…Сильва говорила, что каждый инквизитор вкладывает свои условия в эти печати. Понять все стало просто, особенно по его эмоциям, которые не мог спрятать, выдавая себя с головой каждым вздохом. Мои глаза предсказуемо спустились к его груди, а губы дрогнули в усмешке:

— А ты меня — нет…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

53

* * *

Я проследил ее взгляд и опустил глаза на свою печать. Последний лепесток был бесцветным.

Никогда еще не хотелось просто перестать существовать…

Что бы ни случалось в жизни, я вставал и шел — сквозь огонь, боль, потери… Я возрождался из пепла и грязи, наращивал мышцы и все более толстую кожу и жил дальше. Но сейчас происходило что-то такое, после чего так быстро не встанешь.

Я не знаю, почему мой лепесток молчал. Говорить за него? Она не поверит, ведь я, как идиот, дал ей понять все. Первый отвечал за ее согласие стать моей, второй — за нашу первую ночь, а третий — за чувства. Конечно, первые два лепестка зеркально окрашивались на моей части договора. А вот чувства дали сбой. Только я не понимал — почему? Не любил ее? Напортачил с договором и вплел не то со своей стороны? Не мог. Напортачить не мог. А вот не любить — наверное… Что такого было у Бабочки, чего не было у меня? Почему ее часть договора печать посчитала выполненной, а мой — нет?

— Зря ты считаешь эту штуку такой красноречивой, — голос охрип. — Может, она вся в меня…

Бабочка внимательно на меня смотрела, не спеша умирать от обиды. В ее взгляде читался неподдельный интерес, но и боли там было достаточно. А еще — она считала, что заслуживает такой расклад.

— У тебя с красноречием как раз все в порядке.

— Я не знаю, почему она не реагирует, — нахмурился. — Был уверен, что они окрасились зеркально.

— Это вряд ли было возможно при том условии, что ты туда вложил. Люди не влюбляются друг в друга одновременно.

— Успокаиваешь меня? — усмехнулся.

— Ты очень расстроен, — пожала она плечами.

— Ты заставила меня чувствовать себя дураком.

— Постараюсь не сильно этим гордиться, — попробовала улыбнуться она.

Что тут еще скажешь?

— А я хочу тебя любить, — заявил глупое и сгреб ее в объятья.

— Я не говорила, что люблю тебя. По-моему, ты все-таки налажал с этой штукой, — обвила она меня ногами.

— Может, она все перепутала? И это я тебя люблю, а ты меня нет? — прошептал ей в шею и понес в спальню.

— Скорее всего, так и есть, — улыбнулась она.

— Тогда я люблю тебя, — поцеловал ее и как-то умудрился лечь вместе с ней сразу, не отрывая от себя.

— Теперь я не усну, — рассмеялась Бабочка. — Ты такое говоришь! Пожалуй, я даже рада, что твоя печать не раскрасилась.

— Люблю тебя.

Пальцы впивались в ее кожу, вплетались в волосы, лоб касался лба. Это я был сейчас в ее руках, а не она в моих. Чувствовал себя слабым, уязвимым и ободранным до костей. А Бэрри смеялась, глядя на все мое внутреннее уродство. Мы же все равно понимали, что слова ничего не значат, но от бессилия что-то ей доказать я хотел умереть…

— У тебя комплекс отличника, Вернон, — прижала меня к себе Бэрри. — Это нормально — иногда получать неудовлетворительные оценки. Тебе просто нужно это себе позволить.

— Не с тобой.

Я уже почти спал, когда она еле слышно прошептала:

— Лучше со мной. Я этим не воспользуюсь.

* * *

Как и обещала ему — уснуть не вышло. Но не потому что меня ударило открытием — совсем нет. Ему было больнее. А потом, видя, как искренне он растерялся, я подумала, что сегодняшний день наполнился до краев невероятными зрелищами. И вид раздавленного открытием инквизитора впечатлил меня больше всего.

Ну какой ему прок от моей любви? От слабой, потерянной ведьмы, которая растерянно прячется за его спиной, хотя еще недавно выпячивала гордо грудь и разве что не била в нее пяткой, как хотела бороться с системой. Его «нелюбовь» была гораздо выдержанней и практичней, он предлагал мне защиту и заботу — то, чего на самом деле хотелось каждой салеме в этом беспросветном существовании. Его «нелюбовь» мне нравилась больше… Жаль, что он этого не понимал и искренне переживал из-за случившегося.

Под утро я аккуратно вылезла из его объятий и отправилась готовить завтрак. Хотелось растянуть еще немного эти последние минуты тишины, потому что вот-вот начнется день. Я тихо приготовила все, чтобы быстро сделать ему кофе, но без меня инквизитор отказался отсыпаться… Я даже не услышала, как он вошел в кухню, а когда вскрикнула от того, что на талию легли руки, сцапал и притянул к себе:

— Тш… попалась? Куда тебя черти унесли, а?

Определенно, его нелюбовь мне нравилась все больше.

— Кофе тебе готовить.

Он нежно прижал к себе, зарываясь привычно носом в волосы:

— Идеальное утро, — выдохнул. — Пошли в душ?

— Может, сначала кофе?

— Тогда в душ можем уже не сходить.

Почему — стало понятно, когда Вернон включил новости, и утро кончилось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

54

Город охватила паника. Сюжеты о трагедии мешались с тревожными интервью обеспокоенных граждан, задающих вопросы правительству. А последнее не делало никакой тайны из произошедшего, четко разложив по полочкам, что сгоревшая — Сабина Монвилль, обучавшаяся в королевской инквизиции — внезапно воспламенилась посреди торжественного приема. Вернон щурился на экран так, что страшно было смотреть — не хотелось бы мне когда-либо быть на прицеле такого его взгляда.

— Скажите, мистер Саровский, — вдруг возникла в следующем кадре персона королевского инквизитора, — какие меры предпринимаются?

— Все под контролем, — сурово заявил тот, — сейчас инквизиции проводит проверку по факту возгорания салемы. К сожалению, стало известно еще о нескольких таких случаях, поэтому на данный момент некоторым особо опасным группам салем предписано явиться в инквизицию для проверки…

На этом Вернон резко встал и направился в спальню, а я кинулась за ним:

— Ты туда? В пекло?

— Да, — распахнул он шкаф.

— Что это значит, Вернон?

— Пока не знаю.

— Я с тобой?

Он вдруг перевел на меня взгляд, и я поежилась:

— Да, собирайся…

…Уже через десять минут мы ехали в машине в направлении ненавистной инквизиции.

Небо снова затянуло плотными тучами, временами срывался дождь. Ближе к центру начались пробки, а на подъезде к инквизиции вообще чуть не пришлось идти пешком. Люди толпились с плакатами, требуя мер и защиты, скандируя чудовищные лозунги. Вернон мрачнел все сильнее. Когда машина прорвалась к воротам, он попросил остановить тут же, помог мне вылезти и повел за руку в здание.

— И зачем?

— Хочу успокоиться немного, — шагал он вперед так, что становилось понятно — не успеет. А я снова бежала, правда, рядом.

— Может, лучше последовать совету Саровского? — предположила осторожно.

Он ответил не сразу, а меня почему-то пронзило от стыда — пробила дно своей трусостью. Вернон не отступится просто так, он не поэтому занял такой высокий пост.

— Всегда успею, Бэрри. Но все, что сейчас происходит, касается всех нас.

— Мы не можем ничего сделать с таким масштабом.

— Все может быть, — отстраненно заметил он.

До ступеней мы дошли в напряженном молчании. Только все больше хотелось бежать. Даже в первый раз не было так жутко от этих ступеней, портретов и коридоров с идиотскими росписями.

— Я просил тебя не появляться, — сурово воззрился на нас королевский инквизитор, когда мы прошли в кабинет. — Да еще и с такой демонстрацией всех своих слабостей, Рэд.

— Что ты намерен делать, я могу узнать? Или мне из новостей выуживать распоряжения инквизиции?

Людог сжал челюсти, неодобрительно глянув на меня.

— Я буду задерживать каждую салему высшего порядка, пока не выясним, что с ними происходит.

— А что с ними происходит такого, чего не происходило раньше?

Прогулка не пошла на пользу Вернону. Он был зол, как черт, а моя ладонь в его руке едва не дымилась.

— Салемы горят одна за другой!

— Горят только те салемы, которые были у тебя на факультете, Лю. Ты не для того скрывал факты возгорания, чтобы замять дела и не допустить паники. Ты скрывал связь между возгораниями и королевской инквизицией…

У меня все похолодело внутри. Вернон идиотом не был, но и столь серьезное обвинение просто так высказывать было нельзя. Ведь он практически предположил, что главный инквизитор знал о возможном возгорании салемы. Саровский перестал и отдаленно напоминать того благодушного старика, который встречал нас в первый раз. И теперь это его лицо казалось истинным.

— …Хочешь раздуть скандал? Зачем?

Моя рука взмокла в ладони Вернона.

— Что ты несешь?! — взвился Саровский. — Тебе не очевидно, что возгорание такого масштаба мне было никак не скрыть?!

— Почему вы не связываете эти возгорания? — требовал Вернон. — Одно твое слово, что все случаи связаны с группой салем, проходивших обучение у тебя — и не нужно будет стаскивать их в ваши тюрьмы!

— Это — не мой приказ!

— На основании чего?!

— Тебе мало было вчера оснований?! — взревел он. — Четыреста тридцать трупов! Шестьсот раненых! Ты думаешь, я такое могу зажать и остановить волной слабым основанием, что все они — из нашего класса?!

Вернон сжал зубы так, что желваки побелели, но промолчал. А Саровский прошел к столу и бросил пиджак на спинку стула. Очевидно, этой ночью он еще не был дома. Тяжело опустившись на край стола, он хрипло продолжил: