Но я же не такая! Я и не грубая, и усов у меня нет, мужчин я и не пускаю, и пинками не выталкиваю, и правду-матку не режу, и лицо у меня мягкое… Почему Мариша каждый день общается со мной, а становится похожей на свою прабабушку Тоню и прапрабабушку Нину? Или я вообще все это придумываю? От одиночества.

До сегодняшнего дня я не ощущала себя одинокой. А сегодня, когда Мариша ушла, не оглянувшись, закинув рюкзак за спину, на юбилей Ильи… Не знаю. Может быть, надо было сказать ей: «Не ходи. Что уж, ты так его любишь? Или ты боишься, что он перестанет тебе помогать? Скажи самой себе правду-матку, режь, не бойся!» Но ведь я так своей любимой дочери никогда не скажу.

И она ушла. А я осталась. У меня вообще такое ощущение, хотя мы по-прежнему живем в одной квартире с Маришей, что она – ушла, а я – осталась.

Осталась в ее детстве. Осталась там, где я была нужна ей постоянно. Где я была умной и красивой, где она исподволь не взглядывала на меня своими темными (не моими!) глазами, и я не читала в них что-то такое, что мне расшифровывать совсем не хочется. Я же не интересуюсь политикой, не всегда могу поддержать разговор в нужном русле, не соответствую ее нынешним идеалам… Я осталась в том приятном времени, когда Мариша была милой, доверчивой, ласковой, наивной… Держалась за меня маленькой теплой ручкой… Так медленно росла, и я долго, до четырех лет, носила ее на боку, и это была самая приятная ноша. Мариша обхватывала меня маленькими ножками, крепко цепляясь, и мы так ходили, когда она уставала. Никто не думал, что эта малышка станет когда-то выше меня ростом… Будет иметь на все свой взгляд. Это не плохо, но отчего-то хочется все глубже и глубже уйти в прошлое… Туда, где Илюша был с нами… или даже раньше… Когда еще не было Илюши… Когда все в моей жизни могло повернуться по-другому.

Я встала.

– Спасибо за ужин. Я поеду.

Михаил, тут же подхватившись, уже протягивал руку Алёше.

– С тебя – мастер-класс у меня на курсе, – сказал он. – И в жюри на конкурсе будешь.

– Конечно, конечно, – ответил Алёша, глядя при этом на меня.

Мне не хватает такого взгляда. Очень нужно, чтобы кто-то, хотя бы изредка, смотрел на тебя так. С любовью и надеждой. Это все из прошлого. Никакой любви у Алёши ко мне быть не может. Прошло сто лет. Ему это тоже все кажется, как и мне, я это точно знаю.

Я тряхнула головой и отвела глаза. Что за наваждение…

– До свидания, – сказала у ворот Вика, тоже проводив нас с Михаилом прямо до ворот.

Она не стала накидывать пальто, вышла, как была – в темно-синих джинсах, приятном мягком свитере цвета спелой сливы, на босу ногу. Алёша попросил ее:

– Простудишься, иди домой!

– Так и ты простудишься, Алёшенька, – сказала Вика, беря его за руку.

Ничего не было в этом жесте особенного, никакого указания на собственность. Просто теплая, хорошая дружба. Я видела, что у них все хорошо. Алёша спокоен, доволен жизнью, у него уютный, красивый дом, прекрасная, умная и тонкая жена, такая, которая нужна большому музыканту. Ведь Алёша за то время, что мы не виделись, стал большим музыкантом. Из смешного милого юноши превратился в успешного, гастролирующего по всему миру артиста. Как бы я отнеслась к нему, если бы встретила его разбитым, расплющенным жизнью, если бы он рассказывал не о поездках и красотах других стран, если бы ему не рукоплескал Большой зал консерватории? Не знаю. Может быть, с таким бы меня судьба и не свела. Все наши случайности вплетены в большой невидимый предопределенный путь. Судьбой ли, Богом ли, нами ли самими, всем ли вместе он предопределен, но это именно так.

Мы с Михаилом молча сели в машину. Я не стала оглядываться на Алёшу. Не знаю, смотрел ли он мне вслед. Даже если и смотрел. Что за детский сад! Нам же не по пятнадцать лет. Смотрел – не смотрел… У каждого своя жизнь, налаженная. Точнее, у него налаженная, а у меня…

Не знаю, что так изменилось у меня в жизни. Я вдруг поняла, что я нигде. Хотя это и неправда. У меня хорошая постоянная работа. Меня, наверное, любят некоторые дети. Предмет мой необязательный, но приятный. Высот ни один ребенок не достигнет, но чему-то научится, проведет свободное время в хорошей компании, где никто не ругается, а преподаватель учит создавать своими руками красивое из ничего…

Преподаватель – это я. И этому преподавателю сейчас очень одиноко. Потому что нет ни одного человека на свете, кому бы я могла об этом рассказать. Я не имею привычки жаловаться, даже подругам. Да и на что? Что я живу одна? Все мои приятельницы и знакомые, почти все, живут одни с детьми. У меня нет денег? У кого они есть? Живем же как-то. Дочка выросла и скоро насовсем уйдет в свою жизнь? Так это хорошо, хуже было бы, если бы она металась и не знала, куда ей дальше идти. На что жаловаться? На одиночество. А что такое одиночество? Отсутствие одного-единственного, близкого и родного человека, для меня так.

Я взглянула на Михаила. Кто это? С кем я еду? В профиль он был похож на приличного, хорошего одетого и отмытого чёрта. Черные волосы, внушительный нос, глаза чуть навыкате, полная нижняя губа… Чёрта рисуют по-разному. Я бы нарисовала именно так.

– Нравлюсь? – подмигнул мне Михаил, на секунду оторвавшись от дороги.

Мы ехали по совершенно темной проселочной дороге. Мне показалось, что мы здесь в ту сторону не ехали.

– Мы правильно едем? – с некоторым испугом спросила я.

– Так нравлюсь или нет?

– А если нет?

Михаил что-то пробормотал в ответ, я понадеялась, что мне это только показалось. Не мог он говорить такие ужасные гадости. Ведь он преподает в консерватории, он музыкант, он наверняка уважаемый и даже известный человек… Я уговаривала саму себя, глядя, как нервно дергается желвак на неровной, давно изъеденной оспинами щеке моего нового знакомого. Он же не мальчик, чтобы так переживать отказ. Но он очень-очень странный человек…

– Зачем тогда со мной поехала, если не нравлюсь?

– Да что за разговор, Михаил! Высадите меня, пожалуйста, когда мы доедем до города.

– Не вопрос. – Он пожал плечами.

Что это? Зачем это все мне сегодня, именно сегодня, когда Илюша празднует свой юбилей? Давно не звонила Мариша. Разобралась, значит, со своими поклонниками. Мне интересно, терпела бы она все это, не развернулась бы и не ушла бы, если бы Илья ее не кормил?

Я – не моя бабушка, я такой правды не выдерживаю. Мне стало физически нехорошо от кучи противоречивых мыслей, я попробовала приоткрыть окно.

– Выпрыгнуть хочешь? – довольно весело спросил меня Михаил.

– Душно, – коротко ответила я.

– Мне тоже душно стало в этом городе. Решил так – встречу хорошую женщину, поеду с ней на море, на неделю. Могу себе позволить. Ну, как?

– А со старыми почему ехать не хочешь? – Я тоже решила перейти с ним на «ты».

– Старые разбежались, – охотно объяснил Михаил.

– Сам разогнал?

– Не-а. Разбежались. Не выдержали моего хорошего характера. Женщинам же нужна борьба, слезы, страдания. А со мной – сказка. Не заметила разве? Я, кстати, еще и готовлю отлично. Борщ любишь? Я – мастер. Тринадцать разных рецептов знаю, и все просто пальчики оближешь, как у меня получаются. Пробовала когда-нибудь борщ с грибами и тыквой?

Я ничего не ответила. Мне пришло сообщение от Алёши (он успел взять в машине мой номер, а не успел бы, нашел бы меня в социальных сетях, теперь все это несложно): «Не пропадай больше, прошу тебя». Романтично, конечно, но… Зачем мне все это? Чтобы не плакать больше от одиночества? А лучше плакать от осознания, что счастье близко, но невозможно?

– Дочка пишет? – тут же поинтересовался Михаил.

– Ага.

– Так что, ко мне?

– Нет. Если можно, у метро меня высади.

– А на море?

– На какое море, Михаил?

– Миша. Меня зовут Миша. Ведь какое мягкое, теплое имя, правда? Я же Мишенька, Мишаня… Люблю ласку… иногда люблю… а иногда нет… А ты? Что любишь? Поговорим на интересные нам обоим темы? – Михаил осклабился, нижняя челюсть его опустилась низко-низко…

На кого он сейчас похож? На фавна… Фавн, он же Пан… Есть такая известная скульптура, кажется Праксителя…

– У меня есть кот, – продолжил как ни в чем не бывало Михаил. – Совершенно потрясающий зверь. Впрочем, как и я. Как ты относишься к котам? К большим и шустрым, а?

Надо же. Взрослому, успешному человеку нужна такая игра. От чего? От скуки? Вряд ли у него скучная жизнь. Может быть, он всю жизнь так живет?

– Ты был женат?

– Не помню, – засмеялся Михаил. – Может, был, а может, и не был. А что? Ты хочешь за меня замуж? Прямо сейчас? Ты меня смущаешь… и очень волнуешь…

Я отвернулась и стала смотреть в темное окно, в котором не было ничего видно. Похоже на мою жизнь. Что-то там движется, что-то остается позади, что-то светится впереди. А ничего толком не поймешь и не увидишь. Проносится год за годом, год за годом, что-то меняется, что-то уже не найти – осталось там, куда дороги нет…

– Тонкая… м-м-м… какая тонкая… Мне такая нужна. Вот сяду я у моря через три дня, буду смотреть на него, пить хорошее вино, думать о вечности, поверну голову – а со мной рядом женщина… Тонкая, трепетная… холодноватая… Но в этом даже прелесть…

Я взглянула на него.

– О тебе говорю. Такая мне сейчас нужна женщина.

– Сейчас? – усмехнулась я. – А потом?

– Потом – не знаю. Не знаю, что будет потом. Может быть, ничего. Ты не боишься третьей мировой войны?

– Я не думаю об этом.

– А я думаю. Вот не будет завтра ничего, представь. А ты отказалась со мной поехать.

Я промолчала, и Михаил неожиданно замолчал тоже. За окном замелькали высокие дома. Но я не узнавала место, где мы ехали.

– Адрес скажешь? Куда везти? – довольно прохладно спросил меня Михаил. Наверное, ему надоела придуманная им самим на сегодняшний вечер игра. Или я неправильно в нее играла.

– Мне подойдет любое метро, – ответила я, думая, почему же так долго не пишет Мариша.