Вечер был похож на нескончаемую исповедь. Часы, которые с каждой минутой очищают душу Юлии. Как будто на ее груди раньше были камни. И на ее плечах, и на голове. И с каждой правдой, которую она признавала, они падали с нее. Как корочки с заживших ран. Там под ними ждала бледно-розовая кожа, уязвимая и тонкая, словно начало чего-то нового.

Мать Юлии делает глоток чая и спрашивает:

– Зачем ты это делала? С Линдой.

Юлия хотела бы солгать. Сказать что-то менее отвратительное, чем правду.

– Думаю, потому, что она была толстой, – отвечает она.

– Вы издевались над этой девочкой, потому что она была толстой? – спрашивает мать, и хотя она пытается скрыть пренебрежение в голосе, оно все равно проявляется, но по-другому. Дрожь, отчасти гнев и отчасти шок от того, что ее дочь способна на такое.

– Да, – говорит Юлия. – Мы издевались над ней, потому что она была толстой.

Ей трудно в этом признаться. Потому что это заставляет ее и Марлене казаться такими же пустыми и поверхностными, какими они были, какими они могут быть и до сих пор. И потому что это неправильно. Настолько очевидно неправильно, что она хочет провалиться сквозь землю. Тем не менее они это делали. Они издевались над Линдой, потому что она была толстой. И неуверенной в себе. И чем-то отличалась от других.

– Почему ты принимала в этом участие? – спрашивает мать.

Юлия колеблется.

– Сначала это было забавно. Тогда все было не так уж плохо. Мы просто немного задевали Линду, вот и все. А потом в какой-то момент это перестало быть смешным. И я была слишком труслива, чтобы что-то сказать. – Мать долго смотрит на нее, она не кивает, но ее глаза говорят, что она понимает. – Кроме того, Марлене была моей лучшей подругой. Казалось, что было бы неправильно нанести ей удар в спину, особенно потому, что я была единственной, кто знал, как хреново с ней обходятся дома.

Мать Юлии вопросительно хмурится:

– Что? А что у нее происходило дома?

– Происходит, – говорит Юлия. – Но тогда было еще хуже. Родители Марлене больше не разговаривали друг с другом, это был чистый ужас. За обедом всегда была тишина. Не было сказано ни слова. И Марлене очень напряженно пыталась всех подбодрить. Потом она рассказывала о своих хороших оценках или шутила. – Юлия качает головой. – Это было действительно навязчиво. Думаю, она просто не выдерживала тишины. А потом это стало ее ролью. Милый ребенок, который не ошибается. – Юлия смотрит в потолок. – Леонард ничего не говорил, он вел себя так же, как его родители, но Марлене не могла, она хотела, чтобы все было хорошо. Чтобы их родители снова полюбили друг друга, чтобы они остались семьей.

– Ох, – произносит ее мать. – Она просто хотела того, чего хотят все дети.

– Я была бы счастлива, если бы папа переехал.

Ее мать наклоняет голову.

– Правда? – спрашивает она. – Ты была бы счастлива?

– Ну, может быть, не совсем счастлива, но так было бы лучше, – пожимает плечами Юлия. – Его почти никогда не было рядом. А когда он был с нами, то атмосфера была дерьмовой. Он был в плохом настроении, а тебе было грустно. Ты так много плакала тогда и… – Пауза. – Да, если честно, я была рада, когда он уехал. Но переехать сюда для меня было намного сложнее.

– Я знаю, – говорит ее мать. – Я бы предпочла остаться в старой квартире. – Она делает глубокий вдох, а затем громко выдыхает. – Может быть, когда-нибудь мы сможем позволить себе переехать туда снова.

– Мне сейчас здесь действительно очень нравится, – говорит Юлия. – Немного похоже на другой город. Как будто мы начали все заново.

Затем они обе улыбаются. Как будто все сказано. И все в порядке. Несмотря на то, что ситуация по-прежнему остается дерьмовой. В принципе почти не меняется. У ее матери по-прежнему слишком мало денег и слишком много работы, самые сокровенные мысли Юлии по-прежнему доступны всем в Интернете. Некоторые из людей, которые были неотъемлемой частью ее жизни в течение нескольких месяцев, а некоторые из них в течение многих лет, вероятно, никогда больше с ней не заговорят. И правильно. И все же Юлия в этот момент чувствует себя хорошо. Как будто все внимание вернулось к тому, что действительно важно. Не мелочи жизни, не то, чего она боится, не то, что думают люди, или то, чего не хватает, а то, что есть. И люди, которые останутся, даже если она этого не заслужила.

Этот вечер с ее матерью, этот момент, этот самый момент – результат всего, что с ней когда-либо происходило: каждого мгновения и каждого неправильного решения. Без плохого секса, записей и сломанного носа Юлия все равно была бы той, кем была раньше. Той, кем она совсем не хотела быть. Кроликом Леонарда, тенью Марлене, попутчиком.

Может, Линда права. Когда тебе есть с кем поговорить, тебе больше не нужно так много записывать. И Юлии есть с кем поговорить.


В течение одной, может быть, даже двух минут она стоит у наклонного кухонного окна и смотрит на пламя, его огонек нервно мерцает, отражается в столешнице, в легком вечернем бризе. И в любовно склоненных головах родителей.

Линда хотела бы им все рассказать. О том, что произошло с Момо. И о ночи с Эдгаром. Возможно, они бы даже обрадовались этому. А потом Линда расстраивалась бы и обвиняла их в том, что они не дали Момо шанса, и тогда они говорили бы много правильных вещей. А она кивала бы. Они бы соглашались друг с другом и перечисляли ситуации, в которых они были очень милы с Момо. А потом они спросят, почему Линда спала с Эдгаром, когда она так сильно переживает за Момо. Уверена ли она, что между ней и Эдгаром действительно все закончилось? То есть что это происходит не без причины. Линде даже не нужно разговаривать с родителями. Она знает, что услышит и как ответит. И, кроме того, у них был бы взгляд, который сводит Линду с ума. Взгляд «а мы в твое время». Иногда Линде кажется, что ее родители сразу родились родителями. Без надоедливого обходного пути детства и юности.