетал мне в ухо, а я смотрела на их фото вместе и вспоминала слова Карины… на душе опять становилось паршиво и сердце сжимало клещами от мысли, что вдруг и правда жениться на ней хотел. Я ведь ни разу у него об этом не спрашивала.

* * *

Гости приехали вечером. Я увидела, как подъехали два джипа и припарковались у нас во дворе, как суетливо выбежал слуга, чтобы встречать. Смотрела, как они из машины выходят, и меня опять от злости начинало трясти — я их вспомнила. И Айнура, друга деда моего, и жену его Фатиму, ворону сварливую с сыночком, которого я с детства ненавидела — он нашим голубям головы откручивал и псам скармливал. Я мечтала ему пальцы поотрубать. И этой твари меня собрался отдать отец? Я помнила эту тошнотворную физиономию с красными гнойными точками, как лыбился, когда я в отчаянии пыталась отобрать у нашего пса несчастного еще живого голубя. Смотрела на него, и внутри снова волна ярости поднималась — меня же от отвращения вывернет наизнанку. Лучше вены вскрыть, чем за него. Прищурившись, смотрела, как они в дом входят.

— Сделаю так, что сам на мне жениться не захочет.

Нарядилась в самый вызывающий наряд с юбкой выше колен и губы накрасила красной помадой. Когда спустилась вниз к ужину, увидела, как округлились маленькие глаза Фатимы и как вытянулось худое желтоватое лицо Айдамира. Что такое? Невестка больно красивая? Вздернула подбородок, глядя на сузившиеся глаза отца. Продефилировала, подходя к столу.

— Добрый вечер. Очень рада вас видеть.

Я превратила этот ужин в фарс и видела, как отец нервно крутит в руках вилку и бледнеет все сильнее и сильнее, когда я вызывающе смеялась и перечила Исхану. Он оказался до безобразия тупым. Не мог нормально поддержать ни один разговор и мои вопросы вводили его в ступор, особенно насчет политики и его познаний в музыке и литературе. Конечно, мразь, это тебе не голубям головы откручивать — тут мозгами шевелить надо. Когда отец заговорил о помолвке, старая ведьма Фатима, с пробивающимися над верхней губой усиками, сказала, что они подумают. Но ее сын вдруг заявил, что хочет нашей помолвки, чем заставил ее чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности. Когда он это произнес, у меня вилка с грохотом упала на тарелку.

— Ну, Исхан, мой мальчик, нам еще надо подумать Все взвесить… — добавил Айдамир, нервно поглаживая бороду.

— Нравится она мне. Хочу на ней жениться.

Чтоб ты сдох, жениться он хочет. Посмотрела на отца — он улыбается, а глазами во мне дыру сверлит, и я уже знаю, что будет после того, как они уйдут. А мне не страшно — пусть знает, что я не бесхребетная овца. Что меня не нужно дарить и продавать. Я сопротивляться до последнего буду. И замуж за этого урода не выйду никогда.

— Лекса не только красивая невеста, но еще и богатая, — сказал молчавший все время Саид, — я к ее приданому добавлю земли мои и долю в компании брата.

Айдамир и Фатима переглянулись, и я почувствовала, как от злости перед глазами темнеет.

— Пусть подумают, брат, а мы пока других претендентов поищем, — сказал отец и поставил бокал на стол, — надеюсь, вы не задержитесь с ответом.

Встал из-за стола, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Когда они уехали, а я поднялась к себе — отец зашел ко мне и закрыл за собой дверь. Долго смотрел мне в глаза, а потом по щеке ударил и процедил сквозь зубы:

— Если они откажутся — я на тебе места живого не оставлю. Вышлю, на хрен, отсюда и сгною в деревне у тетки, ясно? Но они согласились. Утром отец за завтраком поздравил меня с помолвкой и сказал, что через неделю мы устроим по этому поводу праздник. Он был ужасно доволен и даже обрадовался моей поездке в турне. Сказал, что это будет моим прощанием со сценой.

Он слишком плохо меня знает — я не брошу сцену и не выйду за Исхана.


О поездке я написала Андрею, едва оказалась вчера у себя в комнате. Написала, что сама не знаю, будет ли у меня связь там, что теперь я точно без него подыхать начну. И это уже не два дня — это почти неделя.

Ждала его ответа, каждый раз проверяя сообщения и электронную почту — но он не появлялся онлайн. В поезде у меня пропала сеть, и я от отчаяния швырнула планшет в сумку, смотрела в окно и думала о том, что, когда вернусь из поездки, всем объявят о нашей помолвке и начнут готовится к свадьбе. Отец уже не отступится — ему зачем-то нужен Басманов старший. Он просто так никогда и ничего не делает. Альберт, мой импресарио, пытался меня развлечь всю дорогу, но я легла на полку и отвернулась к стене. Мне не хотелось ни с кем разговаривать… мне вдруг показалось, что Андрей специально не отвечает мне. Что он придумал эту поездку за город, чтобы отдохнуть от моего нытья, чтобы при Карине не сидеть в интернете… или чтобы встретиться с Настей? От мысли о Насте стало тяжело дышать и на глаза навернулись слезы.

Я бы, наверное, многое отдала, чтобы иметь право вот так просто общаться с ним или приехать к нему домой, чтобы встретиться, когда угодно… как он встречался с ней. Может, и продолжает встречаться. Я этого никогда не узнаю. Что я вообще о нем знаю? Он ведь ничего мне не рассказывал никогда.


В город мы приехали ближе к вечеру, интернет то ловил, то нет, но Андрей так и не ответил на мое сообщение. И каждый раз, когда я заглядывала на пустую страничку и обновляла приложение, мне становилось еще хуже. Когда мы подъехали к гостинице, мне уже казалось, что я не смогу петь. Не смогу завтра выйти к людям, потому что мне без него не поется, не дышится и не живется дальше. Я только им живу. Им пою и им дышу. У меня отняли мой воздух, и я не могу без него даже моргать — моим векам больно. Все мое тело превращается в болевую точку. И душу так сжимает тисками отчаяния, что я жить не хочу, не то что петь. Он — мое вдохновение. Мои мысли все там, с ним. В проклятом планшете и в наших сообщениях, в ожидании, что напишет. В жажде этого облегчения, когда приходит уведомление о его SМSке. Но они не приходили… и мною овладевало отчаяние.

Поднялась в номер вместе с портье, несущим мои чемоданы. Когда осталась одна, сбросила туфли и легла на просторную постель, хватая снова планшет и пытаясь подключиться к сети отеля.

Когда увидела, что Андрей все еще не ответил, швырнула в ярости гаджет… и расплакалась. Навзрыд. Так громко, что казалось, меня услышит вся гостиница, а мне было плевать — пусть слышат. Я дома не могу плакать, так хотя бы здесь смогу. Воспаленный мозг рисовал Андрея с этой дрянью — Настей, и мне выть хотелось от отчаяния. В номер принесли шампанское и я, схватив его за горлышко и раздевшись догола, пошла в ванную. Захотелось напиться и плевать, что завтра концерт. Не выйду ни к кому. К дьяволу турне. Пусть все горит синим пламенем — я к нему хочу. Я медленно пересыхаю и у меня пропадает голос.

Набрала полную ванну горячей воды и со стоном залезла в воздушную пену. Смывая слезы, и запивая шампанским горечь, оставшуюся осадком во рту после собственных фантазий насчет Андрея и Насти его. Глотаю сладко-терпкую жидкость в гробовой тишине, глядя в одну точку. Внезапно услышала щелчок замка и насторожилась. Но тут же успокоилась — наверное, горничная зашла. Отхлебнула шампанское снова, прямо из горлышка, и закрыла глаза… вспоминая, как вот так же лежала в ванной в Вене. И знала, что ОН скоро вернется ко мне. Ждала его с этим предвкушением, похожим на едкий, ядовитый, наркотический кайф. Как же я тогда была счастлива.

За всю свою жизнь впервые по — настоящему счастлива.

В комнате заиграла музыка — моя музыка. Та самая.

Написанная мною для него. Я рывком встала в ванне в полный рост — в ту же секунду кто-то распахнул дверь, и я всхлипнула, мне показалось, что мгновенно полетела в космос на такой скорости, что дух захватило. Я услышала собственные рваные вдохи и выдохи под аккорды фортепиано, несмолкающие в номере.

ПРИЕХАЛ. КАК? С УМА СОЙТИ. ОН ПРИЕХАЛ. НАШЕЛ СНОВА. Андрей стоит в дверях, полностью одетый, и смотрит на меня. А меня трясет от неверия. От удивления и от того, что стою перед ним мокрая и голая. И прикрыться нет никакого желания. Чувствую, как по воспаленной коже катятся капли воды… бешеная радость резко сменилась адским возбуждением, потому что я увидела, как почернел его взгляд. Осматривает с головы до ног, а я у меня кожа мурашками покрывается.

— Я тоже дико соскучился.

Рывком сдернул пиджак, отшвырнул на пол и шагнул ко мне в воду. Прямо в одежде.

ГЛАВА 9. Андрей

— П-а-ап, я так рада, что ты согласился сюда приехать. Вот правда. Я уже не помню, когда мы куда-то выбирались… — дочь прислонилась ко мне и оплела руками за шею, замерев не несколько секунд.

Она права. Это было давно. Очень… Чтоб сели вот так, спокойно, не думая о том, что бежать куда-то надо. Хотя я думал… постоянно думал. Только не о своем побеге. А о том, как выдрать наконец-то Лексу из когтей этой твари. Хоть и знал, что пока притих Ахмед, что девочка моя со всех сил старалась не выдать себя, едва справляясь с волнением и скрывая радостную улыбку… Я знал это точно, что улыбается. Смотрит на экран, на дурацкую картинку зеленого человечка и видит за ней мое лицо. И не может сдержать при этом счастливую дрожь, которая время от времени сменяется мандражом. Я эти перемены ее настроение через экран чувствовал. В паузах, которые хоть и длились совсем недолго, но были слишком красноречивыми. Не все слова нужно озвучивать. Некоторые из них кричат своим немым молчанием, застревают где-то в горле, и мы заставляем себя не произносить их вслух. Так, будто дав им выйти наружу, мы вдохнем в них жизнь, позволяя своим самым большим страхам стать явью. Она боялась. Волновалась. Возможно, в редкие моменты к ней даже приходили сомнения, терзая и мучая, протыкая нежное и горячее сердце острыми иглами. Что у нее было сейчас? Ожидание очередного сигнала от полученного сообщения. Слова, в которые нужно верить, иначе сойдешь с ума. Вера в то, что все это скоро закончится, потому что время неумолимо бежало, и я чувствовал, что оно заканчивается. Словно передо мной огромные песочные часы, и каждая крупица, опадавшая на их дно, приближала нас к чему-то неизвестному. Не мог объяснить свою тревогу, но она раздирала порой на части, заставляя срываться с места, садиться в машину, ехать куда глаза глядят, рассекая дороги ночного города и не обращая внимания на сигналы взбешенных водителей, когда я вдруг выезжал на встречную или чуть ли не врезался в кого-то на огромной скорости. Все внутри орало, что надо спешить, торопиться, ехать прямо сейчас, и плевать — хоть под пули… Только с трудом собирая остатки трезвого рассудка, на собственную шею аркан благоразумия набрасывая, я тормозил и, вытаскивая из бардачка пачку сигарет, курил… одну за одной, пока не чувствовал, как выравнивается дыхание. Только ненадолго… до очередного сигнала на смартфоне. Вот как сейчас. Сидел рядом с дочерью, вдыхая аромат ее волос и гладя по голове, а сам прислушиваюсь, не вибрирует ли во внутреннем кармане пиджака телефон. В последние недели это стало уже неотъемлемой привычкой. Как глоток воздуха. Кусок пластика с микросхемой — а сейчас в нем словно вся наша жизнь заключалась.