Мишин сделал несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться — поступок Юрьевского его всё же изрядно взбесил, — затем сел на корточки рядом с Ритой, заглянул ей в лицо и спросил:

— Ромашка… зачем тебе увольняться?

— Затем, — она отвела глаза. — Я обязана перед тобой отчитываться, что ли? Хочу — увольняюсь. Законом не запрещено.

— Я чем-то обидел тебя?

Она покачала головой.

— Нет, Серёж.

— Тогда почему? Объясни, пожалуйста. Я хочу понять.

— Секунду назад ты спрашивал «зачем?» Это разные вещи, — съязвила Рита, по-прежнему не глядя ему в глаза.

— Ну хорошо, объясни, зачем и почему.

Она вздохнула.

— Ты же должен понимать, Серёж. Не можешь ты не понимать.

— И всё-таки. Пожалуйста, Ромашка.

— Да не хочу я тебе жизнь ломать, — сказала Рита тихо, опуская голову ниже. — Вон, с невестой порвал. От фирмы семейной отказался.

— А про фирму ты откуда знаешь? — поразился Мишин. — Хотя… глупый вопрос. Верещагин просветил?

— Он. Серёж… не нужна мне твоя жалость. Спасибо тебе, конечно… Ты меня не обидел, нет. Просто я… как призрак из прошлого. Увидел-захотел-получил. А я своими рассказами о себе голову тебе ещё заморочила, вот ты и… проникся, пожалел. Я поняла это, по глазам твоим увидела. Не надо. Я проживу без тебя, честно.

— Зато я без тебя — нет.

Рита наконец подняла голову, и Сергей улыбнулся, поймав её удивлённый взгляд.

— Дурочка ты, Ромашка…

* * *

Я вздрогнула, услышав это «Дурочка ты, Ромашка». Вспомнила свой сон, где то же самое говорила мне Нина.

— Я тебя люблю. Смотри мне в глаза, пожалуйста. Разве в них жалость? Разве можно из-за одной только жалости полностью поменять планы на жизнь? Бросить невесту, отказаться от возвращения фирмы. Ромашка, я влюбился в тебя ещё тогда, на первом курсе. Совершил кучу ошибок, которые, наверное, никогда себе не прощу… Но дело не в них. И не надо про жалость. Я тебя люблю.

Я чувствовала себя ужасно растерянной. Очень хотелось поверить, да и глаза Сергея не могли лгать. Но…

— Не может быть, — я помотала головой. Вновь попыталась отвести взгляд, но Мишин не дал — зажал мою голову ладонями, заставив посмотреть на себя, и спросил:

— Почему, Ромашка? Почему не может?

Как объяснить?..

— Столько лет прошло… Ты ведь меня совсем не знаешь.

— Я уверен, что знаю тебя, но раз так… Дай мне узнать себя. Пожалуйста, не убегай. Я понимаю, что ты меня пока не любишь, но надеюсь…

Услышав подобное утверждение, я хихикнула. Сергей нахмурился.

— Ромашка?..

И тут я начала ржать. Видимо, на нервной почве…

Вырвалась из его ладоней, удерживающих мою голову, и стала хохотать, раскачиваясь из стороны в сторону, как психованная. Всхлипывая и подвывая, смеялась, словно в этой ситуации действительно было что-то смешное.

— Ромашка! — Мишин схватил меня за плечи и хорошенько встряхнул. — Что с тобой? Да перестань ржать уже! Что ты смеёшься?

Я в последний раз хихикнула, а потом завыла и расплакалась, захлёбываясь слезами, как секунду назад смехом.

Сергей что-то говорил, продолжая трясти меня, как куклу, но я ничего не слышала. Плакала, как одержимая, выливая из себя всю боль прожитых без него лет, и в конце концов прошептала, размазывая слёзы по щекам ладонями:

— Ты… такой… дурак… Господи, какой ты дурак…

— Почему? — Мишин внезапно обнял меня и перетащил со стула на пол, к себе на колени. Я вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг, и ответила:

— Я тебя увидела ещё на вступительных. И влюбилась, как последняя идиотка. И все пять лет… ты издевался, а я тебя любила. Я мазохистка, видимо.

Я почувствовала, как Сергей напрягся всем телом. А потом вдруг разом расслабился и начал поглаживать меня по спине.

— Ты меня любила, Ромашка?..

— Угу. Не веришь? Я не вру.

Он немного помолчал, а затем спросил очень тихо:

— А… сейчас?

Я рассмеялась, утыкаясь лбом в его плечо.

— Какие мужики всё-таки идиоты…

И почувствовала, что он тоже улыбается.

* * *

Когда Юрьевский открыл дверь своего кабинета, он застал внутри прекрасную картину — целующуюся парочку, расположившуюся прямо на полу. До этого он долго стучал, но, не получив внятного ответа, всё-таки решил войти. А то вдруг они там друг друга поубивали и лежат теперь, стынут?

Не поубивали…

— Замечательно, — произнёс Макс удовлетворённо, и Мишин с Ритой вздрогнули, оторвались от поцелуя и одновременно посмотрели на Юрьевского почти одинаково ошалевшими глазами. — Премию обоим. За послушание.

Сергей пришёл в себя первым.

— Двойную?

— Двойная была бы, если бы вы к моему приходу успели раздеться, — усмехнулся Макс. — А так обычная.

— Ты предупреждай в следующий раз. Насчёт раздеться.

— Я очень надеюсь, что следующего раза не будет. А теперь встали… и вымелись отсюда. Мне надо работать. Мы с Викой и так там половину столовой слопали, пока вы тут… общались.

Мишин поднял Риту с пола вместе с собой, отряхнул и поинтересовался:

— Выходной дашь?

— Когда это?

— Сегодня.

— Да бога ради, — пожал плечами Юрьевский, проводил взглядом выходящих из его кабинета сотрудников, а потом подошёл к столу и с видимым удовольствием порвал на мелкие клочки Ромашкино заявление.

* * *

— Ты куда меня везёшь? — спросила я, когда Сергей дотащил меня до своей машины, усадил на сиденье, затем усадился сам и завёл автомобиль.

— Если я тебе сейчас скажу, ты, чего доброго, сбежишь.

Я промолчала, но надулась. Сбегу я от него, как же. Что я, Колобок, что ли?

— Ну Ромашка… это сюрприз. Скоро увидишь.

— Сюрприз? — я насторожилась. — Приятный?

— Конечно, — Сергей улыбнулся. — Больше никаких неприятных сюрпризов не будет, я обещаю.

Я верила.

Все неприятные сюрпризы остались в далёком прошлом. В очень далёком прошлом… Там, куда мы, я надеюсь, никогда не вернёмся.

— Ромашка… а ты помирилась с мамой?

— Помирилась, — я кивнула. — Хотя это, пожалуй, не моя заслуга. Мама… я даже не ожидала от неё…

И я рассказала Мишину про то, что мама ходила к психотерапевту. И про то, как мы ели «птичье молоко»…

— Значит, у тебя тоже любимый торт — «птичье молоко»? — удивился Сергей, и засмеялся, когда я кивнула. — Ну надо же. И у меня. А насчёт «не моя заслуга»… Ромашка, ты это серьёзно?

— Конечно.

— Дурочка ты…

— Почему это?

— Да так. Потом объясню.

— Почему потом? — опять не поняла я.

— А ты пока не готова к подобным откровениям. Вот я тебя в кроватку уложу, раздену и буду ласкать, рассказывая, какая ты замечательная, любящая и добрая.

Я непроизвольно начала краснеть.

— И всё это — при свете, — заключил Сергей, явно и совершенно откровенно подтрунивая надо мной. — При очень ярком свете, чтобы я мог видеть каждую твою родинку.

Я покраснела окончательно и бесповоротно.

Родинок у меня было много. Особенно… эээ… на лобке.

— Ни за что! — буркнула я, пыхтя, как паровоз. Мишин заржал, и мне тоже вдруг стало до ужаса смешно.

— Ничего, Ромашка. Я тебя потом… хм… уговорю. Думаю, тебе понравится.

— Что именно? Уговоры или то, что последует за ними?

— И то, и другое, конечно.

Спустя примерно двадцать минут Сергей остановил машину возле совершенно шикарной новостройки.

Мы поднялись на лифте на шестой этаж, там нас встретила какая-то женщина и, улыбнувшись Мишину, открыла одну из квартир.

— Заходи, Ромашка.

Ничего не понимающая я зашла внутрь, огляделась…

Там было пусто, одни голые стены. Голые до бетона.

А потом я вспомнила… и поняла, зачем он меня сюда привёл.

— Мишин! Ты сдурел?! — прошипела я, оборачиваясь. — Мы так не договаривались!

— Почему же? Очень даже договаривались, — невозмутимо произнёс Сергей. — Договаривались, что если я тебя обижу, куплю тебе квартиру. Я ещё не купил, правда… в процессе.

— Если, Мишин! Если! А ты меня не обижал!

— Обижал. И не называй меня так, пожалуйста, Ромашка.

Я чуть не завыла.

— Хорошо, не буду! Но когда ты меня обижал-то?!

— Это замечательно, что ты не помнишь. А вот я не хочу забывать… чтобы никогда не повторять своих ошибок.

Я поняла, о чём он говорит.

— Серёж, ну это ведь было тысячу лет назад! И вообще… не возьму я от тебя никаких квартир! С ума сошёл…

— Сошёл, — кивнул Мишин, сделал несколько шагов вперёд и подхватил меня на руки. — И ты возьмёшь, Ромашка. Я тебя уговорю. Вот прям сейчас и начну уговаривать.

— С ума со… Что… ты… делаешь…

Сергей донёс меня до подоконника, усадил на него, раздвинул мне ноги и встал между ними. А затем жарко поцеловал, одновременно с этим задирая юбку одной рукой, а второй расстёгивая блузку. И так у него это всё ловко получалось…

И я забыла, зачем мы вообще сюда пришли. Зарылась пальцами в волосы Сергея, потянула их, почти причиняя ему боль, потом опустила руки ниже и бесстыдно сжала его ягодицы.

— Ух, — прошептал Мишин мне в губы. — Шалишь, Ромашка.

— Беру пример с тебя.

А Сергей пальцами уже ласкал меня между ног, и проникал внутрь, и сжимал клитор, отчего я всхлипывала и выгибалась… Распахнул мне блузку, спустил вниз бюстгальтер и начал играть языком с сосками — то с одним, то с другим… А пальцы его внизу вытворяли нечто чудовищно непристойное…

И когда я содрогнулась от первого оргазма, Сергей прошептал мне на ухо:

— Люблю тебя, Ромашка, — и поцеловал в щёку. Почти целомудренно. — А любимые люди дарят друг другу подарки. Примешь мой?