Я же не Прекрасный Принц. Я не тот мужчина, который может спасти Лолиту от одиночества и дать все, чего она когда-либо хотела, о чем мечтала. Я тот человек, от которого она убегала при одной мысли о том, чтобы остаться с ним.

Нашей истории не предназначен счастливый конец, в котором мы, взявшись за руки, уходим в закат. После того, что недавно случилось, — уж точно. Я пытался поступить правильно, и вот результат. Я полный кретин, если думал, будто мне когда-нибудь выпадет счастливый билет в виде вероятности иметь в своей жизни кого-то вроде Лолиты Поклонской, пусть даже в качестве друга.

Да какая к дьяволу дружба!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я хотел ее.

Я любил ее.

Всего полчаса назад я прижимал ее к двери своего кабинета. Мягкие губы красавицы сливались в страстном поцелуе с моими губами. Ее хриплые вздохи сладко смешивались со вкусом бренди на моем языке. Я чувствовал нашу потребность друг в друге. Я чувствовал похоть, которая трещала между нами всякий раз, когда мы находились вблизи. Притяжение вспыхивало сверхновой, когда наши тела сталкивались. Кожа к коже. Горячие, изголодавшиеся друг по другу.

Лолита хотела меня. А я был так близок к тому, чтобы овладеть ею, что мог бы сесть в тюрьму за преступление, которое совершил, позволил ей уйти.

— Какой же ты дурак, Гребцов, — с едким смехом произнес, задрав голову и подставив лицо крупным каплям дождя.

Я простоял так с минуту. Затем провел ладонями по волосам, убирая липкие пряди со лба и глаз.

Глубокий вдох.

Мне нужно вернуться внутрь, подняться к остальным и продолжить вечер. Сегодняшняя встреча с акционерами очень важна, поэтому мое присутствие неоспоримо. Я не имею права раскисать сейчас, когда успех наших дальнейших дел во многом зависит от того, насколько тщательно я буду лизать задницы толстосумам за возможность получить поддержку.

Но после того как все разъедутся по домам, я непременно напьюсь, чтобы забыть собственное имя.


ЛОЛИТА


Я не плакала.

Сперва не ощущала ничего, кроме всепоглощающего шока, чистого и опустошающего. Затем я крепко держалась за жесткий узел гнева в своей груди, как за спасательный круг, лелея его, позволяя ему захватить меня и уничтожить любые другие эмоции.

Как будто я позволю себе сломаться из-за него.

Я могу быть унижена, смущена, несчастна, но не убита горем. Не для него.

Вместо того чтобы литрами лить слезы, я собираюсь злиться на Гребцова, мысленно стирать его в порошок снова и снова, день за днем, пока не пойму, что справилась с обманом. А я лучше всего на свете знала, как ненавидеть Александра Гребцова. Пренебрежение к нему я превратила в настоящее искусство.

Первое, что я сделала, когда вернулась домой после того, как сбежала с вечеринки, — написала письмо в отдел кадров, чтобы заявить об увольнении. Обличила причину ухода в бессмысленные фразы, обычные банальные слова о «ценности времени, проведенном в компании, привязанности и благодарности коллективу, а так же необходимости двигаться дальше к новым вершинам»… И бла бла бла. Я ненавидела себя за лицемерие, гневно тарабаня дрожащими пальцами по клавишам. Покорение новых высот? Хах! Как будто эта работа не давала мне всего, чего я желала, и даже больше.

Я печатала письмо, сидя перед компьютером в сырой одежде, босиком. Мое нелепое черное платье прилипло к сделавшейся гусиной коже, волосы свисали мокрыми прядями с плеч, обрамляя лицо. Возможно, именно холод и гнев заставляли меня дрожать всем телом, а не осознание того, каких же несоразмерных масштабов была моя глупость.

Я колебалась лишь мгновение, прежде чем послать письмо. Мне неоднократно приходилось слышать о том, что я склонна к импульсивным действиям, и это не доведет до добра. Принимать важное решение в пылу момента являлось плохой идеей, но я ощутила, будто камень свалился с плеч, когда все же поддалась очередному эмоциональному взрыву и предприняла хоть что-то.

Затем я представила лицо Гребцова и все равно отправила письмо.

Не было никаких обстоятельств, при которых я могла бы вернуться в офис.

После этого я разделась и легла в постель, но не заснула. Во мне неожиданно активировался режим мазохистки, и я решила, что сейчас самое время заняться чтением сообщений, которые мы с «Мистером А» передавали друг другу. Я возвращалась к тем или иным посланиям вновь и вновь, пытаясь найти хоть какой-нибудь намек на настоящую личность Алекса и понять, как я упустила то, что мой анонимный «друг» скрывал от меня.

Его непринужденная уверенность, внимание к деталям, удовольствие, получаемое от полного контроля… Гребцов действительно был похож на меня в сексуальных отношениях. То, что — как мне не хотелось признавать даже самой себе — всегда привлекало физически. То, о чем я мечтала, когда представляла себе, на что была бы похожа моя встреча с «Мистером А»…

Однако были и другие сообщения, которые не согласовывались с устоявшимся в моей голове образом Гребцова.

Те, в которых он рассказывал о музыке, книгах, любимом месте, куда мама всегда водила его в детстве. Он никогда не рассказывал ничего достаточно личного, что могло бы намекнуть на его личность — что казалось вполне разумным в то время, учитывая барьеры между нами.

Неужели каждое его слово было ложью?

Я отказывалась в это верить.

Я отказывалась признавать, что даже Саша мог быть таким жестоким.

Почему он потратил уйму времени и усилий, чтобы придумать совершенно противоположный образ только для того, чтобы… Я в отчаянии кусала губы, так как не знала окончания вопроса, которым сама же и задавалась.


Какую цель он преследовал?

Чтобы заняться со мной сексом?

В тот вечер в баре у него был шанс, но он его упустил. И после того, как мы накинулись друг на друга в его кабинете, он немедленно послал мне сообщение, в котором поставил точку в наших отношениях.

Вероятно, я ошибалась, наивно предполагая, будто знала о желаниях «Мистера А».

«Целоваться — не совсем верный термин», надсмехался надо мной внутренний голос. «Ведь его рука лежала на твоей обнаженной груди. Он жестко терся каменным стояком о твое бедро. Вспомни, как он опалял твое лицо горячим дыханием в перерывах между борьбой ваших языков»…

Я ерзала, восстанавливая в памяти эти насыщенные сцены, и чувствовала знакомый прилив возбуждения.

Страшно хотелось провалиться сквозь землю, когда я читала собственные сообщения, адресованные Алексу… Я открыла ему ту часть себя, которую держала под семью печатями, не подозревая, что по ту сторону экрана «Мистера А» находился Гребцов.

Боже, как же он, должно быть, смеялся надо мной… И все же «Мистер А», — Саша, — ни разу не дал мне усомниться в том, что он тратил в пустую время, общаясь со мной.

Он заставил меня чувствовать себя смелой, сексуальной, уверенной.

Я наткнулась на сообщение под последней фотографией, которую отправляла ему на утро после вечера в баре.

Он назвал меня хорошенькой.

Невообразимо.

Гребцов, которого я знала, с кем работала бок о бок на протяжении многих лет, часто смотрел на меня таким образом, словно сдерживался от порыва лично подхватить на руки и выбросить из ближайшего окна. Это не укладывалось в моей голове. Было сложно поверить в то, что он смотрел на мое фото, где я неряшливая, с похмелья и закутанная в одеяльный кокон, и считал меня хорошенькой.

Как бы ни старалась, а представить босса, искренне проникнувшегося ко мне симпатией, не получалось.

Я чувствовала подступившие слезы. Влага стремительно скопилась в уголках глаз, и с новым приступом злости я стиснула зубы, не в силах смириться с тем, что душевная боль гораздо сильнее неприязни к мужчине, ставшему ее причиной.

Внезапно я свернулась калачиком на своей кровати, рыдая, словно ребенок.

Хорошо. Ладно! Этой ночью я буду плакать.

Я провела дома целую неделю почти безвылазно. В последний раз с нечто подобным мне пришлось столкнуться после смерти мужа, и думать об этом было болезненно. Увольнение по собственному желанию, обман Гребцова и уход из жизни самого дорогого человека — ситуации, которые и рядом не стояли, однако сейчас я испытывала похожую пустоту утраты, ужасное одиночество, как будто какая-то жизненно важная часть меня была вырвана.

Я с трудом могла представить, как возвращаться к нормальным будням. Застряла в забвении, прячась под одеялом, как трусиха, обворачиваясь противной жалостью к себе. Каждый час металась от гнева, потому что позволила себя обмануть, к постыдному, необъяснимому желанию немного отмотать время назад, чтобы сделать все возможное и продлить ложь.

Мне нравилось быть желанной, быть нужной.

И меня начинало воротить, как только я думала о том, что придется вернуться к прежнему образу жизни — отсутствию работы, бессоннице, и бесконечному параду мужчин вроде Абрамова, с которыми меня не ждет ничего кроме разочаровывающих свиданий…

А затем на электронную почту пришло письмо. Адрес отправителя отличался от заблокированных мною данных «Мистера А» и Гребцова…


Лолита,

Я уверен, ты уже позаботилась о занесении моего номера телефона в черный список, потому что мои бесконечные звонки обрывались короткими гудками. Я неоднократно думал о том, чтобы приехать к тебе лично, — наверное, раз десять садился в автомобиль, — но отдергивал себя пониманием, что появиться на пороге твоего дома будет полным неуважением.

Не исключено, что и от этого письма ты избавишься, не прочитав. Но я рассчитываю на то, что в тебе взыграет любопытство, и ты все-таки взглянешь на эти строчки. Я должен надеяться.

Я перехватил твое заявление об увольнении. Вряд ли ты возненавидишь меня еще больше, так что да, я это сделал.