-  Мария Львовна,  вам  не понравился дом?

   Спросить прямо и по существу – понравился ли внук, я не рискнула.  Захотела бы  говорить об этом, сказала бы  сама.  Выяснять это и говорить о нем мне тоже не особо хотелось. Но она  озабочено  покачала головой  и отмахнулась:

-  Начинай топить баню.  Будем ждать гостя.  Сегодня или завтра должен быть… я так думаю.  Не перетапливай,  париться будет  некогда, а вот вода горячая  нужна да побольше.  Ты помнишь, о чем я тебя просила?

-  Слушаться и помогать?  Так вы не о своем лечении?

-  Верно - слушаться и помогать. Топи баньку, детка, ты умеешь.

   Пока я  занималась растопкой и добавляла воду  в котел, она возилась с чем-то на кухоньке.  Закончив со своей работой, я  подошла и  тихонько уселась рядом, наблюдая, а она  объяснила, не переставая размешивать грязно-зеленую субстанцию:

-  Народная  аптека.  Заживляющая мазь для рук  на подорожнике.

-  А жир из чего?

-  Медвежий.  Ромка и привез по моей просьбе.

-  А где это медведи своим  жиром  делятся?

-  Чего не знаю, того не знаю.  Но работает парень на крайнем севере.  Там строят военные городки на вечной мерзлоте, а он сварщик высочайшей пробы.  Рассказывал, что и под водой может варить, и на высокогорье, где воздух разреженный, и в морозы больше пятидесяти.  Молодой, а мастер какой…  Ты звонила ему?

    Я покачала головой – совсем забыла.  Она кивнула.

-  Это будет мазь для  нашего гостя.  Прошлый раз забыл забрать, -  утерла она рукавом глаза. Просто устали и слезятся, или - слезы?  На всякий случай, поспешила успокоить ее:

-  Не переживайте, я вам напомню, а вы проследите, чтобы  в этот раз он не забыл.  А кто он такой?

-  Мужик, - пожала она плечами и отвернулась.  Ну, все  ясно – с расспросами лучше не соваться.

    Близился вечер и все сильнее нервничала моя хозяйка. Переоделась в юбку и выпущенную поверх нее застиранную кофту...  я наблюдала и молчала.  А она суетилась, что-то убирала с глаз, что-то переносила и переставляла.  Вначале просто поглядывала на меня, потом полезла в сундук, который стоял в самом углу комнаты.  Крышка поднялась, и вдруг на меня пахнуло чем-то знакомым – я пошла на этот запах, как зомби.  Нафтали-ин!  У бабушки тоже был сундук, но раза в два больше этого –  вишневого цвета и мне по пояс, и оттуда пахло так же.  Сейчас я знала, что нафталин вреден, как и строительный асбест, о чем раньше даже не подозревали.  Но детские еще воспоминания, но настроение же!

   А сколько всего было в том бабушкином сундуке!  Дедов овчинный полушубок  и зимняя шапка,  бабушкины  шали и небольшие светлые шерстяные платочки «на смерть»,  праздничная  атласная скатерть и новые полотенца, старинные белые пододеяльники с дыркой посередине  и еще куча всякого добра.

    Из  своего сундука  Мария Львовна  достала женскую сорочку и огромную цветастую  шаль.   Сорочка представляла собой прямой белый мешок с двумя вытачками, без  дна и длиной  мне по колено, на простых  лямках.   И ожидаемо благоухала  нафталином.

-  Вот.  Это тебе.  Вывесь на двор, пускай проветривается.

-  Мария Львовна…?!

   Возмущенно заглянула  ей в глаза и умолкла –  снова  этот загнанный  и беззащитный взгляд.   Н-ну… и  опять  ожидаемо  вспомнились ведьмы.  Наверное, по аналогии с  предполагаемыми в связи с  их существованием  непонятностями и странностями.  А тут - куда уж больше-то?

   После того, как я очередной раз вернулась, проверив, как топится баня, в доме уже  запахло едой – жареным луком,  гречневой кашей, а потом и свиной тушенкой.  Содержимое стеклянной банки с портретом хрюшки на этикетке баба Маня щедрой рукой  целиком   вывернула в кастрюльку с кашей – ужин был готов.

-  Давно тушенку не ела, -  с удовольствием принюхивалась я.

-  Ну так!  Вот сегодня и поедим, - широким жестом выставила она  на стол бутылку  «Столичной», - День рождения у меня нынче.

-  Путаетесь в показаниях, Мария Львовна, - озадаченно пробормотала я, - внуку вы говорили, что вам что-то там с половинкой, если я не ошибаюсь.  Нет, точно  не ошибаюсь – так он и сказал.

-  Значит, выпьем за половинку.  Для меня, может, каждый  прошлый месяц уже… знатная  дата, - отрезала она.

-  Вы  должны понимать, что я за наших, а не за буржуинских.  Может,  перестанем уже темнить и честно поделимся сведениями? – попыталась я вразумить ее.

-  Молодец… опять же.   Наливай по первой! –  разудало взмахнула она рукой.

   Ирка  советовала водку не пить, но сейчас был не тот случай и повод совсем  другой.  И я мысленно махнула рукой - может, и не лишним будет.  Потому что в воздухе  буквально витало  непонятное напряжение.  Сама атмосфера в доме  странным образом  накалялась с каждым словом и действием лихой и отчаянной  сегодня бабы Мани.  Я вскрыла крышечку из фольги и налила нам с ней водки,  потом решительно подняла  стопочку и потянулась чокаться:

-  За все лучшее!

-  Будем живы! – откликнулась она.

   Мы дружно опрокинули в себя алкоголь,  и я уставилась на нее в ожидании –  что дальше  по плану?  И  вслед за ней насторожено повернулась к окну.  Точно так же, как  и она, внимательно  прислушиваясь к тому, что делалось за пределами дома.

-  Что там?

-  Тихо  вроде пока, - ответила она со странной интонацией, будто успокаивая меня: - Давай закусим, сегодня может еще и выспимся.

-  Может, - покладисто согласилась я, -  давайте тогда закусим.

   Мы закусили.  Каша получилась  бесподобно вкусной, и я взяла себе на заметку  производителя тушенки.  Салат из редиски,  кусочек черного хлеба, которым я вымакала то, что осталось от салата… напряжение от непонятного ожидания понемногу отпускало.

-  Может, тогда в баню сходим, зря топили, что… - начала я и замерла с открытым ртом.

   Рядом с домом рявкнуло,  окна звякнули! Взревело сильнее, рев переместился от одного окна к другому, огибая угол дома.  Дрожь, что передавалась полу и лязг, сопровождающий этот рев,  внезапно стихли, а за ними и непонятное  пыхтенье тоже.  Электричество  погасло  еще в процессе  всего этого.  Я отвела слепой взгляд от окна, попыталась разглядеть в резко наступившей темноте хозяйку:

-  Трактор?

-  Танк, - глухо прошептала она и завозилась, зажигая  свечу.  Нервно  махнула мне рукой: -  Ты, значит…  не дергайся и не бойся ничего, будто все понарошку.  Скройся  к себе  и не показывайся пока. Счас  рубаху  припру - переоденешься, больше нет ничего на тебя, шалью прикроешься.   Да!  Телевизор захвати  туда с собой – забыла я, но он легкий.

-  Зачем вы вообще его держите?  Не смотрели ни разу, -  нечаянно   пыталась я  отсрочить что-то… такое,  хватаясь за остатки связи с привычной  реальностью.

-  А что там смотреть?  Как ни глянешь – то горит что, то топит, то кого-то убили.  Не болтай, а тащи.

-  Он, как радиола старая смотрится  под салфеткой – пускай себе стоит, - бормотала я будто в состоянии провидческого транса.  Хотя  так-то подумать… ну танк, и танк себе.  Вертолет уже был и  летал, на этот раз танк принесло и что  тут такого?  А сердце колотилось  и замирало в непонятном ожидании.  Загадочное поведение бабы Мани целый божий день, как говорила моя бабушка, готовило меня к чему-то, по меньшей мере,  не обыденному.  Да я все эти дни здесь ждала чего-то такого,  и  уже, казалось,  готова была ко всему - и  видеть, и слышать, и знать!   Послушно скользнула в свою комнатку, как она велела и притихла там с колотящимся сердцем…

   На улице возле двери послышались звуки разговора:  голос бабы Мани и незнакомый мужской  - сильный, приятный, со смешком и какими-то знакомо приветливыми интонациями.  Потом они вошли в дом,  и хозяйка сунула  в мою дверь полушалок и сорочку, громко сказав:

-  Накинь на плечи, внучка,  и выйди к нам на минуту.

    Я вскочила в это  безобразие, как солдат по тревоге – на раз-два.  В груди старинное подобие комбинации  немилосердно жало, бедра обтянуло до треска ткани, а на талии пузырилось и сборилось.  Поэтому я плотно укуталась  в  шаль, которая скрыла меня почти всю, как покрывало и высунула голову  из комнатушки – сил уже не было терпеть, я должна была знать, что там происходит.  Выглянула и увидела…

    У  входной двери стоял мужчина моего примерно возраста или возраста  Олега – не важно, это был наш ровесник.  Крепкий, судя по развороту плеч, среднего мужского роста – метр семьдесят пять  где-то,  темноволосый и темноглазый, с загорелым до цвета бронзы приятным лицом.   Очень мужским лицом – ни капли милоты, мягкости, заманчивости - твердые, чуть грубоватые черты были четкими, резкими  и…  прекрасными в своей завершенности.  Как объяснить это впечатление? Будто именно сейчас, в этом его возрасте  и был достигнут тот самый пик,  настал полный апофеоз и апогей  состоявшейся, взрослой уже  мужской  красоты.  Неяркой, строгой, без вызова.  Типаж такой… чем-то он напомнил Беркутова.  В выражении лица того и во взгляде тоже чувствовалась такая  же спокойная уверенность и сила характера, но  этот мужчина  понравился мне сразу.

    Скорее всего, и даже наверняка,  он  мог  быть и суровым и жестким,  но  сейчас    приветливо и немножко насмешливо  улыбался,  глядя на меня  и  я засмотрелась на него, глядя в черные, как у Ромки, внимательные  глаза.  Хотелось  верить, что и я тоже  улыбнулась ему в ответ, а не нервно оскалилась.  Его улыбка стала еще шире,он  вздернул черную бровь и знакомо так гаркнул, заставив сердце радостно встрепенуться:

-  Здорово живете!  Внучка…   бабка твоя не против, а ты разрешаешь войти?

-  И тебе здорово.  А чего ж?  Проходи, - медленно  опустила я взгляд  вниз, внимательнее разглядывая его одежду и задержала дыхание, узнавая…   Когда мы с Олегом  шли в колонне  «Бессмертного полка», я несла  над собой увеличенную фотографию своего прадеда  -   танкиста в Великую отечественную.   Он был снят возле  танка – тяжелого ИСа,  и одет вот так же – точь-в-точь:  в черный, с пятнами  салидола  и офицерскими  погонами старого, времен войны еще образца, комбинезон, а на поясе –  небольшая пистолетная кобура.   Сапоги,  танкистский шлемофон в руке,  а эти руки…