Едва выйдя от адвоката, я прямо на парковке перед офисом предложила Джейми выкупить у него кольцо. Это было тактической ошибкой. Его серые глаза немедленно посинели.

– Нет! – отрезал он с садистским удовольствием.

Теперь, когда он знает, как отчаянно я хочу его заполучить, это кольцо стоит дороже, чем «Мона Лиза». На мое счастье, ненормальных, готовых выйти замуж за Джейми, на горизонте пока не наблюдается.

Когда я решаю, что пора повзрослеть и перестать валять дурака, солнце уже садится. Я обнаруживаю Тома в одиночестве на заднем дворе. Он что-то пишет в блокноте, высунув кончик языка.

– О, да ты просто воплощенное усердие.

– Вне всякого сомнения.

Он телефоном фотографирует ступеньки заднего крыльца. Я никогда прежде не обращала на них внимания, но они выглядят живописно рустикальными. С топотом поднимаюсь на крыльцо, и доски пружинят под моими ногами.

– Прости меня, пожалуйста, – начинает он свою, наверное, заранее отрепетированную речь.

– Все в порядке, – взмахом руки прерываю его я, беру у него телефон и смотрю на последний снимок. – С этим кадром ты вполне мог бы победить на каком-нибудь фотоконкурсе. Это совершенно невыносимо! Обратить внимание на эти ступеньки должна была бы я. Интересно, на свете вообще есть что-то, чего ты не умел бы делать?

И я не шучу.

– Масса вещей. Почему бы тебе не взять камеру и не снять их? Или, может, ты могла бы снова фотографировать людей?

Кажется, он никогда не был так близок к тому, чтобы попросить меня быть фотографом у него на свадьбе. Он мнется, и я понимаю, что сейчас услышу. Просьбу, в которой не смогу отказать.

– Если тебе так уж приспичило поснимать меня…

Я с трудом удерживаюсь от желания завопить: «Нет, нет, и не проси даже!» – и не даю ему договорить.

– Я и так по уши завалена заказами и никогда в жизни больше не буду снимать людей. Кружки не жалуются. У них не бывает нервных срывов и потекшей туши. И они не оставляют отзывов в Интернете.

– Неужели кто-то оставил отзыв?

Ему никогда не пришло бы в голову погуглить мое имя.

– Разгромный, – коротко отвечаю я.

Судя по всему, я вполне заслуживаю иметь вместо таблички на входной двери лишь дыры от шурупов.

Вела себя непрофессионально. Опоздала. Явилась то ли с похмелья, то ли вообще пьяная. Думала явно о посторонних вещах. Выглядела непрезентабельно. Хамила гостям. Фотографии не в фокусе. Кадрирование никуда не годится. Лишила меня воспоминаний о самом лучшем дне моей жизни. Я намерена связаться со своим адвокатом.

Том благоразумно решает сделать вид, что ни о чем меня просить вовсе не собирался. И правильно, зачем ему рисковать тоже лишиться воспоминаний о самом лучшем дне его жизни.

– Может, если бы я оборудовал тебе студию, ты не бросила бы портретную съемку.

Он устремляет взгляд на длинное узкое здание на той стороне пруда, у изгороди. Чем оно только не служило. Когда-то давным-давно это была плотницкая мастерская дедушки Уильяма, и там до сих пор пахнет сосновыми досками. Лоретта любила сидеть в мастерской в раскладном кресле с чашкой кофе в руке и думать о дедушке. Мастерскую предполагалось переоборудовать в фотостудию для меня, а до этого – в гадальную комнату для Лоретты. Однажды летом Том даже облицевал стены изнутри и постелил ковролин, после чего Альдо перебросил его на другой объект, а за ним на следующий и еще на следующий. А моя недоделанная фотостудия так и осталась висеть у Тома над душой.

– Не вини себя, – говорю я, – но, кажется, уже слишком поздно. Тебе было не до того. Я не из-за тебя решила сменить область деятельности.

Ну, то есть, строго говоря, из-за него, но ему знать об этом вовсе не обязательно. Я и до того уже катилась по наклонной.

– Если бы ты позвонила мне, я бы приехал, – с еле уловимым оттенком упрека в голосе говорит он. – Ты ведь знаешь, что приехал бы.

– Не переживай так. Ты оказываешься рядом ровно тогда, когда нужен мне больше всего. Всегда.

Патти стоит на берегу затянутого тиной пруда. Ее передняя лапка поднимается. Я беру ее на руки и целую маленькую выпуклую головку. Из окна хозяйственной комнаты на меня смотрит Диана с таким выражением морды, которое больше всего напоминает кошачью версию «Крика».

Я прижимаю собачонку к себе:

– Патти, ты должна прекратить заигрывать с опасностью.

– И это говорит девушка, живущая в доме с проводкой, которая в любой момент может загореться. – Том протягивает мне свой блокнот и принимается раскладывать стремянку. – В голове не укладывается, что Лоретта жила в этом доме. Почему она не попросила меня отремонтировать его много лет назад? – Он начинает горячиться. – Как можно было жить в доме с таким количеством проблем?

Я против воли начинаю смеяться.

– Ей не нужен был геморрой с ремонтом. Она говорила, цитирую: «Потом сама со всем этим разберешься».

Я пролистываю последние несколько страниц, исписанных его почерком. Я почти уже забыла, как он выглядит: квадратные буквы, четкие прямые линии, интригующие сокращения. Какие-то стрелочки вверх и вниз, измерения, прикидки по стоимости. Страницы за страницами плохих новостей.

– И потом, она считала проблемы изюминками этого дома. Собственно, так оно и есть.

– Ты так похожа на свою бабушку, что это даже пугает. – Том прислоняет лестницу к стене. – Пожалуйста, дай слово, что не будешь прикасаться к розеткам. И предсказывать мне судьбу.

– Я умею управляться с этим домом. Не забывай, бóльшую часть своей жизни я проводила здесь. Каждый лыжный сезон.

Мои родители обожают скатываться с заснеженных горных склонов в одинаковых дутых комбинезонах. Интересно было бы попробовать, каково это.

– Ты меня ненавидела?

Он отправлялся в эти поездки вместо меня. А я оставалась с Лореттой, фотографировала, пока не уходил свет, и читала книжки у камина в обнимку с вазочкой с конфетами. Неплохое времяпрепровождение, но все же не модный горнолыжный курорт.

– Нет, – качаю я головой, – я радовалась за тебя.

Я радовалась, что все вы получали возможность немножко пожить нормальной жизнью, без оглядки на мои болячки.

– Радовалась за меня, потому что я был бедным, – сухим тоном произносит Том, потом окидывает лестницу взглядом и ставит ногу на нижнюю ступеньку. – Радовалась, что твои родители проявляли невероятное великодушие и всюду брали меня с собой.

– Нет, я радовалась, потому что, когда все куда-то едут, а ты остаешься дома, это страшно обидно, и я ни за что тебе такого бы не пожелала.

Лоретта твердила мне: «Да помаши же ты им, ведь они все могут попасть в авиакатастрофу. И тогда ты будешь жалеть, что не помахала им на прощание». Если подумать, это было крайне странное заявление, в особенности учитывая, что исходило оно от женщины, которая зарабатывала себе на хлеб гаданием. «И улыбнись, пусть они отдохнут со спокойной душой».

Истолковать это я могла одним-единственным способом: кто вообще в состоянии расслабиться рядом со мной, бомбой замедленного действия?

– Я радовалась, что вы все могли хоть немножко отдохнуть от переживаний за меня.

– Мы вовсе не отдыхали от тебя, – говорит Том удивленно и начинает подниматься по лестнице. – Лоретта позволяла тебе верить в некоторые вещи, которые не были правдой.

На какую-то долю секунды меня, точно кипятком, ошпаривает страхом: Том в курсе, что я тогда обо всем рассказала Лоретте и она услала меня из города подальше. Но он никак не мог об этом узнать. Я не говорила об этом ни одной живой душе. Он смотрит на меня с лестницы, и в его взгляде нет ни горечи, ни боли воспоминаний.

– Если тебе понадобится в доме что-нибудь включить или выключить, позови меня. Фен твой я спрятал.

– То есть засунул его куда-нибудь повыше, чтобы мне не было видно? Прятальщик из тебя хреновый.

Он забирается еще на несколько ступенек вверх по лестнице, и я любуюсь его задницей.

– Что ты там вообще делаешь?

– Смотрю на всякое-разное.

– О, и я тоже. – Я с невинным видом ухмыляюсь, и он бросает на меня сердитый взгляд с лестницы. – Что?! Меня интересует состояние моего дома.

Раздается какое-то дребезжание. Том дергает за водосточный желоб и примерно на фут отрывает его от крыши. На меня сыплются склизкие листья. Мы с Патти в один голос взвизгиваем, как тюлени.

– Ну ты и свинья!

– Так тебе и надо, извращенка несчастная! – Он снова дергает желоб.

– Оставь ты эту рухлядь в покое!

– Может, сама сюда залезешь, а я пока постою внизу и полюбуюсь на твою задницу? А? Ну, чтобы прочувствовала на себе, каково это?

Ну вот, я опять спалилась. Если он замечает каждый мой взгляд, я пропала.

– Я ничем не лучше тебя, малыш.

– Ты вчера очень долго пряталась в душе. Я и не подозревал, что бойлер в состоянии это пережить.

Том сует руку в задний карман и вытаскивает оттуда отвертку.

– Этому бойлеру место в утиле. Вода под конец была уже совершенно ледяная.

Я просто позволила ей остыть, подставляя тело холодным струям и ощущая, как оно заледеневает до костей и теряет чувствительность, потому что это был единственный способ как-то совладать со странной, не находящей себе выхода энергией, переполнявшей меня изнутри, снизить ее градус до переносимого уровня. Пожалуй, еще ни один мужчина в моей жизни не доводил меня до такого состояния, что мне в буквальном смысле пришлось принимать холодный душ.

Том устремляет взгляд на соседскую крышу, и, глядя на его профиль, я отчетливо вижу, как он сглатывает. Наверное, думает: фу, гадость какая! Дарси Барретт, дрожащая в душе, как крыса под дождем, со своим облепившим череп мальчишеским «ежиком».

Он еще немного приподнимается над краем крыши. Раздается скрежет металла по черепице, и лестница начинает угрожающе крениться. Я бросаюсь к ее основанию и обвиваюсь вокруг нее всем телом.

– Черт! Осторожней!

На лицо мне плюхается еще один мокрый лист.