Аннэ Фрейтаг - Мне не жаль

Линда задается вопросом, разочаровались бы они в ней, если бы узнали правду. Сложно сказать. Иногда они хиппи – совершенно свободная любовь и они против ярлыков, но вдруг они снова становятся абсолютно разумными. По-видимому, они втайне надеялись, что Линда и Эдгар, которого они, даже если никогда не признаются, всегда любили немного больше, чем Момо, будут вместе. Линда слышала это только один раз. Тогда ее мать тихо сказала отцу:

– Ну, Момо немного странная.

Отец промолчал. В любом случае Линда ничего не услышала. Но он, вероятно, кивнул. Определенно. Ее родители почти всегда соглашаются друг с другом.

Нет, Линда им об этом не расскажет. Может, ей стоит просто поговорить об этом с Эдгаром. Только, к сожалению, он часть проблемы и определенно скажет то же самое, что и вчера. Подумай о нашем уговоре. Но Линда не может поговорить с Момо на эту тему. Может, ей просто стоит посмотреть фильм. Или заняться спортом. Но для этого уже поздно. Спортзал закрывается через двенадцать минут.

Она могла бы спросить своих родителей, есть ли у них что покурить. Но облегчило ли это проблему? Или родители бы лучше ее поняли. Дорогая, это все переживания. Или: О, малышка, это всего лишь часть взросления. Линда не в настроении советоваться с кем-то. Особенно с родителями.

Лучше всего просто пойти в комнату, лечь на кровать и послушать музыку. Она может включить что-нибудь на Netflix, какой-нибудь сериал, который она не смотрит; она в принципе их не смотрит. Потому что она слишком много думает или зависает в Instagram. Или позвонить Эдгару, тогда она может хотя бы поговорить о ситуации с Момо. Но пока она думает об этом, она уже слышит голос Эдгара в своей голове: Я сразу сказал тебе, что Момо не из тех, кто выйдет из шкафа. По крайней мере, сейчас. Может быть, когда-нибудь. И это правда. Это именно то, что он сказал тогда. И Линда тоже это знала. Потому что Момо из тех, кто сделает все, чтобы угодить своему отцу – даже если понадобится, она станет гетеро.

Линда прислонилась к стене, не в силах пошевелиться, как будто она запуталась в собственных мыслях. Мысли о Момо, об Эдгаре, о ночи с ним и о дне, проведенном с Юлией. О том моменте, когда она вдруг осознала рядом с аквариумом, что все кончено. Что ее прошлое больше не принадлежит ей. По крайней мере, не так, как раньше. Как будто оно было змеиной кожей, которую Линда наконец сбросила спустя годы. Она вспоминает выражение лица Юлии, когда она стояла перед машиной. Момент, который показал ей, что она понятия не имеет, кто такая Юлия Нольде на самом деле. Может быть, даже та, кто ей понравился бы при других обстоятельствах. Или, что еще хуже, тот, кто ей нравится, а не хотелось бы.

Линда бросает взгляд на улицу. На смеющуюся мать и отца, который целует ее в лоб, как если бы это было самое нормальное явление в мире после стольких лет брака; затем она отворачивается и идет к холодильнику, как обычно, когда не знает, что ей делать. При виде двух целых поддонов сливочного йогурта, которые принесла с собой ее мать, уголки ее рта поднимаются вверх. Клубника и вишня, манго-ваниль – два любимых вкуса Линды; страчателла и малина. А еще есть пудинги со сливками. Одного стаканчика уже нет. Линда знает, кто успел его съесть.

Она думает, какой выбрать, вишневый йогурт или шоколадный пудинг, когда ее отец внезапно появляется позади:

– Ну, на твоем месте я бы съел шоколадный пудинг.

Линда поворачивается к нему. Он стоит рядом с кухонным столом с двумя пустыми фужерами.

– Потому что я не могу гарантировать, что один из них будет там завтра.

– Понятно, – отвечает Линда. – Что, если я хочу оба?

Ее отец смеется.

– Тогда ты точно моя дочь, – говорит он. – Я раньше всегда все смешивал.

После этого ответа Линда закрывает дверцу холодильника ногой, кладет вишневый йогурт на крышку пудинга и, теперь уже свободной рукой, берет маленькую ложку из ящика для столовых приборов. Это была последняя.

– Черт возьми, – говорит ее отец, заметив, что случилось, – это значит, что мне нужно убираться завтра утром.

– Да, да, это и значит, – удовлетворенно говорит Линда.

– На самом деле это несправедливо, потому что тебя здесь не должно быть, – говорит ее отец, наполняя бокалы. – Разве я не отвез тебя к Момо?

Линда избегает его взгляда.

Несколько секунд он молчит. Когда она все еще не отвечает, ее отец спрашивает:

– Между вами что-то случилось?

– Нет, – говорит Линда, – не совсем.

– Ну?.. – спрашивает ее отец.

– Это долгая история.

– Мне нравятся долгие истории, – говорит он. – И твоей матери тоже. Почему бы тебе не выйти и не рассказать нам?

– Я не хочу вас беспокоить.

– Мы пьем вино, ты ешь йогурт и пудинг, мы разговариваем, – пожимает плечами ее отец. – Звучит как довольно хорошая комбинация, если хочешь знать.

– Но вы зажгли свечи, – говорит Линда.

– Если хочешь, я могу их потушить.

Линда смеется.

– Нет, – говорит она, – таких жертв не нужно. Я пойду и посмотрю фильм.

– Точно?

– Да, – отвечает Линда.

Ее отец кивает.

– Ну что ж. Ты знаешь, где нас найти, если передумаешь.

Затем он подмигивает ей и исчезает с наполненными фужерами на террасе.

Когда Линда входит в свою комнату чуть позже, ее сотовый телефон вибрирует. «Это наверняка Момо», – думает она, ставит две упаковки йогурта на покрывало и смотрит на дисплей. Но новое сообщение не от Момо. Это от Эдгара.

ЭДГАР РОТШИЛЬД:

Я стою перед домом Юлии. Стоит ли мне позвонить в звонок?

Эдгар стоит перед домом Юлии. Он вышел на пробежку около часа назад, как обычно каждый вечер. И вдруг он оказался на ее автобусной остановке. Он этого не планировал, это просто случилось. Как будто что-то неосознанно заманило его сюда.

Эдгар пошел по ее улице. Он знает, где она живет. Даже номер дома. Юлия однажды упомянула адрес в одном из разговоров. Кстати. Адрес Эдгар все-таки записал, хоть это и звучит неправильно и в принципе это не его ума дело, где она живет.

Он смотрит на фасад, который в свете фонаря выглядит серым и коричневым. Он не знает, на каком этаже живет Юлия. Если расположение звонков соответствует действительности, то это будет одна из квартир на первом этаже. За исключением второго окна справа, все они темные. Эдгар задается вопросом, может ли освещенная комната быть комнатой Юлии. Он не знает, чего на самом деле от нее хочет. Конечно, не поговорить с ней. Но зачем еще он сюда пришел? Вряд ли просто постоять на тротуаре.

Эдгар обычно выбирает другой маршрут. Всегда один и тот же. Его ноги этот маршрут запомнили, как дети запоминают дорогу в школу. Эдгар не думает, когда бежит, он просто бежит. Его ноги берут на себя управление. Как будто они были лошадью, которую Эдгар оседлал. Но сегодня все было иначе. Сегодня он внезапно оказался здесь. Будто произошло короткое замыкание.

Отец много что за сегодня успел наговорить. Эдгар услышал много рассказов о своей матери, некоторые из них он слушал впервые. Он и его отец говорили о ней весь день. До вечера. Эдгар пожалел, что не записал разговор, чтобы слушать его снова и снова. Как его отец описывает голубое платье, которое носила его мать, когда отец впервые ее увидел. Это был особенный синий цвет. Смешно, но он не знал названия, цвет был похож на колокольчик или немного темнее. Она распустила волосы. Они были светло-каштановыми и до плеч. И они так хорошо пахли.

Долгие годы они и словом о ней не перекинулись, в лучшем случае на что-то намекали. По сей день. Как будто 22 мая было подходящим временем. Нарушить эту тишину.

Оба плакали. Но это были разные виды слез. Эмоции, грусть, сострадание. Как будто эмоции из разных глубин выходят на поверхность внутри. И каждая история, и каждое воспоминание проникали в Эдгара немного глубже. Это была ностальгическая боль, потому что Эдгар знал, что образы в его голове всегда будут отличаться от того, что было на самом деле. Фантазия, составленная из слов отца. Не реальность. И все же гораздо более реальная, чем все, что он знал о своей матери до этого.

Они вместе смотрели старые фотоальбомы. Четыре или пять. Они наполнены моментами, которые его родители хотели запечатлеть. Их свадьба, поездка в Италию, мать Эдгара беременна, а затем с ним на руках. Эдгару было трудно поверить, что это он – эта маленькая штука в серо-синем одеяле. Начало человека на руках матери, которая будет скучать по своей жизни. Просто этого она еще не знала.

Отец Эдгара проигрывал ему пластинки, песни, под которые он танцевал с матерью, песни, которые мать пела ему, когда он был совсем малышом. И на одной из них сердце Эдгара сжалось, как будто его отец сжал его в кулаке и раздавил, как перезрелый плод. Болезненная красота сохранилась в памяти, о которой он не подозревал.

Сразу после этого его отец сказал:

– Каждое воскресенье она готовила нам рисовый пудинг. Рисовый пудинг с корицей.

В тот момент, когда слова вырвались из его рта, Эдгар сломался. Слезы и осознание пришли так внезапно, что он был полностью ими охвачен. Он закрыл лицо руками и плакал, как мальчик, который ужасно стыдится этого, но ничего не может с собой поделать. И его отец понял. Может, даже лучше, чем Эдгар. Может, лучше, чем кто-либо другой.

Позже, когда Эдгар успокоился, он спросил хриплым голосом:

– Почему я думаю о ней, когда чувствую запах липы?

И его отец ответил:

– Неужели ты помнишь? – Эдгар кивнул. – Этот запах она любила больше всего. Запах цветущей липы.

Вот почему Эдгар сейчас здесь. Потому что он расстроен и зол внутри. Потому что он никогда не заговорит с матерью, ни слова, как бы он ни хотел. Потому что слова Юлии ранили его, но он по-прежнему заботился о ней. И потому что он хотел бы быть тем, кто просто позвонит в ее дверь. Тем, кто не думает о последствиях, просто делает. Позвонить в дверной звонок и посмотреть, что из этого выйдет. Но Эдгар не такой. Он все продумывает до конца, все возможные варианты. А потом уже становится поздно. Еще один упущенный момент, как и многие в его жизни.