А потом опускаю взгляд вниз, и вижу, что на ее рубашке расстегнуты несколько пуговиц. Отлетели, ослабли – плевать.

Смотрю на упругую грудь, приподнятую черным пуш-апом.

Как будто специально так -  чтобы ближе к ладоням, ближе к губам, ближе к языку, которым можно пройтись по соскам.

Мне нравится, когда минимум второй с половиной, а желательно третий.

Но мне почему-то хочется провести пальцами по ее небольшой груди, сжать ее, услышать приглушенный, чуть удивленный стон, который заставит прекратить орать эту музыку.

А потом, уже потом подняться к губам, и...

Да блядь!..

Отшатываюсь от нее.

Убираю ладонь.

- Поищи в бардачке, - роняю, распахивая дверь и не глядя на нее, - где-то должны быть салфетки. И да, застегнись, а то все напоказ.

Прислонившись к капоту, достаю пачку сигарет, зажигалку, пускаю дым, глядя на оживленный перекресток, куда мы едва не выскочили. Сзади сигналят, объезжая, пытаются что-то орать – по хрен все.

Пускаю вверх сизые кольца, слушаю, как бешено бьется сердце под раскатистый рок.

Вторая сигарета, и так же – не оборачиваясь, выкидывая из мыслей все лишнее. Одна затяжка – минус воспоминание.

Мимо проносится черный джип, сигналит, показываю фак, не отвлекаясь от терапии. Еще одна затяжка – и можно почти спокойно дышать. Но хозяин этой тачки даже наглее, чем я. Объезжает бэху, вклинивается на тротуар, не обращая внимания на пешеходов, которые отскакивают на безопасную зебру.

Правильно, от таких, как мы, безопасней держаться подальше.

Тем более, что кажется, будет замес.

И к лучшему, потому что от сигареты уже паршиво во рту, а так разомнусь. Но неожиданно забава срывается.

- Кирилл! – двери джипа распахиваются, и из него вываливает Макс, а следом за ним две незнакомые крали на каблуках, как ходули.

Все трое подходят ко мне, Макс представляет мне девушек, имена которых тут же стираются из памяти, и подает знак бровями, намекая присмотреться к блондинке.

Блондинка – это хорошо.

К тому же, грудастая.

Да и платье обтягивает так, что сразу понятно: есть за что подержаться, когда будешь вдалбливаться.

- Привет, - она прилипает к моему боку, перехватывает у меня сигарету и затягивается так, будто уже отсасывает. – А ты красавчик.

Впервые бросаю взгляд на ее лицо – губы надуты, ресницы наклеены, брови нарисованы, волосы не свои, черты… Да такие же, как у других, однотипные. Трахнешь – утром не вспомнишь. Особенно, если смоет косметику.

- Мы едем на одну вечеринку, - сообщает Макс, пощупывая ту, которая жмется к нему как голодный котенок. – Ты как, свободен? Может быть, с нами? Оторвемся по полной.

Блондинка отбрасывает окурок, выдыхает дым, задрав голову и привлекая внимание к своей шее. А заодно едва заметно трется своим бедром о мое. Приглашение, долго толковать не приходится.

- Оторвемся… - понизив голос, воркует она.

Плавно разворачивается, приоткрывает призывно губы, но бросает взгляд на машину и хмурится:

- Ой… а вдруг у него что-то важное? Вдруг что-то более интересное намечается. – Кивает на тачку и капризно интересуется. - Это кто у тебя там?

- Никто.

Хочу добавить, никто – в том смысле, что ей не из-за чего волноваться, нечего переживать, что останется сегодня неудовлетворенной. Но просто не успеваю.

Она качается ко мне, практически наваливаясь, почему-то хохочет. Довольно долго и громко. Так громко, что заглушает не только шум улицы, но и рок в машине, который я так и не выключил, а теперь из-за смеха не слышу.

Прикладывает палец к моим губам, а своими скользит по моему подбородку, кусает мочку уха и выдыхает довольно:

- Тогда поехали. Тем более, что «Никто» больше нет.

Дальнейшее сливается в бесконечный кошмар, один из тех, когда свято надеешься, что спишь, и уверяешь себя, что спишь, и терпишь, зная, что однажды проснешься. А я понимаю, что все, что происходит со мной сейчас – явь. И я смотрю на экран, где переплетаясь, стонут в оргазме два человека, и где один из них – я.

- Ты – шлюха, - жаркий шепот, и сразу же руки, некогда любимые руки, ползут мне под блузу. А я вырываюсь. Я не хочу так. Но они сильнее, и юбка моя задирается к талии, а мужские ладони ползут выше, к трусикам. Нежно гладят, едва прикасаясь. Пожалуй, так нежно не было даже в наш первый раз.

- Красные, - с упоением выдох.

Да, сегодня надела. Любимый цвет моего мужа. Мужа! А не того, кто пытается возбудить меня силой!

- Яр, не надо…

Не слышит. Руки его, оставив трусики, коварно ползут под блузу, рывком распахивают ее, заставляя пуговички жалко стучать по полу. Или то мои слезы?

- Пожалуйста, Яр…

- Я хочу, чтобы ты кончила, - пальцы его сжимают мои соски, вопреки ожиданиям, нежно. Так нежно, что невольно мелькает мысль попросить большего. – Хочу услышать, как ты кончаешь. Со мной. Мы ведь оба знаем теперь, что ты можешь.

Смешок, и мне слышится горечь в нем, но плевать, потому что мне горче. Я пытаюсь остановить вторую руку, что уверенно заползает мне в трусики. Тоже нежно, чудовищно нежно. Был бы он грубым, у меня были бы силы сражаться, а так…

Тихий стон для него подсказка, и он слушает мое тело, но не слова, что срываются с губ. Я прошу, выгибаясь в его руках. Прошу прекратить, насаживаясь на длинные пальцы. Я тону в удовольствии, вопреки логике, вопреки тому, что чувствую: со мной не Яр сейчас – незнакомец. А он рад. Он доволен. Он ждет, и я почти оправдываю его ожидания, но когда до вспышки остаются микросекунды, яростно отпихиваю его и омерзительный ноутбук в сторону.

- Прекрати!

- Ты не кончила.

- Прекрати!

Надвигается грозовой тучей, загоняет меня в угол, между плитой и столом, между острыми шкафчиками. Усмехнувшись хитро, ловким движением поднимает и усаживает на деревянный стол для разделки. Его губы так близко, глаза горят обещанием, но я не хочу, а обещаниям больше не верю.

- Почему нет? – облокачивается по обе стороны, и дышать практически невозможно.

А меня терзают другие вопросы. Почему он безумно красив даже в эту минуту? Почему мое сердце все еще бьется?

Ладонь самовольно ложится на его скулу, поднимается к волосам пшеничного цвета, но безвольно падает вниз. Не могу… не надо… Я так люблю его волосы, что если дотронусь, позволю все. Прячу разочарованный выдох, и говорю как есть:

- Потому что ты меня предал.

Он с минуту смотрит на меня так, будто я говорю на китайском, а он пробирается через незнакомые буквы. А потом заходится резким смехом, а я в каком-то упоении рассматриваю ворот его красной рубахи, поднимаюсь взглядом от горла к подбородку, впалым щекам и глазам цвета ночи, опускаюсь к загоревшим запястьям. Ему идет красный цвет: они с властью неразделимы.

Замечает мой взгляд, но понимает по-своему, в привычной для этого дня извращенной форме.

- Предал?! Я?! Тебя?! Ну конечно! Я – лев, а ты – бедная овечка!

Хватает меня за горло, но не душит, осторожно поглаживает кожу. Смотрит в глаза с упреком и какой-то детской обидой и спрашивает нежно:

- Зачем?

Начинаю оправдываться – он не слышит, повторяет как заведенный:

- Зачем… снова?

И отходит к бутылке. А я перевожу дух, одергиваю и без того слишком короткую юбку, дав себе зарок, что с этого дня только брюки и джинсы, они не задираются так предательски быстро. Края блузы придерживаю руками, пуговицы искать бесполезно. Слабость не позволяет резво соскочить со столика, голова кружится, и тошнота… Кажется, маленький сопротивляется вместе со мной такому обращению папы…

Нет, не думать о нем… Папы нет… Он сам от нас отказался…

Тошнота усиливается, но все-таки мне удается достать пятками пол, не вырвав при этом. А Яр не выпускает бутылку. Глоток – взгляд на экран и в мою сторону. Никогда не видела его пьяным. Впрочем, так странно… язык у него не заплетается, то есть, он больше под эффектом наркотиков, чем алкоголя. Но зачем? Никогда не думала, что он может…

Взгляд мой упирается в монитор, где по новой идет прежний ролик.

Впрочем, я многого не предполагала. Например, что когда-нибудь смогу вытерпеть прикосновения другого мужчины… А я вона как – громко… даже во сне. Мне становится так смешно, что от непролитых слез режет глаза. Неужели не видит? Неужели не понимает, что там все не настоящее? Тело мое, но звуки, стоны – подделка. А Макар… Макар, увы, настоящий. Тот, который так волновался сегодня, что между нами с Яром случилось. Тот, который приносил мне отвары, от которых хотелось спать. Тот, который потрахивал меня, пока не было мужа.

- Засмотрелась? Хочешь – сделаю громче?

Не могу узнать в том, кто ко мне приближается, своего мужа. Хищник. Голодный, злой, сильно обиженный: зрачки как две черные дыры буравят меня, обдавая липким страхом и холодом. Мне нужно было уйти раньше. Нужно было уйти, а не затевать голливудских разборок. Кому я пыталась все объяснить? Яру? Но его сейчас нет. Со мной его оболочка, а в ней странные наркотики с алкоголем. Разве после дозы человек не хохочет? Разве не весел?

А что принял он?

Или…

И вдруг я отчетливо понимаю, что его, как и меня, подставили. Я не знаю откуда – я просто знаю и все!

- Яр! – вскрикиваю, когда хватает меня за плечо, а второй рукой вдавливает в свое тело. Возбужден, но я не чувствую ответного возбуждения. Меня лихорадит от неизбежности, а за спиной отчетливо слышу, как хихикает смерть. Что, изменим пословице? Не надышимся перед смертью, так натрах…





Глава 42


Фонари окрашивали снег в мутно-желтый цвет, холодный ветер противно продувал через куртку и набрасывал на лицо капюшон, медленно падающие снежинки раздражали навязчивой мокротой, и…