— У меня между лопаток потеет от твоего взгляда, — обернулась она с пакетом молока.

— Странно, потому что я смотрю немного ниже, — жадно сглотнул.

— Думаешь, тебе можно? — усмехнулась она провокационно.

— Мне все равно, — выдохнул тяжело, понимая, что больше она ни шагу от меня не сделает. Я рывком сцапал ее и усадил на столешницу. Пакет молока выпал, глухо стукнувшись о пол.

— Молоко! — возмутилась Бабочка, задрыгавшись и пытаясь свести ноги.

— Ты его все равно не любишь.

Запустил пальцы ей в волосы и притянул так, что губами коснулся ее губ. Мне нужно было «да», я не мог больше брать без спроса, хотя хотелось до чертиков. Мы дышали, как загнанные, глядя друг другу в глаза, а я все ждал. Ее взгляд подергивался дымкой, не выдерживая моего. Она моргала все чаще, сдаваясь, и, наконец, качнулась вперед — все, что мне было нужно, чтобы развязать руки. И я коснулся ее губ, будто они мираж — осторожно, защищая ее «да» от разочарования и испуга, затягивая медленно в свою одержимость. Не спеша, но неотвратимо.

Вид растрепанной Бабочки на широком разделочном столе обострил голод до предела. Будто не было вчерашней ночи. Узкая полоска ее обнаженного живота в распахнутых полах халата казалась светом в конце тоннеля, и я жадно пил его губами, спускаясь все ниже. Она дрожала, дышала и постанывала, выгибаясь в руках, робко, но следовала за моим желанием. Только сегодня она уже не хотела отдаваться в первую ночь выбранному мужчине… Язык ее тела просил не предавать. Отчаянно, слепо, но так четко, что хотелось надавать по губам за то, что не верит… Или убиться о стену самому, что не могу заставить ее верить. Но вместо этого я сделал так, чтобы мы оба забыли об этом «разговоре» — хватит. Я не изменю историю за один вдох, а она все равно не поверит так быстро.

— Н-не… — завозилась, когда я почти коснулся средоточия нервов меж ее разведенных ног.

— Тш, — поцеловал чуть ниже пупка, — пожалуйста… — Она приподнялась, умоляюще глядя на меня несчастными глазами, и не сдаться стоило всех сил: — Позволь, пожалуйста. Я сделаю все, чтобы тебе понравилось…

Жаль, что сегодня она не напилась… Бабочка напряженно выгнулась от первого касания языком и порочно застонала, сдаваясь. Мне бы поберечь ее хрупкий мир, но я, как обычно, вломился в него со всем желанием. Она пыталась сжаться, но я не позволял — раскрывал ее, жарко трахал языком, пока она не вскрикнула и не забилась, ударяясь лопатками о столешницу. От этой ее чувствительности сносило крышу, превращало в одержимое животное, без контроля и тормоза.

Когда дернул ее на себя, Бэрри вскрикнула, но я уже не реагировал — влетел в нее до упора, пожирая взглядом дрожащее тело в своих руках. Утолял голод, как зверь, не в силах остановиться, впитывая ее крики и всхлипы, скользя пальцами по взмокшей коже и оставляя на ней воспаленные следы. Разрядка была острой, дикой и очень болезненной. Из ладоней даже вырвалось пламя, лизнуло мою ведьму согревая, но не причиняя вреда… и я едва не рухнул на нее, вовремя хватаясь за столешницу.

Мы молчали долго, просто наслаждаясь возможностью дышать. Когда удалось выпрямиться, Бэрри сразу попыталась закутаться в халат, и я не стал ей мешать.

— Я… в душ… — растерянно прошептала, когда помог ей подняться.

— Пойти с тобой? — попытался поймать ее взгляд.

— Н-нет, — мотнула она головой, пытаясь выдрать руку, но я не позволил.

— Что я сделал не так? — поймал ее и вынудил смотреть мне в лицо.

— Я не знаю, — попыталась вывернуться из моих ладоней. — Мне просто надо… прийти в себя… слишком остро, сильно, наживую, Вернон!

— Знаю, но не могу по-другому, — притянул ее к себе. — Не смогу тебя беречь, я хочу тебя всю…

— И не надо беречь, просто дай мне десять минут, пожалуйста… — обхватила мои ладони.

И я выпустил. Переоделся, пока она прятала за шелестом воды свои слезы, и, сцепив зубы, вернулся к приготовлению ужина. Только все валилось из рук — специи устилали ровным слоем всю столешницу, молоко горело на плите, а с пальца текла кровь от пореза…

— Ты решил сжечь кухню вместо ведьмы? — послышался смешок позади.

Мне нечего было сказать. Вполне возможно. Такой беспомощности я еще не чувствовал. Жечь — не создавать. Мы от природы созданы прямыми разрушителями, создаем мы очень долго и тяжело — отношения с женщиной даются непросто. Пламя всегда с готовностью стоит за спиной и ждет, чтобы спалить все попытки до пепла. А вот ей создавать было так просто… настолько, что я вздрогнул, когда ее руки скользнули на талию, и Бэрри прижалась к моей спине:

— Успокойся… все хорошо… я в порядке.

— Уверена?

— Ну, можешь допросить, — усмехнулась в спину.

— Ты заставляешь чувствовать себя убогим, — выдохнул, опираясь о столешницу.

— Мы не можем быть идеальной парой, — вздохнула она. — Ты наверняка ошибся…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

38

Я помолчал, чувствуя тепло ее ладоней на коже, и губы растянулись в улыбке:

— Мне уже неважно.

— Как неважно? — она убрала руки. — Ты же хотел отделаться от брака. А если я не та, то ничего не выйдет…

— Все выйдет, — повернулся к ней. — Я уже не откажусь от тебя…

Заглянуть ей в глаза оказалось непросто, но лишь в первую секунду, пока она смогла вынести мой взгляд. В следующую часто заморгала и отвела свой.

Мы поужинали в давящем молчании. Я не мог принять, что Бэрри все еще просит ее отпустить, а она пыталась принять ситуацию… и летела на огонь. И ни один не знал, как разодрать этот саван неудобного молчания. У нас и правда не было общих тем, и я не знал, из чего их еще выдрать, но упрямо давал понять — все изменится. Когда-нибудь…

— Я никогда ни с кем не сплю, — застыла Бэрри на входе в спальню.

Что мне оставалось? После близости я не мог ее бросить — это бы значило отказаться, удовлетворившись сексом. Но противоположное снова значило принуждение.

— Надеюсь, привыкнешь, — и я стянул халат с ее плеч.

— Давай сначала ты, — предложила она вдруг.

— Почему?

— Ну так получится, что я к тебе сама пришла… снова, — улыбнулась Бэрри.

— Хорошо, — уперся лбом в ее затылок, отмечая, что мне тяжело отойти от дверного проема. Я инстинктивно загонял салему в свою кровать, не доверяя ей принятие решений. Да уж, будет гораздо тяжелее, чем я ожидал.

— Отворачивайся, — приказала Бэрри, когда я стянул покрывало и залез под одеяло.

— Командуешь? — вздернул бровь.

Бэрри задумалась, прежде чем ответить:

— Да. Как и ты.

— Хорошо, — и я отвернулся к окну, чувствуя удивительный всплеск злости внутри. Аж зубы заскрипели от раздражения, и я наблюдал за этим будто со стороны… Но стоило кровати прогнуться, все стихло, а когда Бэрри прижалась ко мне и потянула на себя одеяло, я прикрыл глаза:

— Не сбегай только…

— Я попробую, — прошептала мне в шею.

* * *

Выспаться нормально не удалось. Я все слушала, как тихо дышит инквизитор, ерзала по постели то к краю, то снова к нему, беззастенчиво его тревожа… Но стоило провалиться в сон, меня снова начинало мотать от тех эмоций, в которые он меня бросил на кухонном столе. Меня рвало на части от разных мыслей, что-то внутри ломалось, хрустело под натиском мужчины и больно ранило осколками… Я насмотрелась на продажных женщин… Первую неделю работы в клубе я рыдала ночами, пытаясь переварить и хоть как-то усвоить реальность, далекую от той, что была в родительском доме. И то, что инквизитору было так же плохо, не облегчало моих переживаний.

Я не могла с собой примириться, но нашла странное успокоении в том, чтобы примирить Вернона с тем, что сделал он. Мы сыграли какую-то странную партию, в которой он будто потратил все фигуры, и ему ничего не осталось, как ждать от меня хода.

— Что такое этот третий лепесток на печати? — спросила тихо в утренней тишине.

Но Вернон только вздохнул глубже, повел головой и потянулся ко мне… коснулся невесомо кожи плеча и одернул руку, будто обжегся.

— Доброе утро…

— Ты же не спала, — открыл он с трудом глаза.

— Нам и выспаться с тобой не судьба. Сегодня поеду к себе, — и я откинула одеяло. — Ты же меня сегодня спрашиваешь?

— Но не значит, что делаю все, что скажешь, — оперся он на локти, провожая меня хмурым взглядом.

Настроение было плохим у обоих. Я разбила чашку, когда готовила кофе, Вернон снова порезал руку, нарезая хлеб… Взъерошенные и злые, мы молча сели завтракать. Ей богу, даже наш обед в том кафе перед гибелью Сильвии был куда более теплым, чем после двух ночей близости.

— Вернон, самое время спросить, — решила продолжить терзать наше хмурое утро в клочья.

— Мне проще приказывать, — сухо отозвался он. — Вчера, по крайней мере, тебе тоже так было проще. Вот и останемся на этом пути…

— Отлично, — откинулась я на спинку стула. Короткое перемирие было закончено. — Да, куда уж мне до своего мнения!

— Я не отпущу тебя от себя, — врезался он в меня горящим взглядом.

— Ты меня душишь, Вернон, — упрямилась. Я уже не понимала, чего именно хотела. Вернее, точно знала, что хотела этого мужчину, но не готова была принимать его жесткость и неготовность идти навстречу. Ему определенно не понравилось быть слабым вчера. Неизведанная территория пугала — мальчика не научили доверять кому-либо, тем более какой-то… салеме. — Если это — твоя манера поведения в отношениях, то она меня не устраивает. Не можешь — давай возвращаться к «браку напоказ» и, что уж там, моему за это вознаграждению.

— Хочешь, чтобы я тебя отпустил сегодня? Правда?! — угрожающе звучал его голос. — Сбегать — это твоя образцовая манера поведения в отношениях?