Преодолевая сопротивление, мы даже подрались. Потому что это невыносимо было. Мне хотелось послать, нахрен, тогда весь этот гребаный план, провалить все это циничное представление и просто вырвать этому ублюдку сердце и закопать его там же, на месте. И пусть горит все синим пламенем, а ее в охапку — и куда глаза глядят…

Не дали. Макс с Изгоем остановили. Я ненавидел тогда их обоих за это. Проклинал на чем свет стоит, вырываясь из стального захвата и наблюдая, как она убегает после того, как в Ахмеда выстрелила. Мне даже плевать было, убила она его или нет. Я думал только о том, чтоб ее не остановил никто. Менты не загребли. Я себе забрать хотел. Сейчас. Немедленно. Я устал тянуть к ней руки и хватать воздух. Каждый раз. Снова и снова хватать гребаный воздух и рычать от бессилия…

— Граф, бл***. Ты что творишь? Мы ее перехватим, далеко не уйдет. Успокойся. Да сядь же ты.

А я успокоиться не мог, словно чувствуя, что нет… уйдет. Уйдет настолько далеко, что мне год понадобиться, чтобы найти. Даже когда казалось, что нет в этом мире места, в котором бы мы ее не искали. Хотелось головой о стены биться от бессилия. КАК? Как это возможно, чтобы человек исчез вот так? Был и не стало. Всех на уши подняли, все трассы, поезда, аэропорты, проезжающие машины проверяли — но ее не было. Не было, бл***. Казалось, что на куски разваливаюсь, что с каждым днем еще одна часть меня подыхает, только я не мог с этим смириться. Не после всего, через что прошли. Видимо, так нам по судьбе написано. Вечная гонка… Чтобы не думал, что получил — и моей навсегда станет. Чтобы боялся терять. До животного ужаса и трясучки в коленях. Держал возле себя стальными цепями и не отпускал ни на секунду. А я отпустил. Дважды. И сейчас платил за это по счетам. Цена оказалась слишком высокой, а ответный удар настолько сильным, что порой казалось, что меня ломает, колени выворачиваются, и я сейчас рухну на пол, словно беспомощный инвалид, и буду харкать собственной кровью, пока не задохнусь от этого долбаного отчаяния. И опять подрывался с места, садился за руль, ехал в неизвестном направлении, хватаясь за призрачные обломки надежды. Каждый телефонный звонок вздрагивать заставлял, потому что не знал, что там услышу. А их становилось все больше. Выборы, политика, дела, и это чертово "НАДО".

А потом наконец-то фото эти. Из какого-то захолустья… Еле удалось на след выйти. До этого — ни одного сведения о ней. Если бы не это захудалое кафе и слухи, которые распространяются со скоростью света, мы могли не найти ее. И от мысли об этом дурно становится. Уже потом, когда начали клубок раскручивать, выяснили, что чеченка эта, сука, все делала для того, чтобы сбить нас со следа, и за ней явно кто-то стоял. Кто-то, кому это было нужно. Потому что Александру не мог найти ни я, ни Саид… Тварь финансировал некто, кто так же манипулировал и Настей. Я чувствовал, что это одна и та же мразь, но не Ахмед. Не-е-ет. Это кто-то сильнее и могущественней. Кто-то, кто умудрялся оставаться в тени и имел достаточно возможностей, чтобы устраивать для меня целые представления. И я вдруг начал понимать, что все это время играл далеко не с Ахмедом, а точнее, не только с ним, и что часто встречные ходы были продуманы не только Нармузиновым. Я сбросил его с поля, поставил ему мат, но, кажется, игра все равно не окончена.

Я в то захолустье мчался, как одержимый. Меня трясло всего. Терпение лопалось, я опять панически боялся, что из рук ускользнет, что Башира, тварь, увезет ее куда-то, спрячет, если узнает, что нашел. Конечно, такой козырь — женщина и ребенок Андрея Воронова. Ахиллесова пята. Поэтому, когда увидел Александру, сперва глазам своим не поверил. Смотрел на нее… какая же она маленькая и хрупкая… похудела сильно. Бледная, как полотно, и столько всего вытерпела. Моя сильная девочка. Это же она. Сомнений нет, только страх, что проснусь сейчас и все миражом окажется. А когда петь начала — меня пробрало всего. Потому что я ее голос по ночам слышал, иногда мне даже казалось, что мимо люди проходят и где-то в толпе я слышу знакомый тембр, и я бежал, как ненормальный, хватая за локоть какую-то девушку, а когда та оборачивалась, и я видел незнакомое лицо, от разочарования слабость по всему телу разливалась. Цеплялся за любую возможность, потому что невыносимо хотел найти.

И вот нашел наконец-то…

А когда сына на руки взял, они дрожать начали, словно в лихорадке. Такая волна нежности и восторга захлестнула, что я готов был на весь мир орать о том, что счастлив. Это невероятное чувство. Словно мне дали шанс получить все, что я потерял, и все, что было упущено мной в свое время. Только иногда мы понимаем это, пройдя слишком длинный путь. Это как обрести вторую жизнь, пережив клиническую смерть. Когда ты открываешь глаза, и даже унылая палата, в которой лежишь, кажется тебе райским местом. Когда все цвета вокруг становятся ярче, чувства острее, и даже за вчерашние проблемы и заботы хочется благодарить.

— Вы — моя жизнь, понимаешь? — обнимаю Александру и чувствую, как скулы напряглись, а перед глазами поплыло вдруг. — Не жил раньше… и не смогу. Ты хотя бы представляешь, каким этот проклятый год стал для меня? Неизвестность — это самое жуткое, что может переживать человек. Хуже, чем смерть. Поверь. Сдохнуть самому хотелось. — Не говори так, Андрей… даже думать о таком не хочу. Как нашел, любимый мой… Расскажи. Почему так долго? — Потому что скрывали тебя… Очень хорошо скрывали… Подруга твоя.

— Башира?

— Да… и думаю, это не единственный вред, который она нанесла.

— Правда?

Веки тонкие с длинными ресницами опустила, а в глазах слезы блеснули.

— Да… Боже, сколько же времени я потеряла, слушая ее, Андрей… Она ведь убедила меня в том, что не нужна я… Что ты своей жизнью живешь, что не ищет меня никто. А я умереть хотела от мысли этой.

— Моя бедная девочка. Я сам во всем виноват. Сам… Что отпустить тогда смог…

Волосы ее пятерней сгребаю в горсть и между пальцев пропускаю, как нежнейший лен. Такие светлые и мягкие. Пахнут умопомрачительно, и я до сумасшествия хочу лицом в них зарыться, впиться в них ладонями, намотать на запястье, когда брать ее буду. Гребаный год мечтать об этом, сатанея от тоски и воспоминаний.

— Не хочу больше думать об этом… не хочу… забыть хочу кошмар весь этот. Ведь теперь все иначе будет… Мы уедем далеко-далеко? Спрячемся?

— Нам не нужно больше прятаться, любимая. Знаю, что в это сложно поверить, но… с прятками покончено.

— А как же…

— Ахмед? Забудь о нем, ты больше никогда его не увидишь.

Клянусь.

— Но как это возможно?

— Вот так, Александра. Его нет… Все. Забудь. Считай, что он далеко уехал и больше не вернется.

Прикрыла рот рукой, видимо, думая, задавать ли тот самый вопрос, который повис в воздухе.

— Я всем сердцем желаю, чтобы было именно так. Но ведь есть еще дядя Саид. Андрей, он просто так не отступит, особенно, если ты… сделал это.

— Не переживай, моя маленькая. Тебя ждет очень много сюрпризов… ты все узнаешь… Я хочу побыстрее увезти вас отсюда.

А ведь ей и правда предстояло многое узнать. Я же тогда оказался прав. Ахмед не был отцом Александры. Правда, он и сам об этом не догадывался. Как и о том, что у Саида был роман с Ириной. Они встречались тайком, выжидая нужного момента, чтобы он помог ей сбежать.

Саид не был так силен на тот момент и не имел необходимых связей, но, в конце-концов, помог Ирине скрыться. Не знаю, что между ними было на самом деле: секс или какие-то чувства, потому что я так и не понял, каким образом Ирина попала в дом Ахмеда и почему ее держали там насильно, но мог предположить, что Бакит уже тогда занимался работорговлей. Поставлял своему братцу игрушки бесправные и годные для любой нужды.

На бесстрастном лице Саида я не видел ни одной эмоции, когда он мне рассказывал, кто такая Ирина и кем она была для Ахмеда. Самым парадоксальным было то, что он и сам верил в отцовство брата, ведь мать Лексы была его любовницей (хотя Саид употребил совсем другое слово), долгое время работала в его доме. Ирина побоялась признаться, думая о том, что Саид, которому не нравилось такое обращение с женщиной, не рассчитав силы, пойдет против Ахмеда, и тот, узнав правду, уничтожит и ее, и его, и их дочь. Она таким образом хотела защитить малышку. Она верила, и не напрасно, что даже такой монстр и ублюдок, как Ахмед Нармузинов, все же не посмеет причинить вред собственной дочери. И ее можно было понять, она слишком хорошо изучила этого больного на голову маньяка, чтобы предугадать его действия и реакции. Нет, у него не было за душой ничего святого. Но были какие-то свои больные принципы и фанатичные идеалы. Притом в семье Нармузиновых не рождались дети. Александра была единственным ребенком. И когда после неоднократных разговоров Ирины я сложил все воедино, то понял, что рано или поздно для каждого приходит время истины. И, как ни странно, после того, как она призналась мне во всем — чужому, по сути, человеку, то пошла на поправку. Наша память, как невидимый палач, решает, в какой момент пощадить нас, а в какой уничтожить. Груз вины и дикого страха сковали ее кандалами мнимого безумия, блокируя то, что разрушало ее душу. И когда она смогла наконец-то сбросить эту тяжелую ношу, даже выражение ее лица изменилось, плечи распрямились, и она заплакала. Не истерически, не навзрыд, а так тихо, отчаянно, с облегчением и благодарностью. Я обещал, что очень скоро она встретиться с дочерью. Что все эти годы ее мучений не были напрасными. Что сука-Ахмед гниет в земле и больше не посмеет их и пальцем тронуть. Она как-то, слегка смущаясь, спросила, как живет Саид сейчас, близок ли он с Сашей, и я успокоил ее, сказав, что он стал ее ангелом-хранителем рядом с тем чудовищем, с которым находилась ее дочь. Пусть это было правдой с очень большой натяжкой, но это именно то, что нужно было сказать сейчас. Я ни на секунду не забывал, что говорю с очень больным человеком, пережившим самое жуткое насилие и страшные лишения в течение многих лет. Думаю, она хотела знать и о его личной жизни… но всему свое время. Это те материи, в которые посторонним вход воспрещен, и я понятия не имел, чем дышит настоящий отец Александры. Более сдержанного и замкнутого человека я раньше не встречал.