Наталья Бочка - Мой мальчик

Что можно сделать с ощущением, когда один единственный человек на земле, который любил тебя по другому, иначе, не так как родители и не так как кто-то другой когда-то полюбит, вдруг исчез из жизни и не появляется больше. Что можно с этим сделать? Ничего.

И если бы знать, что он просто ушел, уехал, но не вернётся никогда. Но нет, он не уехал и он – никогда не вернётся.

Словно тень, бесплотное существо ходила Валентина по квартире, останавливалась, открывала шкаф, смотрела на его вещи, трогала их, прижимала к лицу. И понимала, теперь так и будет. Останутся только вещи.

Мать и отец домой звали переселиться – отказалась. Не могла уйти отсюда, где была так счастлива. Не в состоянии за порог ступить. Эти комнаты и его вещи, только тут всё родное.

Потянулось время тоски. День, ночь. День, ночь.

В дверь позвонили, Валентина пошла открывать. На пороге мужчина, тот, пожилой со стройки. Он и на похоронах всё не отходил, всё спрашивал чего-то. Чем помочь?

– Здравствуйте, – взгляд виноватый, – можно?

– Входите, – она равнодушно кивнула и пошла на кухню.

Он вошел. Валентина обернулась:

– Чаю выпьете?

– Да я на минутку, не стану вас долго задерживать. Я вот по какому поводу, мы тут заявление составили. Понимаете, Николай по собственной инициативе на леса вылез. Не должен был, а вылез. Кто ж за ним уследит. Я конечно с себя вины не сваливаю, но и вы поймите, нам сейчас объект сворачивать никак нельзя.

Говорил он спокойно, не заискивал и не уговаривал, просто излагал. Она понимала, что этот человек не виноват, конечно не виноват. У неё не было к нему или кому-то ещё со стройки ни ненависти, ни злости. Она понимала, что Николай, на свой страх и риск сам полез туда, не посмотрел куда становится и не попал на ту доску, на которой бы устойчиво встал. Она понимала это, но так хотелось, хоть кого спросить – зачем он это сделал. Зачем он полез туда?

Мужчина достал что-то из-за пазухи и положил на стол.

– Я понимаю, это не вернёт вам мужа, прошу вас принять эти деньги, как компенсацию.

Мятый конверт из рыжей бумаги, лежал на клетчатой скатерти и Валентина смотрела на него несколько долгих мгновений, потом перевела непонимающий взгляд на мужчину.

– Что это? – спросила.

– Деньги. Я понимаю…

– Вы предлагаете мне деньги, за что?

– Я прошу вас подписать заявление, о том, что ваш муж…

– За его смерть?

– Мне очень жаль, поверьте. Я бы всё сделал, что избежать этой ужасной трагедии, но…

Внезапно Валентина посмотрела прямо в глаза гостю:

– Сколько там?

– Пять тысяч долларов.

Она схватила конверт, заглянула в него и под удивлённым взглядом пришедшего сунула себе за пазуху.

– Давайте ваше заявление, – резко сказала она.

Телефон зазвонил среди ночи.

– Быстро сюда! – услыхала из трубки голос Алевтины. – Началось!

Валя накинула халат, схватила покрывало и давно приготовленную сумку и как могла тише, вышла из квартиры. В пролётах темно. Сбежала по лестнице, пересекла двор. У двери Алевтины остановилась отдышаться. Толкнула дверь, как договаривались – открыто. Вошла, закрыла на замок.

Музыка заполняла пространство, резкие ноты, словно старались скрыть звуки иные. Тихие стоны Валя услышала почти сразу. Сдавленные голоса Алевтины и другой женщины:

– Давай, тужься. Тужься.

Девочка издавала звуки, но это были ни крики, ни плачь и ни рыдание, что-то сдавленное, похожее на стон немого человека. Валентина в ужасе слушала всё это разнообразие. Если бы она была там с ними и помогала, возможно, всё это не казалось бы таким ужасным мучением. Но она была слушателем, которому каждый новый звук пробирался в самое сердце и там замирал.

Внезапно показалась Алевтина в белой медицинской маске и клеёнчатом фартуке забрызганном кровью. Валя в ужасе смотрела на подругу, на её руки в кровавых перчатках. Она стянула их и кинула в ведро, потом сняла маску и улыбнулась:

– Деньги принесла, – был её первый вопрос.

– Принесла, – Валентина судорожно порылась в сумке и достала мятый конверт.

Алевтина схватила конверт, заглянула и снова улыбнулась.

– Хорошо.

Потом она оставила подругу ещё на какое-то время. Валя сидела в кухне и не знала, что сейчас произойдёт. Страх и волнение сковывали мысли. Она ждала и чувствовала, ещё немного и всё закончится. Только не знала чем. Как всё обернётся? Что будет дальше? Звуки, стоны, покрикивания Алевтины, снова стоны. Резкий крик, писк младенца и вдруг – тишина. Тишина в голове. А потом, снова музыка.

Какая-то возня. Стукнула дверь, вышла Алевтина в руках свёрток.

– Держи. Теперь уходи быстро. Я потом приду. Чуть позже. С этой сейчас закончу.

Валя прижала в себе свёрток. Сердце казалось, вот сейчас выскочит из груди. Подруга открыла дверь, посмотрела в пролёты лестниц:

– Никого. Иди быстро.

Этот путь через двор, такой короткий и невероятно длинный. Всего несколько десятков шагов, но в конце этого пути из простого, обычного человека превращаешься в преступника, в вора. Ещё не поздно, ещё можно вернуться и всё изменить. Ещё можно отмотать время назад и не стать тем, кем станешь в конце этого короткого пути. Валентина прижимала свёрток и почти не дышала. Она шла, уверенно преодолевая шаг за шагом и ощущала это страшное превращение. Она чувствовала как меняются мысли, наполняется любовью сердце, и чистый воздух заполняет лёгкие. Шаг, ещё шаг и вот она уже у двери. Открыла и нырнула в темный проём словно в омут из которого, пусть теперь попробуют, вытянут. Теперь – она не дастся.

Спиной прижалась к двери. Почувствовала лёгкие движения в покрывале, ринулась в спальню, положила свёрток на кровать и развернула покрывало. Широко раскрытыми глазами она смотрела взглядом почти безумным.

Мальчик. Он закряхтел посасывая маленькую соску.

Оторопело она произнесла:

– Мой – мальчик! – Проговорила так, как будто кроме неё и младенца в комнате находился кто-то еще, и она должна была однажды и навсегда сказать этому кому-то, своё окончательное решение.

Алевтина доделала свою работу до конца.

Чуть не на следующий день родственники уехали и под покровом ночи Валя с ребёнком вернулись в её квартиру. Побыли там несколько дней, чтобы родители Валентины думали, что она в роддоме, а потом спокойно вернулись. Обстоятельства складывались одно к одному и уже скоро все во дворе знали, что Валентина родила мальчика, назвала Антоном.

***

Счастливые бабушка и дедушка так никогда и не узнали об обстоятельствах появления этого ребёнка. Мать умерла через три года после этих событий, отец пережил её на полтора года.

Письма с угрозами приходили регулярно. Они уже перестали пугать и даже удивлять. Если придавать им хоть какое-то значение, можно сразу бросать судебную практику и заниматься чем-то другим. Чаще конечно, угрозы происходили от конкретных людей, но иногда и анонимно, что собственно, совсем не придавало им другой, более таинственной окраски.

В какой-то момент судья просто перестала обращать на них внимание. Может с годами или от других каких чувств, но в душе совсем ничего даже не шевелилось при виде очередной анонимки. Так или иначе, издержки профессии ни куда не денешь.

Но вот последнее анонимное письмо, каким-то странным образом, всё время всплывало в памяти. Слова – «я всё о тебе знаю» – вроде не угроза, но такие тревожные. Они вспоминались время от времени, и как-то по-особому шевелили воображение.

Кто знает? Что знает?

***

Всегда что-то мешало. Сначала работа, в которую Воронцова кинулась очертя голову сразу после практики. Так кинулась, что не заметила как пролетели шесть лет в терзаниях и сомнениях. В страхе и неуверенности. Немного погодя она уже не церемонилась со служащими и коллегами, смело вступала в споры и дискуссии. Может быть, эта её напористость, непоколебимость и дала те плюсы, которые и теперь имеет судья Воронцова – хорошее место, уважение сослуживцев и самое главное, уважение и высокую оценку начальства.

Потом, вероятно, сложившееся при таких обстоятельствах поведение уже окончательно и безоговорочно выстроили образ железной леди. Она не чувствовала себя так, но понимала то, что видят люди основополагающее. Даже если она захочет их переубедить, вряд ли это получится. А раз так, тогда и не нужно ничего доказывать и она ещё глубже зарывалась в законы, в пункты и подпункты.

При всём при этом она почти никогда не чувствовала себя одинокой. Работа занимала такое количество места в её уме, что ничего другого Воронцова не знала и знать не хотела. Разве только то, что необходимо, для нормального, приличествующего должности существования. Но и тут, совсем малая часть от того, что есть у большинства женщин.

Она никогда не пользовалась косметикой и все, что было ей нужно – всего лишь чистота. Одежда сдержанная, простая. Почти без формы. Воронцова была равнодушна к красивым вещам.

Всё это, и работа, и характер, и стиль, так или иначе, отталкивало возможных претендентов на отношения. Если в двадцать пять ещё вспыхивал на щеках румянец при касании руки или при взгляде на неё кого-то из парней в университете, то немного погодя нерешительность и скепсис в отношении мужчин, а потом и вовсе придирчивость и равнодушие, перечеркивали на корню любую, даже саму незначительную попытку познакомиться. Отношения были ей не нужны.

Впечатление, которое она производила на мужчин, противоположное тому, какое должно. Это даже не было странно тем, кто её знал. Хотя и они порой задавались вопросом – как может эта маленькая женщина, быть такой глыбой льда?

Никогда у неё не было никаких отношений. Пара случайных заходов в студенческие годы она вообще не брала в расчёт, это то, на что не стоит обращать хоть какое-то внимание в её биографии.