-  Ольга внештатный фотокор в  газете на северном Урале.  Под серии ее снимков даже пишут статьи, а обычно все наоборот, - мягко улыбался он, любуясь дочерью.  Наверное, видел в ней свою Лену.

   Хорошую пригоршню бойлов Голубев забросил точно в небольшой просвет между листьями, указал мне на второй – ближе к берегу и обнадежил:

-  Каждое утро  буду подкармливать – все ближе и ближе к берегу. А дальше посмотрим.

    Закончив все дела, собрав вещи и попрощавшись с бабой Маней и Ольгой, мы выехали в город.  Беркутов почти всю дорогу молчал, а  если отвечал, то  односложно, и я прекратила попытки развлечь его вежливым разговором.  К тому же, по ощущениям, у меня поднималась температура – знобило и хотелось свернуться калачиком и поспать. Накаркал вчера товарищ, накаркал…    На подъезде к городу зазвонил телефон - брат:

-  Нашел пропажу.  Специально считал дни – на сколько у тебя совести хватит?

-  Коль…  случилось что? – замерло у меня сердце.

-  Случилось бы – позвонил бы раньше. Бабаня гадючек гоняет, - печально вздохнул брат, - говорит – возле нее на диване клубок из зеленых змеек шевелится.

-  И… что?  Она же почти слепая, – вытаращила я глаза.

-  А их вот видит, даже, что зеленые. Я тут поинтересовался, поспрашивал…  Люди говорят, что так бывает - незадолго до смерти старики начинают видеть разную хрень.  Вчера она их видела, сегодня  опять. Может, и ерунда все это – новые таблетки так действуют или еще что?

-  Так изучите побочные! Исключите. Я сейчас – за билетом.  И у меня к тебе будет дело… Сейчас  много работы?

-  А когда ее было мало? – удивился брат – участковый мент, один на семь хуторов и два села.

-  Возьму билет – сразу сообщу, - отключилась я.

-  Что-то случилось дома? – посочувствовал Беркутов.

-  Бабушка старая, - взглянула я на него мутными глазами.

-  У вас не температура?  Щеки горят, - коснулся он моего лба прохладной ладонью.

-  Небольшая, - отвела я его руку – раздражал, -  тридцать семь  с половинкой - максимум.  Мне всегда плохо от такой вот - пограничной. Отлежусь  немножко, и  все пройдет.

-  Хорошо, - коротко ответил он, - отвезти вас домой?

   У меня были грандиозные планы на этот день – купить билет, подкрасить волосы, привести в порядок руки, просто прогуляться по улицам.  После села и допотопной обстановки в доме бабы Мани  город смотрелся нереально – яркие  краски, суета, шум, мельтешение… Такое яркое впечатление после приезда из сельской глубинки  всегда бодрило, поднимало настроение. Сейчас же  ничего вышеперечисленного  уже не хотелось, а вот полежать  в ванне у Ирки –  да.  У меня были с собой ее ключи, и я назвала адрес.

-  Алена, почему не домой? – хмурил брови Беркутов.

-  Так нужно, Владимир Борисович.

   Распрощавшись с ним и по его настоянию обменявшись номерами телефонов, я поднялась с сумкой в Ирину квартиру, порылась в аптечке, заглотила парацетамол и легла спать. Где-то через час вскинулась и села на диване.  Сна – ни в одном глазу, температура спала, совесть проснулась.

    Еще через три  часа я сидела в отъезжающем от перрона поезде.  Билет был только в дорогущий одноместный СВ, но это даже к лучшему – сидела  в купе одна и, прислонившись виском к окну, бездумно смотрела, как  уходят, проплывая мимо городские пейзажи, а за ними и пригород. Потом  пятна полей и лесополос слились  и стали просто зеленым фоном,  который я тоже плохо видела из-за слез –  поговорила с Олегом.

    Что меня дернуло именно сейчас – со сна или после ночных мыслей?  Я не знала.  Но с Беркутовым  все прошло так спокойно и мирно  – мы закрыли вопрос об отношениях совсем без обид и  достаточно, надеюсь, милосердно, как он и просил.  Он проявил удивительное понимание, легко согласившись с моим решением и совершенно не пытаясь повлиять на него.  И я решила, что будет честно с моей стороны и очень правильно так же сказать Олегу, что я все обдумала, и  развод  все-таки будет.  Зачем обманывать его, оставляя надежду, тянуть время просто из жалости? Хотелось, чтобы и с ним получилось  без тяжелого осадка на сердце – так же просто и легко.  Но не настолько же?

-  Хорошо, Аля, -  помолчав, устало ответил он: -  Я займусь этим сам, перезвоню тебе потом – по результату.  Устал, знаешь, чувствовать себя виноватым, когда это никому не нужно.  Ждать и надеяться, что простишь, строить планы – как еще…?   Хорошо, Аля.  Я говорил правду - сделал выводы, понял многое, но тебе это не нужно,  а я вымотан до предела.  Понимаю, что заслужил, но вариться во всем этом безо всякого смысла и надежды…?  Я согласен. Вернешься – обговорим раздел имущества.

-  Мне… я уже говорила тебе, - растерянно попыталась я вставить еще хоть что-то от себя.

-  Понял тебя. Мне тоже проще дистанционно -  подготовлю  и скину тебе.  Все, Алена, я на работе. Хорошо тебе доехать.

-  Спасибо…

   Коротко и ясно ответил.  И так же просто и без возражений - как Беркутов.  Что это – такой удачный день? Я же этого добивалась?  Мне же это было нужно?  Какого… тогда я захлебываюсь слезами, не видя ничего, кроме размытых зеленых пятен за окном… устал он.  А у меня все хорошо, я вот не устала совсем.  С-скотина…  Нет, я не расстроилась, просто не ожидала, наверное – что вот так...  Это  «просто и легко» почему-то оказалось еще и слишком внезапным, что ли?  И непонятно – откуда было взяться   новому витку смертельной обиды и  боли?  Хотелось выть и скулить в полный голос, как воет брошенная или потерявшаяся собака.  Из-за температуры, скорее всего – она поднималась опять.  А еще предстояло дома…  Немножко передохнула и набрала опять брата:

-  Коля, я уже еду,  только  температурю.  Не говори никому  дома, я тихой мышкой…

-  Поздно,  мышка,  но температура – хорошая отмазка. Посидишь десять минут и отвалишь. Приезжала бы чаще, праздник не затевали бы.  Я так понял – ты одна?  Жаль.  Ну, да ладно.

    Ира на мой звонок и сообщение о том, что я уезжаю дней на десять по семейным, среагировала  как-то прохладно.  А я, затаив дыхание, прислушивалась к ее голосу,  стараясь  уловить интонацию и настроение.  Нормальный спокойный голос…  она мирно пожелала мне удачной дороги.  А у меня почему-то опять – обида.  И опять слезы.  Да что такое?  Всегда знала, что жалеть себя глупо и просто нельзя.  И сейчас , наверное, просто нужно  выспаться. Закрыв изнутри купе, я опустила шторки, разделась до трусов и улеглась на уже застеленный диван. Уютно  укутавшись простыней и покачиваясь в такт движению поезда, прислушивалась к своему состоянию, опасаясь обнаружить признаки инфекции и притащить ее  родным.  Но ни насморка, ни першения в горле не наблюдалось – непонятно.

   Почти все тысячу восемьсот километров я проспала.  Вставала  только в туалет да выпить минералки, которая стояла тут же на столе.  Ни кушать, ни смотреть в окно, ни разговаривать с кем-то не было никакого желания.  Проводника, предложившего горячий обед, входивший в стоимость проезда, я попросила меня не беспокоить.  Только перезвонила на следующее утро Беркутову, обнаружив несколько пропущенных от него, и поблагодарила за заботу и беспокойство.  И опять  всплакнула, засыпая –  его было жаль.  Или себя – я уже и не знала.

   К моей станции поезд приходил в десять утра. Еще вчера мы договорились с братом, чтобы он меня встретил.  Я переоделась в самую удобную и любимую свою одежду – летний комбинезон с короткими рукавами, отгладив его прямо на постели утюжком, взятым у проводника.  Легкая ткань из тонкого кремового шелка со схематичным черным рисунком струилась, при каждом движении обдавая тело прохладой.  Шаровары собирались резинкой на щиколотках, тонкий черный ремешок перетягивал талию, на ногах – босоножки на невысоком каблуке.  И сосущая, по тошноты просто, пустота в желудке…  Температура ушла, и ожидаемо  проснулся голод, и не просто, а настоящий жор.  Проводник предупредил, что прибытие через двадцать минут, но я успела вкинуть в себя вареное яйцо, сдобную булочку с намазанным на нее маслом и выпить стакан крепкого черного чая.

   Коля ждал возле уазика, который припарковал сразу возле перрона.   Увидев меня, быстрым шагом пошел навстречу, улыбаясь и раскрывая руки для объятий.  Он был младше на два года и совсем не похож на меня – высокий, худой, красиво загорелый почти до черноты, в форме с коротким рукавом и капитанскими погонами.

-  Цветешь, сестра?  Как отпустил-то одну?  Мне тебя охранять или  переоденешься в лягушачью шкурку? – тесно прижимал он меня к себе.

    А я вдруг почувствовала что-то совсем необъяснимое:  уютное тепло в душе, такое немыслимое облегчение и удовольствие  - расчувствовалась.  И плакать… мне опять хотелось плакать, потому что   это нахлынуло так неожиданно...

-  Колька, - прошептала я потеряно, - я, кажется,  беременная.

-  Да? – баюкал он меня в объятиях, - ну и ладно, мы это переживем. А ревешь чего?

-  Только сейчас дошло, Коль.  Это же просто ужас - раздражаюсь,  психую на пустом месте, обижаюсь, реву…  жрать не хочу. Да  я почти уверена, что все дело в гормонах, влияющих на  ум, - веселилась я,  показывая пальцем пораженное гормонами место, - а значит есть надежда, что со временем колличестко серого вещества  восстановится до прежнего объема - я же всегда была очень разумной и практичной.  Гони к Вале.

-  С ума сошла?  Мать стол накрыла в саду, родня подтягивается…

-  Сегодня рабочий день, наша Валя на работе.  Пожалуйста, Коль, все-таки была температура, а это может быть не совсем хорошо, - улыбалась я во весь рот, - у  Аськи такого не было?

-  Аська сцыкала - с самого начала и до  конца, и сиськи стали, как ведра, - обеспокоенно глядя на меня, делился брат информацией, усаживая меня в машину.   А я  уже даже не улыбалась, сосредоточенно впитывая эту информацию, как губка.