– Я могу оставить тебя здесь, а потом вернуться и забрать, но на это уйдет по крайней мере час.

– Ты? Вернешься и заберешь меня? Да я проведу здесь всю ночь.

– Эй, не говори так больше, ладно? – Он раздражен.

– Ага-ага. Отдел кадров. – Пошатываясь, я залезаю в автобус.

– О боже! – громко восклицает Мэрион. – Люси, ты выглядишь ужасно.

– Люси! – окликает меня Дэнни с задних рядов автобуса. – Я занял тебе место.

Он где-то так далеко, будто я смотрю на него в перевернутую обратным концом подзорную трубу. Если я сяду там, то заблюю всех, это точно. «Прости», – говорю я Дэнни одними губами, сажусь на переднее сиденье и закрываю глаза.

Джошуа прижимает тыльную сторону ладони к моему влажному лбу, и я шиплю:

– У тебя рука холодная.

– Нет, это ты вся горишь. Нужно вызвать врача.

– Сегодня пятница, уже вечер. Какие шансы, что это случится? Мне нужно лечь в постель.

Поездка до дому проходит скверно. Я поймана в ловушку бесконечного, ничем не примечательного временно́го интервала. Я жук в банке, которую трясет ребенок. Автобус качается, в нем жарко, душно, я ощущаю каждый толчок и поворот. Фокусируюсь на дыхании и на ощущении руки Джошуа, которая прижата к моей. На одном особенно резком вираже он подставляет плечо и поддерживает меня в вертикальном положении.

– Зачем? – бессмысленно спрашиваю я и чувствую, как он пожимает плечами.

Мы выгружаемся перед зданием «Б и Г». Несколько женщин собираются вокруг меня, я пытаюсь понять, что они говорят. Джошуа держит меня за ворот влажной футболки и говорит им, что все в порядке.

Происходят оживленные дебаты с Дэнни, который все время спрашивает меня: «Ты уверена?»

– Конечно она уверена, твою мать! – громыхает Джошуа.

Потом мы остаемся одни.

– Ты поедешь на машине?

– Джерри нужны еще одни выходные. Механику. Я поеду на автобусе.

Джошуа двигает меня вперед – тяжело дышащую, потную марионетку. Вкус на языке кислотный. Джошуа убирает руку с моей шеи и цепляется пальцем за шлевку сзади на моих джинсах, другой придерживает меня за локоть. Чувствую, как костяшка его пальца давит на точку над ложбинкой между ягодиц, и громко хохочу.

Ступени на подземной автостоянке крутые, и я останавливаюсь, но Джошуа толкает меня вперед, руки его напрягаются. Он чиркает пластиковым ключом по пропускному устройству, мы входим внутрь, и он аккуратно подводит меня к своей черной машине. Чувствую запах выхлопных газов и бензина. Чувствую все запахи. Сухо блюю за колонной. Джошуа озабоченно кладет руку между моими лопатками. Несколько раз поглаживает круговыми движениями. Меня сотрясает новый приступ рвоты.

Джошуа усаживает меня на пассажирское сиденье. Забрасывает на заднее сумку, о которой я и думать забыла. Заводит машину. Я мельком вижу свое отражение в боковом зеркале: голова свернута набок, на скулах – темные тени, тушь размазалась.

– Ну что? Тебя стошнит в машине, Печенька? – В его голосе не слышно ни нетерпения, ни раздражения. Он открывает окно с моей стороны на несколько дюймов.

– Нет. Может быть. Ну, вероятно.

– Используй вот это, если понадобится, – говорит он мне, подавая использованный стакан от кофе навынос. Включает задний ход. – Говори, куда ехать.

– Катись в ад! – Я снова начинаю смеяться.

– Так вот, значит, откуда ты явилась.

– …ткнись. Давай налево.

Я, как навигатор, провожу машину к дому, где живу. Глаза держу полуприкрытыми, считаю вдохи и выдохи, и меня не рвет. Это достижение.

– Здесь. Перед домом будет в самый раз.

Джошуа качает головой, и я, не в силах сопротивляться, показываю ему свое пустующее парковочное место. Ему приходится помочь мне вылезти из машины, и я повисаю на нем. Моя щека мигом ложится на что-то вроде его груди. Рука обнимает нечто вроде его талии.

Он нажимает кнопку, и вот мы уже стоим напротив друг друга в кабине лифта. Игра в гляделки перекрывается жарким, потливым воспоминанием о том последнем разе, когда мы делали это вместе.

– В тот день у тебя глаза были как у серийного убийцы. – Должно быть, вместе со рвотой я изрыгнула из себя словесный фильтр.

– У тебя тоже.

– Мне нравится твоя футболка. Очень. Она на тебе отлично смотрится.

Джошуа озадаченно оглядывает себя:

– В ней нет ничего особенного. Мне… мне твоя тоже нравится. Она такая большая, как платье.

Двери лифта открываются. Я вываливаюсь наружу. К несчастью, Джошуа меня не оставляет.

– Здесь. – Я прислоняюсь к двери своей квартиры.

Джошуа находит ключи в моей сумке и отпирает дверь.

Никогда не видела человека, которому больше хотелось бы получить приглашение войти. Он просовывает голову в дверной проем. Руки цепляются за косяк, будто он вот-вот ввалится внутрь.

– Это не то, чего я ожидал. Не так уж… цветасто.

– Спасибо тебе. Всего хорошего. – Я проталкиваюсь на кухню и хватаю стакан. Потом пью прямо из-под крана.

– Думаю, мы могли бы найти клинику, которая работает в вечернее время, – произносит у меня за спиной Джошуа и забирает стакан, прежде чем я успеваю его уронить.

Он придвигает к стенке тостер и, чтобы заполнить неловкую паузу, складывает кухонное полотенце. Потом скребет ногтем приставшую к столешнице крошку. О боже, он из тех мужчин, которые любят чистоту! Ему хочется засучить рукава и начать мыть и чистить.

– Тут такой бардак, да? – Я указываю на чашку с отпечатком помады на краю.

Он смотрит на нее с вожделением, и мы одновременно пытаемся разойтись в тесном пространстве.

– Позволь мне отвезти тебя к врачу.

– Мне нужно прилечь. И все.

– Может, позвонить кому-нибудь?

– Мне никто не нужен, – гордо заявляю я и протягиваю руку за ключами.

Джошуа держит их вне пределов досягаемости. Мне никто не нужен. Я позабочусь о себе сама. Справлюсь. Я одна в этом мире.

– Одна во всем мире? Как драматично! Схожу в аптеку и посмотрю, что я могу сделать для тебя.

– Конечно-конечно. Приятных выходных.

Когда дверь за ним прикрывается, я заново утверждаюсь в мысли, что моя квартира похожа на зону стихийного бедствия, загромождена вещами и, да, довольно бесцветна. Отец называет мою берлогу «и́глу». У меня не хватило времени, чтобы придать ей отпечаток моей личности. Я была слишком занята. Застекленный шкаф со смурфами занимает бóльшую часть стены в гостиной, но без подсветки он тонет в темноте. Слава богу, Джошуа ушел!

Кровать моя выглядит так, будто я видела тревожный сексуальный сон, что верно. Простыни сбиты и смяты, а та сторона, где должен спать мужчина, завалена книгами. Из ящиков, как салат из бургера, торчат лямки нижнего белья и краешек трусов со смурфами. Беру с прикроватной тумбочки копию страницы из ежедневника Джошуа и прячу ее.

Принимаю душ: он восхитителен, мучителен, бесконечен. Делаю воду прохладной и ледяной. Потом включаю горячую и разогреваю себя изнутри. Ловлю ртом струйки. Выдавливаю себе на макушку горку шампуня и даю воде смыть его. Свидетельство того, что я, вероятно, близка к смерти, – отсутствие желания воспользоваться кондиционером для волос.

Голова идет кругом и полнится нелепыми образами. Я прислоняюсь к кафельной стенке и вспоминаю, каково это было – опираться спиной на дерево, когда Джошуа Темплман прикрывал меня своим телом.

Наедине с собой я могу воображать что хочу, и мысли мои вовсе не прогрессивные, созвучные двадцать первому веку.

Это развратные, брутальные мысли пещерной женщины. В моих мечтаниях Джошуа наэлектризован животным инстинктом защищать меня, его большие руки с крепкими мышцами обхватили мое тело. Он принимает на себя все удары, и это его привилегия. Он напичкан по самое некуда природным супернаркотиком тестостероном.

Я завернулась в Джошуа и защищена от всех напастей, которые может послать мне мир. Всему болезненному или жестокому придется сперва пробиться сквозь него, прежде чем оно доберется до меня. И этого никогда не случится.

– Жива?

Я вскрикиваю, когда понимаю, что резонирующий голос звучит не в моем воображении, и вжимаюсь в кафель.

– Не входи! – Дверь я закрыла. Спасибо вам, ангелы-хранители. Скрещиваю руки поверх частей тела, которые просвечивают на флюорографии.

– Конечно я не войду, – рычит Джошуа.

– Я совершенно голая. Синяки… – Я акварель Моне, фиолетовые кувшинки плавают на зеленой воде. Он ничего не отвечает. – Ты иди. В гостиную.

Вытирание причиняет боль. Приоткрываю дверь ванной и слышу тишину. Семеню в спальню и нахожу белье – отвратительный бежевый лифчик, шорты и старый верх от пижамы с миленьким динозавром на нем, глаза его сонно полуприкрыты, а под ним написано: «Соннозавр».

Голая, одеваюсь, меня отделяет от Джошуа стена. Я люблю тебя, стена. Хорошая стена. Бросаюсь на постель, так что матрас жалобно взвизгивает, и больше ничего не слышу.


Просыпаюсь, как на вулкане.

– Нет! Нет!

– Я не отравлю тебя. Хватит кривиться. – Рука Джошуа поддерживает меня за шею, а другая вкладывает мне в рот две пилюли. Я делаю глоток воды, после чего Джошуа меня отпускает.

– Мама всегда давала мне лимонад. И сидела со мной. Когда я просыпалась, она всегда была рядом. А твоя? – Я говорю, как пятилетняя девочка.

– Мои родители были слишком заняты, работали сменами, следили за другими больными, так что на меня у них времени не оставалось.

– Врачи.

– Да, я был не в счет. – Резкость тона выдает, что это болезненная тема.

Чувствую его руку у себя на лбу, пальцы легкие и напряженные.

– Давай измерим температуру.

– Я чувствую себя так глупо. – Голос у меня искажен из-за термометра во рту.

Наверное, Джошуа купил его, потому что у меня градусника нет. Я переживаю момент, которому судьбой назначено стать самым неприятным воспоминанием в моей жизни.

– Ты никогда не позволишь мне забыть об этом. – Вот что я пытаюсь сказать. Благодаря термометру получается какая-то невнятица, будто у меня контузия.