— Вика! — этот рык перехватывает меня у самой двери. И, наверное, я бы не обернулась, если бы не сформулировала то, что все-таки следует сказать.

Я не любила, когда он злится. Совсем. Он становился слишком чужой, слишком молчаливый. Вытянуть из него причину его обиды было можно, но — чертовски сложно. Выцеловать, выпытать, вымолить. Это осталось в прошлом, а привычка не дышать, когда он вот так убийственно на меня смотрит — осталась. Кажется, безнадежно. Меня проще усыпить, чем перестать так трепетать перед этим мудаком.

— Я не хочу шантажировать тебя ребенком, — сухо и как можно более деловито произношу я, — но если еще хоть раз ты ко мне полезешь — мы вернемся к тому варианту, в котором ты ничего просто не получаешь. Будем общаться только исками и апелляциями. Устраивает такой вариант?

Конечно, не устраивает. Вон как стиснулись кулаки, и как явственно заскрипели зубы — отсюда слышу.

— Вот и чудненько, — я улыбаюсь самой фальшивой из моих улыбок и ухожу в подъезд. Мне не хочется. Меня будто рвет напополам, и одна часть хочет, чтоб меня немедленно остановили, а вторая — умная, все-таки требует, чтобы я даже не шла, а бежала, и чтоб никаких полутонов и предупреждений. Больше я Маруську к этому придурку не подпускаю, но…

Я ведь помню, как она его обнимала и просила с ней остаться…

Дам ему последний шанс… Самый-самый распоследний… Я мазохистка или просто дура?

До двери квартиры дохожу на автопилоте, а когда захожу — вижу обеспокоенные глаза мамы. Она, кажется, караулила у двери со сковородкой, будто чувствуя, что меня придется оборонять.

— Вик, на тебе лица нет, это все он? — мама умеет в одно короткое местоимение вложить такое отношение, что сразу ясно, меньше чем за младшего брата дьявола, она Ветрова и не держит. И она права…

— Что он сделал, зайка? Кричал? Угрожал? Ударил?! — во всем, что касается Ветрова, мама всегда ожидает самого худшего. Не того, что произошло… Но сковородку свою она поднимает повыше: еще чуть-чуть — и вправду ринется меня защищать. Надеюсь, Ветров уже уехал…

— Ох, мамочка, это неважно, правда… — я останавливаюсь у двери и опираюсь на неё спиной. Глупо отрицать очевидное, но все-таки…

Не Ветров причина моего раздрая. А я, я и только я!

Это у меня, когда он меня поцеловал, подкосились ноги.

Это я готова была изгрызть его до крови, спустить с него шкуру, но не отпускать, ни за что, и ни за какие коврижки.

Это у меня до сих пор не выходят из головы его глаза, темные от ярости, но такие голодные, что невозможно было трактовать никак иначе.

За моей спиной раздается краткий стук. Негромкий такой, будто тот, кто стучит, точно знает, что ты его услышишь даже при таком минимуме усилий. У меня же в груди будто вытягивается в столбик напуганный суслик. Он знает, что я тут стою? И что дальше?

— Вещи забери, — раздается куда более приемлемый, антарктически-спокойный голос Ветрова из-за двери, а потом я слышу его шаги и даже попискивание лифта, прибывшего на этаж.

Самоубийственно высовываю нос на лестничную площадку, и вправду — ничего кроме пакетов из магазинов не нахожу. А нет, нахожу — корзиночку с Маруськиными васильками, о которой я даже забыла за это время. Но Ветров меня тут не караулит, не зажимает, его тут вообще нет.

Он услышал меня и ушел? Ушел!

Я должна бы радоваться.

А хочется только с досады хлопнуть дверью, да так, чтобы посыпалась штукатурка.

26. Последствия военных действий

— Милы-ы-ый…

Воскресенье. Не спал до четырех. Не испытываю никакого желания просыпаться до самого вечера, но восторженный писк Кристины просто не оставляет мне выбора. И какой черт меня вообще к ней принес?

А, помню того черта… Чертовку, если точнее. Ту самую, что шипела: «Здесь тебе не рады, кому угодно, только не тебе».

Вот же, Ярослав Олегович… Повел себя как импульсивный кретин, приехал к Кристине. Но эмоций вчера я себе позволил слишком много, и вот он — результат…

— Милый, милый, — кровать начинает ходить ходуном, а Кристина, пять минут назад вылезшая из-под одеяла, снова ласточкой ныряет ко мне. Рука чисто автоматически сгребает её за талию, пытаясь унять, а мой медленно просыпающийся мозг педантично замечает — не то. Слишком много несоответствий.

Черт возьми, за восемь лет без Титовой я все еще не привык находить с утра в моей постели другую женщину. Хотя, если честно и откровенно — постель-то как раз вообще не моя. Но — не то. Увы. А с учетом того, что вчера я «освежил» свою базу данных — несоответствия ощущаются острее.

— Спасибо, спасибо, — продолжает зудеть Крис, выпутываясь из-под моей руки, а я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не накрыть её голову подушкой и чуток её так подержать… С усилием… Пока ноги дергаться не перестанут.

Нет, спать надо больше. Думать о Титовой — меньше. Что-то делать назло ей — так и вовсе лучше не стоит.

Глаза все-таки приходится разлепить. Крис сидит на коленях и любуется колечком на безымянном пальце. Ох, надо было вчера еще подумать. Хотя, черт с ним, обдумал же…

И все равно, почему-то никак меня не радует то, что вчера эту чертову коробочку я оставил на тумбочке, как раз напротив лица уснувшей Кристины. Она чуть на кровати от восторга не прыгает, а я — бревно бревном. И морда лица — прям чувствую, совсем не довольная.

— Милый, ты просто невозможен, — Кристина сияет белоснежной улыбкой так старательно, будто устроилась утренним светилом на полставки, — ты позвонил сам. Приехал! И кольцо еще… Я думала, ты страшно злишься на меня.

Злюсь — не то слово. Досадую — да. Недоволен — еще как. А злость — это слишком сильная эмоция, зол я в настоящее время только на Титову, с её закидонами.

Любому, кроме меня, значит — она рада, да?

Плевать! Хочет она стелиться под кого угодно — ее воля. В конце концов, можно подумать, она — последняя женщина на планете, а я — прям самый паршивый вариант из всех возможных.

Хотя, с кольцом — все равно чувствую дискомфорт. Вот странное — я не сомневался ни секунды, что хочу затащить в ЗАГС упрямую козу Титову. А с Кристиной — внезапно возникают сомнения.

— Я решил, что не стоит впутывать мою бывшую в наши отношения, — произношу я, отвечая Кристине, и надеюсь, что мой недовольный тон сейчас можно списать на то, что я еще спросонья, — надеюсь, сцен, подобных последней, больше не повторится?

— Нет-нет-нет, — тараторит Крис, прижимая руки к груди, а потом вдруг странно замирает лицом, глядя на меня.

— Что-то не так? — я поднимаю брови, а Кристина морщится и качает головой.

— Нет, наверное, просто… — она тянется вперед, касаясь моей шеи длинными пальцами, — я не помню, чтоб царапала тебя здесь…

В том месте и вправду находятся царапины. Черт! Забыл. Знал бы — точно бы поостерегся от поспешных поездок и решений.

— Кто же еще мог поцарапать меня, если не ты? — фыркаю я, подаваясь вперед, и опрокидывая Кристину на простыню, — лучше скажи, согласна ли ты?

Лучшая защита — это нападение, ага…

— Да, да, — Крис тихонько постанывает, когда я целую её в шею, — конечно, какие могут быть варианты?

Ох, не надо меня спрашивать про варианты. Я тут же вспоминаю свои имеющиеся…

И все-таки, не то… И вкус не тот, и запах. С Титовой вчера было достаточно скользящего прикосновения пальцев, и во мне уже восторженно вскипали гормоны, готовые в любом месте, лишь бы с ней, а тут — раскочегариваюсь как старый паравоз. Это что, возрастное?

На моей тумбочке начинает вибрировать телефон. Я тянусь к нему, но Крис пытается меня удержать.

— Да плюнь ты на него, — шепчет она жарко, — давай лучше первую брачную ночь порепетируем.

Меж тем мелодия-то именно та, которую я ставил на звонки Влада…

— Потом порепетируем, обязательно, — обещаю я, а сам тянусь за телефоном и выпутываюсь из-под одеяла. Этих новостей я жду слишком долго.

— Ну и что ты мне скажешь, братец? Нашел летчика? — говорю, пробираясь в ванную, перешагивая через разбросанные вчера вечером вещи. Хотя, если я верно помню — я был в таком бешенстве, что удивительно, что я Кристиной не снес никакой вазы или тумбочки.

— С летчиком твоим труба, — тоном «я даже не сомневался» сообщает Влад, — есть подходящий под эти показатели контакт. Но он просроченный, годичной давности. Нет, там есть что-то, напоминавшее отношения, звонки и боле-менее трепетные СМС-ки с «зайками», «кисками» и прочей ванильной требухой, но финал — тот же, что и с Валиевым, разрыв со стороны твоей бывшей, от летчика — ворох гневных сообщений, счет за три похода в кафе-мороженое и тюльпаны на восьмое марта, постскриптумом — вопли про «и в постели ты бревно неструганное». Слушай, младшенький, а расскажи мне по секрету, Виктория-таки реально такое бревно, как тут мне пропагандируют?

И ты, Брут, туда же? Только я выпихнул Титову из мыслей, как у братца вопросики зачесались. Подлые… В уме сонно потягиваются картинки вчерашнего вечера. Теплая, отзывчивая женщина, что откликалась на всякое случайное прикосновение. До того, как её сорвало с катушек…

Неверная, фальшивая — это да. Но чувственность такая, что отрицать её невозможно.

И все-таки мне показалось, или вопрос Влад задал пусть и в шутку, но с намечающимся интересом?

— Тебе-то зачем эта информация? — раздраженно интересуюсь я, осознавая, что воскресенье начинается из ряда вон паршиво.

— Я, может, в детстве обожал кружок резьбы по дереву, и до сих пор неровно дышу к симпатичным бревнышкам, — ржет Влад внаглую, — ну, давай, колись, я, может, хочу подкатить со своим рубанком и прочим инструментарием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍