Линда достает складную лестницу и корм для рыбок из-за прилавка. Пока она ждала, она пролистала несколько журналов, просмотрела последние сплетни британской королевской семьи: герцогиня Меган[9] снова осквернила свою честь чем-то безумно банальным, и прочитала несколько неинтересных статей о голливудских звездах: Блейк Лайвли[10] беременна в десятый раз, и Тимоти Шаламе[11], единственный актер, которого Линда обожает (ох уж это личико!), был замечен с молодой коллегой в Нью-Йорке.

Но Линда мысленно была в другом месте. Рядом. С Юлией. Линда убеждала себя, что это не ее проблема. Не ее дело. В любом случае, она относилась к Юлии намного лучше, чем та заслуживала. Она ей ничего не должна – наоборот. Если кто-то здесь кому-то и должен, так это Юлия ей.

И при этой мысли Линда внезапно осознала, что все кончено. Она отложила журнал в сторону и посмотрела в пространство, как будто там было написано, что она больше не злится. Больше не больно. Эта чахлая часть ее наконец зажила. Или просто умерла. В лучшем случае остался шрам, который кажется странным и болезненным при прикосновении, но больше не болит.

Затем Линда некоторое время стоит перед аквариумом. Она смотрит в синеву и позволяет знанию неокончательно поселиться в ней. В течение нескольких неподвижных минут она слушает, как голос отца чередуется с голосом Юлии, приглушенным, слов не различить.

Сейчас Линда стоит на стремянке и кормит рыбок. Все плывут к поверхности, жадно хватаясь за полупрозрачные хлопья. Они напоминают Линде рваную кальку или конфетти блеклых цветов.

Затем дверь процедурной приоткрывается, и выглядывает ее отец.

– Малыш, это займет какое-то время, – говорит он твердым шепотом. – Не можешь сходить домой и принести Юлии что-нибудь переодеться? Ее одежда в крови.

Линда слезает с лестницы и складывает ее одной рукой, держит корм для рыбок в другой.

– Конечно, – говорит она.

– И, может, ты принесешь с собой бутерброды? – хмурится он. – Ты, должно быть, вообще не ела… когда ты в последний раз что-то ела?

Линда пожимает плечами. Какое-то время назад.

«Вторая перемена?» – думает она.

– Принеси что-нибудь вам обеим. И, пожалуйста, объясни своей матери, что случилось, ладно?

– Будет сделано, – говорит Линда.

Отец улыбается ей и закрывает дверь. А потом Линда уходит в другой мир. Солнце ярче, чем раньше, а тени длиннее. Тень Линды похожа на великана у ее ног. Ее телефон вибрирует. Она должна наконец перезвонить Момо. Линда поступает с ней плохо. Из-за своей нечистой совести. Если бы она знала, что Линда сделала, Момо было бы больно. Линда никогда бы не сделала ничего, что могло бы навредить Момо. Но она это сделала. И она не жалеет об этом. Две истины, которые безвозвратно исключают друг друга в теории, но не на практике.

Линда достает из кармана телефон. В дополнение к бесчисленным пропущенным звонкам и сообщениям Момо она видит одно от Эдгара. Пришло минуту назад. Линда открывает его.

ЭДГАР РОТШИЛЬД:

Помимо того факта, что ты меня сегодня опрокинула – а я сидел у твоего гребаного велосипеда целый час – я просто хотел спросить, хорошо ли вы с Юлией провели день. И не придумывай никаких дерьмовых оправданий. Я видел тебя в такси.

Черт побери. Линда на мгновение закрывает глаза.

Затем она звонит Эдгару.

Звонит один раз, затем щелчок, затем дыхание Эдгара.

– Мне очень жаль, – говорит Линда, прежде чем Эдгар успевает что-то сказать, – я уже шла к тебе, но потом я увидела группу девушек, нападающих на Юлию. Я имею в виду, что они действительно НАПАЛИ. – Линда снова видит картину, как Юлия стоит на коленях на полу. – Черт возьми, Эдгар, одна из них сломала ей нос.

– Что? – потрясенно спрашивает Эдгар. – Юлии? Кто-то сломал Юлии нос?

– Да, – говорит Линда.

– Кто?

– Я не знаю, как ее зовут. Какая-то девушка. Я думаю, что она одна из тех, про которых были сегодняшние записи.

На короткое время слышна только тишина. Шаги Линды, тихий шум на тротуаре.

– Я так не думаю, – тихо говорит Эдгар, пока Линда размышляет о том, как сменить тему. Еще она ищет способ не говорить о поездке на такси. Она не хочет лгать Эдгару, но и не может сказать ему об этом.

– Как она сейчас? – нерешительно спрашивает Эдгар, словно ему все равно.

– Что ж, учитывая обстоятельства… – неопределенно отвечает Линда. – Ну, ей, по крайней мере, не нужна операция.

– Это хорошо, – говорит Эдгар, и Линда слышит, что он хотел бы сказать больше. Что ему тяжело не позволять себе любить Юлию. И что он до сих пор чувствует это, несмотря ни на что. Потому что вы не перестаете что-то делать просто потому, что это рационально. Между ними на несколько секунд наступает тишина, безмолвное понимание, не нуждающееся в словах. Затем Эдгар говорит:

– Если ты была в дороге, то ты не видела последний пост, да?

– Есть новые после утренних? – спрашивает Линда, свернув на улицу. Она видит остроконечную крышу своего дома между деревьями, которая словно машет ей рукой.

– Да, – говорит Эдгар. – Недавно залили в сеть. Примерно час назад.

Линда громко дышит.

– Думаю, я не хочу знать, о ком.

– Ты знаешь, о ком речь, – отвечает Эдгар.

Линда резко останавливается, затем говорит:

– Нет.

– Да.


Юлия ставит одну ногу на другую. И ее тело будто существует отдельно. Как будто она смотрит со стороны, как идет через комнату в несколько метров, обе руки держатся за край окровавленной футболки, пытаясь дернуть ее вниз, ткань, которая тянется, но ничего не закрывает. Она никогда не чувствовала себя такой обнаженной, как сейчас. Разоблачение. Такое ощущение, что все ее чувства обострились. Как будто кто-то сделал их громче. Запах более интенсивный, смесь дезинфектора и теплого запаха кожи. Здесь прохладно, несмотря на жару на улице. Цвета богаче: зелень растений в горшках на окнах, тонированных, так что никто не может заглянуть внутрь. Блестящие хирургические стальные инструменты для осмотра, которые стоят на высоком столе рядом с креслом гинеколога, к которому Юлия приближается с бешено колотящимся сердцем. Секунды, которые кажутся минутами, бесконечны. Ноги, погружающиеся в грязь, – тяжелые якоря, которые не дают ей двигаться дальше.