Пока она размышляла, Эдгар отодвигает ее на небольшое расстояние, но напряжение остается. Оно витает в воздухе, как гул, которого не слышно. Как электричество, протекающее через него. Линда смотрит ему в глаза и сглатывает; это отдается громким звуком в тишине комнаты. Они смотрят друг на друга сначала в один глаз, затем в другой. Затем он прижимается к ее губам. Только на мгновение. Как будто он споткнулся. Это мимолетный момент, едва ли доли секунды. И все же она его целует. Она это делает. Не он. Он просто участвует. И это странно и хорошо. Быстрее, чем раньше. И в спешке. Как будто они знают, что у них мало времени, прежде чем кто-то из них опомнится. Прежде чем остановятся, прежде чем не зайдут так далеко, что пути назад не будет. Но они не останавливаются – им слишком хорошо. Слишком знакомо и слишком по-другому. Как старая зависимость, к которой вы заново возвращаетесь, о которой вы с уверенностью думали, что преодолели.

Между языками и руками Линда успевает подумать о Момо. А потом она делает шаг назад, как будто ее ударило током. Они тяжело дышат, их губы всего в нескольких сантиметрах. У Эдгара встал. И если бы это было возможно с анатомической точки зрения, у Линды тоже.

– Тебе лучше уйти, – шепчет Эдгар.

– Да, – говорит Линда, но не двигается с места.

Время тянется вечность, они все еще стоят.

– Или ты не пойдешь, – сухо говорит Эдгар.

Линда пробует его дыхание. Она пытается думать, но ее мысли теряются между началом и концом, как она и Эдгар в этот момент. И пока они смотрят друг на друга, она внезапно вспоминает фразу, которую он сказал вскоре после того, как между ними все закончилось. «Я не знал, что это будет последний раз, когда мы будем спать вместе. Иногда я спрашиваю себя, сделал бы я что-то иначе, если бы знал. Ты понимаешь, о чем я?»

Линда поняла это уже тогда. Но теперь она понимает это еще лучше. Как будто смысл его фразы обрел целостность только сейчас. Линда стоит неподвижно. Ее совесть пытается вырваться вперед, но заикается, как старый двигатель, и умирает.

А потом она слышит, как сама говорит:

– В последний раз?

И Эдгар отвечает:

– В последний раз.


В доме тихо. Фрида спит рядом, а родители Момо где-то еще. В гостиной, в спальне. Момо в другом месте. Как на другом континенте, но в том же доме. Кажется, что весь мир замер, даже листья задерживают дыхание. Просто жара и пот. Она то и дело смотрит на часы. 00:51. Момо включает музыку. Sonderling исполнителя Joep Beving. Ей нравится сочетание грустного и веселого в этой песне. Момо такая странная. Ей нравится ходить по канату между эмоциями, по узкой грани, где одно сливается с другим. Во время отсутствия человека любить его. И тогда тоска и грусть делают воссоединение таким прекрасным. Как будто положительное чувство вытягивает тебя из негатива. Это работает только при контакте. Как танец. Один делает шаг вперед, другой – назад.

Линда сказала, что позвонит. Нет, вообще-то нет. Она сказала, что позвонит, если не будет слишком поздно. Уже слишком поздно. Должна ли Момо перестать ждать и наконец пойти спать? Но до этого момента Линда всегда звонила. Еще никогда не было слишком поздно. Такое с Момо впервые. Так же, как и то, что Линда пошла к Эдгару поздно ночью, потому что ей действительно нужно с ним поговорить.

Момо была не в восторге от этой идеи. Как будто что-то сдвинулось между ними, от нее к Эдгару. Она задается вопросом, как он тогда пережил это. Понижение с главного героя жизни Линды до роли второго плана. Он и Линда были вместе больше года. И дружили всю жизнь. Они были друг для друга всем. Эдгар был первым, с кем переспала Линда. И она любила спать с ним, она говорила об этом Момо. Что это было хорошо, отличалось от их секса, но было приятно. Она сказала, что он нежный. Момо представляет руки Эдгара: у него руки пианиста с длинными пальцами. Она только однажды слышала, как он играет. И каждый звук был мягким и нежным, как если бы клавиши были кожей, как будто они касались не пианино, а Линды. Момо думает, что он все еще любит ее. Такие чувства нельзя просто выключить. Они остаются слишком глубоко. Как корни деревьев уходят в землю.

В тишине раздается стук, и Момо вздрагивает. Затем она мягко говорит «Да?», и ее мать просовывает голову в комнату.

– Ты дома, – говорит она. – Я только что заметила твой скутер на подъездной дорожке. – Она открывает дверь. – Все в порядке?

Момо кивает.

– Разве ты не хотела провести ночь с Линдой?

– Нет, – говорит Момо, – не сегодня.

Ее мать входит в комнату, не спрашивая. Она всегда так делает. Момо это не нравится, но она ничего не говорит.

– Вы поссорились?

– Что? – спрашивает Момо. – Нет. – Из-за этого вопроса она отвечает очень раздраженно. Но они действительно не ссорились. Линда просто хотела увидеть Эдгара. Затем ее мать внезапно оказывается рядом с ней, и Момо становится странно тесно. Пространственно и эмоционально.

– Ты в порядке, моя дорогая?

Не совсем, но она говорит:

– Да, я в порядке.

– Я знаю, когда ты лжешь, понимаешь? – говорит ее мать.

«Я все время вру», – думает Момо.

– Да неужели? Ты это знаешь? – Ее вопрос звучит резко и грубо. Момо пора спать. Прежде чем она обидит мать и они начнут спорить.

– Ну, может быть, не совсем так, – говорит она. – Но я знаю, когда тебе грустно. – Она гладит дочь по щеке, и Момо позволяет ей это. – А сейчас тебе грустно.

Момо не отвечает. Она просто сидит и ждет. Звонка Линды. И чтобы мать вышла из комнаты, чтобы пропал ком в горле.

– Ты знаешь, что я делала, когда тебе было грустно?

– Нет, – говорит Момо, и ее голос звучит по-детски.

– Блины, – говорит ее мама.

И это слово похоже на стартовый выстрел для воспоминаний. Они предстают во многих отдельных изображениях. Ситуации, которые забыты, похоронены глубоко в голове Момо.

– Хочешь блинов?

– Прямо сейчас? – спрашивает Момо.

– Да, сейчас, – говорит ее мать.

– Уже почти час ночи.

– Я знаю, – говорит она, – но тебе грустно.


Грудь Эдгара касается ее груди, их соединяет пленка пота – как электрический провод. Воздух тяжелый и влажный, будто у него перехватило дыхание. Линда открывает глаза и смотрит на потолок в невидимую точку. И она видит лицо Момо.