– Але-е-ена! Я тебя люблю!

Спонтанное и ошеломляющее своей громкостью признание теплой волной прокатывается по моей коже и наполняет все тело небывалой легкостью. И я позволяю себе расслабиться на пару секунд и насладиться зрелищем, не думая о возможных последствиях, вроде грозных соседей со скалками или о наряде полиции, вооруженном дубинками.

– Слезай, убьешься! – вынырнув из волшебной страны с радужными пони, я кричу по весь голос, пока Лиза крепко держит меня за талию и бормочет что-то ругательное себе под нос. После чего я трусливо зажмуриваюсь, отказываясь следить за тем, как Иван неуклюже съезжает с влажного от дождя металла. Пижон!

Досчитав до десяти и не без опаски разлепив веки, я убеждаюсь в том, что обожающий экстрим сосед относительно твердо стоит на своих двоих и никакой дядь Жора с монтировкой ему не угрожает. Так что теперь можно шумно выдохнуть и вернуться вместе с Истоминой к столу, чтобы мечтательно пристроить подбородок на сцепленных в замок пальцах и начать рассуждать о вечном.


– Вот почему Ричард Гир, лезущий к Джулии Робертс с цветами – это романтично, а Филатов с его подвигами – «ты-же-все-себе-переломаешь-придурок»?

Вопрос повисает в воздухе без ответа, и я не добиваюсь от Лизаветы ничего, кроме озорного девчачьего хихиканья. Так что, смерив подругу укоризненным взглядом, я переключаюсь на бытовые хлопоты: ставлю на газ чайник и попутно разогреваю оладьи в микроволновке, выбивающейся из общего винтажного антуража.

– Кнопка, я, блин, соскучился! – от плиты меня утаскивают так стремительно, что я в один миг забываю вертящиеся на языке сентенции в адрес своего фальшивого жениха и проблемного соседа. Как послушная кукла, усаживаюсь на мужские колени и утыкаюсь носом в Ванькин висок. Позволяя его пальцам пробраться под мой свободный свитшот серого цвета с розовыми вставками по бокам и вытворять там все, что их хозяину заблагорассудится.

– А я мысленно уже развесила твои кишки на люстре. Сорян, – огрызаюсь больше из вредности и для профилактики, на самом деле простив Филатову и километры измотанных нервов, и дорожки пролитых из-за его персоны слез.

– Але-е-ена!

– Что? – я стойко игнорирую сквозящий в Ванькином бархатистом голосе укор и упорно не поддаюсь фирменному Филатовскому очарованию, сражающему наповал всех представительниц прекрасного пола от шестнадцати и до сорока пяти в радиусе километра. Щелкаю но носу сопящего соседа и вкладываю в клятвенное обещание максимум серьезности. – Я это всенепременно сделаю, если Ирэн, Надин или подобная зараза еще раз принесет твой телефон и назовет меня твоей сестрой. Понял?

И вместо того чтобы заверить меня в том, что нелепая случайность никогда больше не повторится, этот недобитый неандерталец не находит ничего лучше, чем обхватить мой затылок ладонью и закрыть мне рот диким выматывающим поцелуем. От которого воспламеняется каждая клетка, в далекие берега уплывает здравый смысл, а мозги превращаются в жидкий кисель.

И вот я уже сама зарываюсь пальцами в Ванькину волнистую шевелюру и отчаянно прикусываю его нижнюю губу, вымещая на Филатове скопившиеся злость и обиду. Не больно царапаю ногтями его шею и плечи и не могу сдержать хриплых гортанных стонов, вырывающихся из грудной клетки. И я вряд ли смогу остановиться, даже если сейчас на нас упадет метеорит или проломит потолок рояль от соседей сверху. Правда, к сухому покашливанию и едкому сарказму от Александра я оказываюсь не готова.

– Нет, вы не стесняйтесь. Если что, могу посоветовать неплохой мотель в двух кварталах отсюда.

– Волк, кайфолом! – Иван нехотя прерывает наш с ним поцелуй и раздраженно рычит на друга, приобретая сходство с разбуженным посреди зимней спячки медведем. Очень не выспавшимся и очень недовольным медведем.

И только порция сочного оливье и внушительных размеров бутерброд помогают немного поднять настроение моему гризли, наотрез отказывающемуся разжимать стальные объятья, сомкнувшиеся вокруг моей талии. Впрочем, я не очень-то сопротивляюсь, наверстывая упущенное и попеременно скользя подушечками пальцев то по небритым скулам, то по волевому подбородку, то по приковывающим мое внимание обветренным губам.

– Тот вечер вообще не задался, – покончив со второй чашкой чая, Филатов наклоняется ко мне и едва различимо шепчет на ухо, задевая мочку своей трехдневной щетиной. – Сначала Захар обрадовал, что влез в масштабные долги и связался не с той компанией. Потом классуху пришлось в больницу везти, потому что у нее дочку забрали на скорой. А на обратном пути какой-то урод ослепил дальним светом, и я на всем ходу чуть не влетел в отбойник.

От брошенных с небрежной беспечностью фраз холодный пот струится вдоль позвоночника, а поздний ужин настойчиво просится наружу. И я невольно переоцениваю иерархию ценностей, впиваясь ногтями в Ванькины предплечья и стараясь избавиться от калейдоскопа ужасающих картинок.

Только сейчас я понимаю все грани моей острой всепоглощающей потребности в колком, упрямом и надежном, как гранитная скала, Филатове. И только сейчас, пройдясь по грани ужасной потери, я могу с твердостью заявить, что он нужен мне именно таким. Со сбитыми и чуть припухшими после драки костяшками. С неглубокой поверхностной ссадиной на левой щеке. С пятнышками запекшейся крови на рукавах толстовки. И с неугасимым огнем, освещающим родные орехово-карие глаза.

Глава 36

Иван


Настоящая любовь: тот, кого можно

представить родственникам без

иррационального страха (за родственников).

(с) «Интимный дневник. Записки Лондонской

проститутки», Бель де Жур.


Ловкие пальцы скользят по моим скулам, осторожно очерчивают подбородок и в нерешительности замирают около губ. Ненавязчивый персиковый аромат щекочет ноздри и ассоциируется с одной вредной девчонкой, вымотавшей мне все нервы своим отсутствием. И я думаю, что это лучший сон за последний, наверное, месяц. Хотя, стоп!

Я медленно приоткрываю один глаз, чтобы встретиться взглядом с голубыми озерами, в которых плещется щемящая нежность и что-то очень похожее на… любовь? И осознание того, что я небезразличен своей в меру вредной и не в меру обаятельной соседке, выбивает дух и на какое-то время лишает способности говорить.

Поэтому, единственное, что я могу – так это сгрести в охапку нависшую надо мной Кнопку, пристроить ладонь у нее на пояснице и неторопливо любоваться россыпью редких веснушек на аккуратном носу, очаровательной ямочкой на правой щеке и искрящейся задорной улыбкой, освещающей купающуюся в предрассветных сумерках спальню.

– А где те две близняшки, с которыми я уснул вчера? – я не могу отказать себе в маленькой слабости, поддразнивая хищно прищурившуюся Васильеву, и с нескрываемым удовольствием переживаю град легких ударов, обрушивающихся мне на грудь.

Без особого сопротивления позволяю втянуть себя в бой на подушках и без сожаления уступаю победу Аленке, после чего выпрашиваю утешительный приз в виде поцелуя. Чтобы спустя пару мгновений раствориться в нехитрой, но жизненно необходимой ласке и в полной мере насладиться накрывшей нас с головой страстью, затмевающей необходимость выбираться из постели и планировать грядущее знакомство с Васькиными родителями.

– Не передумал? Если не уверен, я могу позвонить маме и все отменить, – после вымотавшего нас двоих марафона, Кнопка устраивается у меня под боком, поджав ноги, и вырисовывает на моем предплечье понятные ей одной витиеватые узоры. И я бы, возможно, поверил, что ответ на повисший между нами вопрос совсем ее не волнует. Если бы не видел, как испытующе меня изучают ее аквамариновые глаза, и не чувствовал, как нервно подрагивают замершие на моей коже пальцы.

– Не дождешься.

Приятная истома разливается по венам, вынуждая поваляться на смятых простынях вместе с Аленкой еще добрый час, а потом я волевым усилием все-таки выдергиваю себя из кровати и топаю в ванную. Правда, вместо ожидаемой бодрости я нахожу в отражении нарисованные черным карандашом усы и прикидываю, как громко бы ржал персонал «Кабриолета», ввались я туда с таким мейкапом.

– Я тоже тебя люблю, Кнопка, – бросаю застывшей в дверном проеме девчонке, так и не удосужившейся переодеться из моей рубашки во что-то более приличное, и выхожу в подъезд. Борясь с тихой досадой от того, что не могу весь день провести наедине с занимающей все мои мысли соседкой.

По дороге в салон красоты я скупаю пол цветочной оранжереи, намереваясь поблагодарить выручившую меня Истомину, а позже произвести хорошее впечатление на семейство Васильевых. Не забываю про бутылку коллекционного коньяка для Евгения Александровича, цепляю шоколадный торт для обожающего сладкое Петьки и с чистой совестью отправляюсь в Лизкину обитель, чтобы там столкнуться с ней нос к носу.

– Что, ностальгия по былым временам замучила? – хозяйка «Кабриолета» встречает меня иронично изогнутой бровью и с царственным кивком принимает букет темно-фиолетовых ирисов. Бережно опускает их в вазу с водой и возвращается, взъерошивая мою шевелюру. – Давно не предлагал какой-нибудь гламурной фифе с мопсом подмышкой глубокую эпиляцию зоны бикини?

– Умеешь ты все испортить, Истомина, – фыркнув, я щелкаю Лизавету по носу и осекаюсь, заметив кажущийся знакомым затылок. Пересекаю зал неторопливыми тяжелыми шагами и, остановившись у дальнего кресла, стучу костяшками по иссиня-черной макушке. – Шеф, а давай ее в розовый перекрасим? Или в салатовый?

– Ваня, ты… – Ирэн резко дергается и так же резко поворачивается в кресле, купая меня в осязаемом испуге, когда мои пальцы ложатся ей на шею.

– Я очень зол и откручу тебе башку, если ты еще раз приблизишься к моей невесте. Невзирая на то, что ты девушка. Ферштейн?

Какое-то время я пристально разглядываю испуганно хлопающую длинными наращенными ресницами инста-диву и искренне не догоняю, что связывало нас в прошлом. Потому что сейчас меня не привлекают ни манерно надутые губы ярко-алого цвета, ни острые крылья длинного носа, ни скрывающиеся за невинной улыбкой прагматизм и стремление использовать людей ради своей выгоды.