Телефон зазвонил, на дисплее высветился номер Максима Геннадьевича. Остатки рационального мышления подсказывали мне, что отвечать не следует. Вот не в том я сейчас состоянии, чтобы общаться с начальством и по совместительству будущим миллионером, и по совместительству моим… Впрочем, нет, просто с начальством. Все эти глупые фантазии по поводу него, по поводу нас были полной чушью даже до того, как он стал наследником одного из крупнейших состояний Европы. Социальная пропасть между нами была велика, а теперь она и вовсе безразмерна.

Вот почему не я оказалась дальней потомкой этого старика? Или потомицей? Или?..

— Ты ответишь или нет? — выдернул меня из омута мыслей Костик.

— Отвечу, — сказала я и продолжила смотреть на дисплей.

— Ну так отвечай.

Я нажала на зеленое изображение трубочки и, постаравшись сделать голос трезвым, ответила:

— Алло.

— Катюха? Ты там что, бухаешь?

— Нет, — честно сказала я, — только чуть-чуть.

Все остальное, кажется, сказал мой голос.

Прямо скажем, наш преподаватель риторики мною бы не гордился. Да и заслуженная артистка, которая учила актерскому мастерству, тоже укоризненно покачала бы головой.

— Ну ты даешь, подруга. Я тут, как порядочный, сижу трезвый как стекло с этими чертовыми снобами. Как только вырвался, сразу за руль, а она там уже празднует…

Я хотела возразить, что не праздную, а веду разведывательную деятельность, но у меня были большие сомнения, что со словом «разведывательная» я справлюсь без урона для репутации.

Здесь совершенно некстати подал голос Костик:

— Это кто там у тебя?..

Очень громкий голос.

Максим сразу сменил веселый тон на невеселый:

— Извини, не подумал, что ты там с мужчиной. Прости, если не вовремя… — он явно намеревался отключиться.

Я рассмеялась:

— Да какой же это мужчина?! Это Костик!

Мда… Преподаватель этикета выставила бы меня вон за такое, а спец по гендерной психологии, возможно, била бы сапогами за нанесенную Костику моральную травму. Впрочем, травмировать Костика морально — это, я вам скажу, задача не из легких.

Вместо того чтобы расстроится, обидеться и пойти резать вены, он громко заржал. И еще громче крикнул прямо в трубку Максу:

— Забирайте отсюда эту пьянь! Никакого уважения к дорогим напиткам, только продукт переводит.

На том конце провода несколько секунд молчали.

— Кать, передай трубку Костику, пусть он продиктует адрес.

Вот как они это делают? Только недавно они еще не знали о существовании друг друга, а вот уже у них мужская солидарность, и мой не слишком трезвый организм без особых церемоний передается с рук на руки.

А Костик кричит вслед:

— Если она будет нести какую-то чушь про наследство там, не слушай. Пунктик у нее такой. Вечно, как напьется, сказки рассказывает.

Макс тащил меня прочь от Костика, словно водоворот тростинку, но я все-таки умудрилась повернуться к своему другу-собутыльнику и благодарно ему кивнуть.

Туман… Он течет мимо меня, вокруг меня и, кажется сквозь меня. И я тоже, плавно покачиваясь на волнах, куда-то теку — вслед за туманом. До тех пор, пока меня не вытаскивают из этой странной субстанции сильные руки.

— Все, приехали. Ну и набралась же ты! — голос откуда-то издалека.

И мне становится легко и спокойно. Потому что это правильные руки. И голос правильный. И запах тоже правильный — чуть терпкий, свежий… Я наверное даже смогу вспомнить название. Когда-нибудь потом.

А сейчас меня, кажется, несут на руках. Так что это неподходящее время для мыслей. Это подходящее время для того, чтобы прижиматься к широкому плечу щекой. А еще лучше — уткнуться носом в шею. Впрочем, зачем носом, если можно мягко касаться ее губами, глубоко вдыхая запах (тот самый, что пока побудет без имени) и тянуться выше — пытаясь добраться до губ. Интуиция подсказывает, что они где-то там, выше и левее.

И я бы обязательно их нашла, но сильные руки вдруг отпустили меня, осторожно поставили на пол. Нет, не отпустили совсем. Прижимают. Послышался звон ключей. Нехорошо. Неправильно. Верните все как было!

Вряд ли я сказала это вслух, но меня будто услышали. И снова подхватили на руки. А потом опустили на что-то мягкое и удобное. Ну вот, теперь гораздо лучше. И главное — я могу дотянуться до губ. Могу целовать и даже не пытаться понять — то ли мне отвечают на поцелуй, то ли просто пытаются что-то сказать.

А еще — путаться в полах пиджака, скользить по тонкой такни рубашки, пытаясь проникнуть руками под одежду.

Я знаю, что нельзя. Вернее не так. Вчера было нельзя. И завтра тоже будет нельзя. А сегодня, сейчас почему-то вдруг можно…

Или тоже нельзя? В один момент вдруг ничего этого не стало — ни плеч, ни губ, ни рубашки (а ведь я почти справилась с пуговицами, по крайней мере — с одной). И только голос из тумана сказал что-то вроде:

— Я бы остался… Но завтра ты мне этого не простишь.

Я услышала удаляющиеся шаги.

Больше цепляться было не за что, и вязкий туман поглотил меня окончательно.

Глава 18

Я проснулась утром и быстро сообразила, что не дома.

Нет, у нас с Ришкой очень уютненькая квартирка с симпатичной отделкой. Так что нельзя сказать, что из халупы с обшарпанными обоями я попала во дворец, но все-таки комнат по сто квадратов величиной у нас нет, и таких роскошных диванов тоже нет.

Я обнаружила себя именно на диване, усыпанном очередным набором пледов и подушек. Кажется, у Максима Геннадьевича по этому поводу какой-то пунктик. Возможно, в той пещере, где его воспитывали, именно так и говорили. Если человек заболел, сломал ногу, перебрал спиртного или ударился головой обо что-то твердое или железное, не беда! Главное — обложить его подушками, и ему сразу полегчает. Может, и не сразу, но к утру точно полегчает.

В моем случае это, кажется, сработало. Никаких следов похмелья не было. У меня даже не болела голова, и не было той самой слабости и вялости, которая заставляет здоровых, в общем-то, людей не подниматься с кровати.

Я чувствовала себя прекрасно. Но предпочла бы, чтобы судьба была ко мне благосклонна и заставила забыть то, что случилось вчера. Взамен я согласилась бы на ту же головную боль. А я помнила все в леденящих душу подробностях. И что делать с этой памятью, хоть убейте, не знала.

Я поднялась с дивана, стопкой сложила одеяла и подушки, как и положено вежливому гостю, который не хочет оставлять после себя бардак, и побрела выяснять, что еще ждет меня этим утром.

Как ни странно, ничего плохого меня не ждало: в ванной я обнаружила горячую воду и целую батарею всяких пузырьков, среди которых без труда нашла нужные. Черт, он что, ограбил косметический магазин? Или каждую из женщин, которая бывает в этом доме, он просит оставить на память парочку тюбиков крема или бутылочек лосьона для снятия макияжа? Если и так, я была им благодарна. По крайней мере, из ванной я вышла изрядно посвежевшей и довольно быстро обнаружила кухню.

А на кухне сам собой обнаружился завтрак и хозяин дома. Присутствие гостей его, похоже, не смущало. Он расхаживал по квартире в спортивных брюках, не удосужившись надеть даже майку. Не то чтобы я в первый раз была вынуждена лицезреть этот точеный торс, но раньше он меня так не смущал. Может быть, потому, что раньше он не выглядел немым укором. Вроде как: после вчерашнего, что уж церемониться!

— Как чувствуешь себя? — с улыбкой спросил Максим.

Я пристально вглядывалась в его лицо, силясь найти там выражение самодовольной снисходительности или чего-то в том же роде. Но, кажется, не нашла. Он смотрел на меня с участием и только. Или хорошо маскировался.

— Как ни странно, отлично, — честно сказала я.

— Это хорошо. Молодой здоровый организм успешно справляется с интоксикацией, но ты его пожалей в другой раз.

И снова я вглядываюсь в его лицо, силясь отыскать во взгляде какие-то скрытые намеки на вчерашнее, но, кажется, не нахожу.

— Ну что, будем завтракать? — спросил он.

Нет, я больше так не выдержу!

— Максим Геннадьевич, — мне пришлось собрать в кулак все силы, чтобы это выговорить. — Я знаю, что вела себя вчера недостойно. Это было очень плохо с моей стороны. И я искренне благодарна вам, что вы не воспользовались ситуацией.

Я говорила это и с удивлением замечала, как меняется лицо моего босса. Только что он был весел и доброжелателен, даже, пожалуй, заботлив. Но вот одно мгновение — и сгустились тучи. Брови нахмурены, зубы сжаты, на щеках ходят желваки. Не надо быть физиогномистом, чтобы понять: он в бешенстве.

— А что должен был?

— Ну-у, — я не знала, как реагировать на эту резкую перемену в его настроении. Если честно, таким я его не видела. Вернее, нет, видела однажды, когда вернула его цветы. Но и тогда градус гнева был значительно ниже.

— Тебе доставляет удовольствие меня оскорблять? — он подошел ко мне близко, почти вплотную, а учитывая разницу в габаритах, практически навис надо мной.

Оскорблять? Он вообще о чем?

— Ты всерьез считаешь, что у меня все настолько плохо, что я должен тащить в постель любую бедняжку, которой не повезло напиться где-то недалеко от меня? А если я вдруг этого все-таки не сделал, меня надо благодарить?

Я не знала, что ответить. Если честно, я не полагала, что обычное «спасибо» может вызывать такую бурю.

— Нет, простите, я не это хотела сказать, — промямлила я на всякий случай. — Просто я сама дала повод, и поэтому…

Кажется, ему уже удалось взять себя в руки. Теперь он смотрел в глаза уже без былой ярости, но всё еще недобро.

— Вот когда ты все то же самое, что и вчера, проделаешь трезвая, это будет повод!