– Мам… – Мариша, подойдя ко мне, попробовала взять у меня из рук свою фотографию. – Ты понимаешь, что это нечестно?

– Что именно?

– Что ты любишь вот эту маленькую девочку, которой больше нет.

– Она есть у меня в душе, – упрямо сказала я. – Никогда больше ничего у меня из рук не вырывай.

Мариша, которая хотела обнять меня, отошла и села на место.

– Я же не виновата, что я выросла и больше не похожа на эту девочку.

– Не похожа, – покачала я головой. – Глаза потемнели, волосы потемнели… И вообще не похожа.

– Что мне теперь – застрелиться?

– Да нет. Прости. Что-то я… – Я смахнула пыль с фотографии и поставила ее на место. – Просто самое лучшее у меня уже позади.

– Мам…

– Давай ложиться. Мне папа привет передавал?

Зачем я это спросила? Кто внутри меня это спрашивает? Зачем мне приветы от Ильи? Я хочу себя еще больше помучить? Он мне совсем чужой человек. Но никогда раньше я не чувствовала себя такой одинокой и ненужной вообще никому, как в этот вечер.

Я видела борьбу на лице Мариши. Победил ген правды.

– Нет.

– А ты от меня его поздравила?

– Нет.

– Почему?

– Мне казалось, ему это не нужно.

– Жестко. Молодец. Бабушка была бы довольна.

– Мам… Не я же себе родственников выбирала, – тихо сказала Мариша. – И ты, кажется, ничего не сделала, чтобы отучить меня говорить правду. Только себя всегда в пример приводила, говорила, что вот ты не такая.

– Давай не будем обсуждать, как я тебя воспитывала. Время назад не размотаешь.

Любой хороший психолог сказал бы мне, что я довела Маришу до слез, чтобы отомстить ей за то, что я осталась в этот вечер одна, что она пошла к отцу, а я бродила по улицам и разглядывала себя в витрины, и еще за то, что она молодая, у нее все впереди, а у меня – позади. И я бы правду этого психолога не выдержала. Об этом всем я думала рано утром, когда сидела на кухне в полной темноте, не включая свет, довольствуясь ярким экраном телефона.

Какой же бред пишут люди в ночи… У кого-то уже не ночь в нашей огромной стране, но бред от этого лучше не становится… Поздравляют друг друга с рядовыми религиозными праздниками… Ну зачем поздравлять с днем апостола и евангелиста Луки? Что мы вообще об этом знаем? Двухтысячелетний миф? А что есть миф? Преображенное в веках и умах знание или чья-то яркая фантазия, которой тысячи лет от роду? Но кто же об этом думает, поздравляя с юбилеем Луки или Февроньи…

Кто-то запускает с утра или с ночи мемчик (разукрашенную картинку с текстом), и люди ставят его в свою обычную рассылку и нажимают пальцем кнопку, ни секунды не задумываясь – что они сейчас делают, зачем? А другие (или они же) рассказывают о том, что их внуки получили дипломы на конкурсах… Третье место на районном конкурсе домристов получил мальчик Ваня Сементин из города Дмитрова Московской области… Кому вы это рассказываете, люди? Мировому разуму? Два лайка на сообщении… Учим друг друга жить, рассказываем другим о том, чего сами не знаем… «Чтобы быть счастливыми, надо просто почувствовать себя счастливым…» «Жить чтобы жить» «Научитесь быть счастливыми»… Сотни миллионов гуру, не знающие ничего и учащие всему… И жесткий компьютерный разум, созданный человеком, но развивающийся по сложным, очень опосредованным законам… Мы ироничны и непредсказуемы, а он – быстр и непонятен большинству живущих на земле. Он может то, чего не можем мы, создавшие его.

Что-то ведь идет вовсе не так, как задумывалось вначале… Или вообще – никто этого не задумывал, все спонтанно и случайно? Поскольку мы, по всей видимости, никогда не узнаем, что именно взорвалось и разлетелось во все стороны шестнадцать миллиардов лет назад, из чего и образовалась наша Вселенная, мы не поймем и того, случайно ли все происходящее или задумано кем-то.

Я Бога не отрицаю, совсем без него невозможно. Но в моей голове религия, включая известные нам исторические мифы, тесно переплетенные с религиозными, находится в одной плоскости, а наука о происхождении мира – в другой. И увязать Бога и Большой взрыв, с которого началась наша Вселенная, я не могу. Хотела бы поговорить об этом с каким-нибудь грамотным священником, которых сейчас появилось достаточно много. Поэтому к ним так и тянутся люди.

У меня есть подруга Люда, инженер в прошлом, теперь – продавщица в крохотном магазинчике белья и одежды, которая со всеми вопросами идет к священнику в соседнюю церковь. Наверное, он от нее очень устал или просто у него не хватает времени отвечать на все ее вопросы – Люда ходит каждый день, до работы, потому что работает без выходных с десяти до восьми. А может, он говорит ей одно и то же, а она хочет услышать что-то еще. И в последнее время она стала писать и звонить на телевизионные передачи и порталы. Вопросы ее не все читают, но она терпеливо сидит каждый вечер у телевизора и ждет, ответят ли ей на религиозном канале.

Последний раз Люда спросила у какого-то протоиерея, которого пригласили в гости: «Скажите, пожалуйста, сколько мне нужно жертвовать церкви, если я получаю в месяц тридцать пять тысяч рублей?» – «Тридцать пять тысяч рублей», – не моргнув глазом, ответил ей протоиерей. Увидев, как поползли брови у ведущего, тоже священника, гость спокойно объяснил: «Так ведь какая-то крупа у нее в доме есть? А что ей еще надо? Пусть все несет в церковь. Любит Бога – пусть жертвует от сердца, не считая». Ведущий улыбнулся, надеясь всё свести к шутке, но гость так нахмурился, что тут же дали рекламу. Передача в прямом эфире – не вырежешь.

Около семи утра я увидела значок сообщения. Мне писал Алёша: «Доброе утро, как ты спала?» «Плохо», – написала я, и отправлять ответ не стала, удалила и свое сообщение, и его. Вот это да. Ничего себе… Пишет мне с утра пораньше…

Как-то настроение у меня резко повысилось. Мне не хотелось больше думать о ничтожности человека в сравнении с огромным космосом, не хотелось думать о своем космическом одиночестве, о том, что я не могу утонуть в вере и терпеливо ждать своего конца, надеясь, что в загробной жизни мне повезет больше с обитающими поблизости бестелесными сущностями, и душа моя уже не будет страдать и маяться. И вообще не так уже обидно было за весь вчерашний вечер, за то, что Мариша строит теперь свои сепаратные отношения с Ильей…

Я приняла душ и взялась за приготовление хорошего завтрака. Сделаю запеканку с изюмом, совсем не лень, Мариша проснется, обрадуется…

Мое хорошее настроение не помешало кому-то внутри меня через некоторое время спросить: «Ну, а как же Вика? Чему ты радуешься? Тому, что Алёша тайком от жены тебе пишет? Тайком от жены, от ребенка – общего или не общего, неважно…» Кто же это такой хороший и порядочный внутри меня живет? Кто хочет испортить мое прекрасное настроение?

Я тщательно размешала творог с яйцом и сахаром, аккуратно закрыла миску и отставила в сторону. Желание готовить с утра пораньше у меня резко прошло.

Никогда я не выступала в роли разлучницы – ни разу за свою за жизнь. Не уводила ни друга, ни жениха, ни тем более мужа. И – что? Мне вдруг выпал такой отличный шанс? Понять, как чувствовала себя семь лет назад некая дива, уводя нашего Илью, чьего имени я даже не знаю – она надолго у Илюши не задержалась, была просто первой в его трехлетнем холостяцком загуле? Зачем мне это? Или это мой шанс отомстить? Кому? Илье?

Как раз в ленте, на моей открытой странице в Фейсбуке, ползли чьи-то благоглупости с картинками… «Отвори дверь счастью…» и корзинки с цветами… А если за этой дверью твое счастье стоит вместе с чьим-то несчастьем? Тогда как? Счастье скажет: «Да ты на этого замухрышку внимания не обращай! Я же пришло! Долгожданное! А это… ну пусть постоит, куда его теперь девать… Мы же вместе пришли…» И будет жить у меня счастье – огромное, несказанное, и будут у меня цветы и поцелуи, а рядом всегда будет это нечто – которое не увидишь, но ощущать будешь постоянно. Чужое несчастье…

«Давай пообедаем сегодня ближе к вечеру, – написал мне Алёша. – Я репетирую с оркестром до пяти, потом можем встретиться в центре. Если тебе убого». Авторедактор у Алёши в телефоне заменил слово «удобно» на «убого». Ну да, как-то так… Убого… Украдкой… Украду у Вики ее мужа, которого она вчера крепко держала за руку. Не то чтобы напоказ, но вроде того. «Имейте в виду, что это мое…»

Я ничего не ответила.

«Пообедаем ближе к вечеру»… Или поужинаем ближе к утру… Нет, он ничего такого не писал… А зачем ему со мной обедать и ужинать?

Как бы я себя ни уговаривала, больше всего на свете мне хотелось с ним поговорить, посидеть напротив или рядом. Чтобы он смотрел на меня так, как вчера. Я физически чувствовала его взгляды. На меня так уже миллион лет никто не смотрел. И я не думала, что такое еще будет.

Встала Мариша и, громко охая и приговаривая, что она могла бы спать еще полдня, пришлепала на кухню, обняла меня. Я как-то внутренне напряглась. Она искренне со мной разговаривает?

– Мам… – Мариша прижалась ко мне щекой. – Что ты такая задумчивая? Что случилось?

– Плохо спала, – коротко ответила я.

И еще – я могла бы сказать ей – я встретила через много лет того, кто бы мог быть твоим отцом. Но я решила свою жизнь по-другому. И теперь я больше всего на свете хочу с ним общаться. Он интересный, он талантливый, он совсем не постарел, он великолепно выглядит, и ему, кажется, нравлюсь я. И при этом я понимаю, что я должна все это забыть прямо сейчас, сию секунду. Сделать волевое усилие. И мало того – прямо написать об этом ему. Что я не имею права с ним ни ужинать, ни завтракать, ни переписываться.

Я ничего этого не могла сказать Марише. Только молча на нее посмотрела. Разве она может меня понять? Нет. И рассказать я этого никому не могу. Моя подруга давно встречается с женатым, мучается, расстается, снова куда-то с ним едет. И каждый день пишет письма и звонит на религиозный канал. Вторая подруга крепко замужем. Так крепко, что муж ничего без нее сказать не может. Встретишь его на улице – они живут неподалеку – спросишь: «Как дела?» Он начинает рассказывать: «Так Лена… это… она… у нее…» Спросишь: «Куда идешь?», отвечает: «Так это… Лена… ей надо муки…» Спросишь: «Решили, куда летом поедете?», отвечает «Лена не знает еще…» И они счастливы абсолютно, если и есть у них горести, то не имеющие отношения к личной жизни.