В следующий раз осознаю себя едущим в своей же машине, но почему-то на пассажирском сидении, Габи за рулём. Она всё время что-то говорит, щебечет и щебечет, но для меня это — нечленораздельный поток звуков. Я не слышу и не понимаю её. Иногда она трогает меня за руку или бедро, пытаясь всё же привлечь моё внимание, но мне плевать и лень реагировать на её попытки. Я в бутылке.

Габи опять что-то трещит, а я лежу на диване в гостиной её дома… Как давно и не помню, но судя по затёкшим мышцам, уже достаточно.

— Хочешь, я позвоню ей?

Этот вопрос заставляет меня очнуться и вновь вдруг очутиться в живой реальности, и даже почувствовать, что давно хочу в туалет, пить, есть, мимо проносится лихорадочная мысль «А какого чёрта я делаю в этом постылом доме, когда у меня есть свой?» и тут же её в прах раздавливает другая: «Она позвонит ей…»

Надежда — очень странная дама, Вы не находите? Является нежданно и без приглашения…

Я сажусь в кресле, не произнося ни слова, но по моему движению Габи, очевидно, понимает, что её предложение на время вырвало меня из забытья, и я снова на какое-то время человек. Я так отупел за эти дни, что даже не понял, на какие жертвы идёт эта девочка, ставшая мне женой и матерью моего ребёнка, ради меня, взрослого и опытного мужчины, обязанного иметь мозги и нести ответственность и за неё в том числе, коль скоро уж назвал её женой и зачал ребёнка…

Но не в тот момент. Тогда я вообще ни о чём не думал, и, кажется, даже не был в состоянии что-либо понять, кроме одного: «Она звонит ЕЙ!».

Габи долго, неуверенно, явно борясь с тысячами сдерживающих её желаний и страхов, набирает заветный номер, а я весь, целиком превращаюсь в одно — слух. И эта женщина, словно почувствовав мою концентрацию и жгучую потребность услышать их разговор, включает громкую связь, давая мне возможность услышать тот самый голос:

— Привет.

— Привет.

— Его отпустили сегодня.

— Хорошо. Что с руками?

— На месте.

— Хорошо. Как он?

— Плохо. Очень плохо!

Габи уже не плачет, а рыдает, лихорадочно вытирая свои глаза и щёки и тихо, так тихо, что даже сидящий рядом я едва её слышу, просит:

— Забери его!

Но та, кому была адресована эта просьба, прекрасно её слышит и даёт свой судьбоносный ответ:

— Не могу. Теперь не могу.

И мой зыбкий мир, проживший какие-то жалкие минуты, в очередной раз летит ко всем чертям в уже знакомую пропасть безнадёги. Но на этот раз спасительная пустота и беспамятство более не принимают меня в свои объятия, нервно отшвырнув обратно — в реальность: будь добр, разбирайся со своей жизнью сам.

И я делаю это, перебирая в голове варианты. Есть такие таблетки, Кристен однажды давала мне их и коньяк, ещё нужен коньяк… Сколько их там было… восемь, кажется. Можно выпить двадцать или тридцать…

— Алекс, Алекс, Алекс, — плачет Габи, прижимаясь мокрой щекой к моему лбу. — Я вытащу тебя, я смогу. Я всё сделаю, вот увидишь. Может так даже к лучшему — она больше не хочет тебя, а я… я хочу, всегда хотела, всю свою жизнь! Пусть я не знаю, что это такое, то, как вы с ней любите, но разве она правильная, такая любовь? Разве она нужна такая? Калечащая, причиняющая столько боли? Я выдерну тебя из неё, я спасу тебя, только не смотри так, словно тебя здесь нет, прошу, не смотри!

Можно ещё наркотики, просто сильно увеличить дозу… И пена изо рта…

— Я знаю, что мы сделаем! Поедем куда-нибудь отдохнуть вместе, только ты и я. Я вытащу тебя из этого дерьма, я не позволю этой болезни сожрать тебя! К чёрту такую любовь! Это не чувства, это болезнь!

Можно заплыть на яхте далеко в океан, лучше в ветреную погоду, чтобы волна повыше, не опустить трап и спрыгнуть, или просто уплыть далеко и прочь, пока силы совсем не иссякнут… Этот вариант мне нравится, он не плох. Очень не плох.


Jóhann Jóhannsson — By the Roes, and by the Hinds of the Field


Я закрываю глаза и плыву, плыву, плыву, и вдруг вижу её, я рад, безумно, бесконечно рад этой встрече. Вновь она и я, и вода, как тогда в невинной, чистой, неискушённой нашей юности. Миллионы тонн воды, одна стихия, бездна и мы, двое слабых и сильных одновременно, оттого что вместе… Кожа к коже, её мягкое тело, нежные объятия, запах мокрых волос, забавно склеенные от морской воды ресницы и немного покрасневшие от соли глаза… Я целую их, прикрытые тонкими веками, ощущая под своими губами трогательное подрагивание ресниц, ведь она смеётся из-за меня, утонувшего не в этом бесконечном океане, а в своей собственной нежности, в той же самой, в которой я тону всякий раз, как это женское существо оказывается рядом или хотя бы в поле моего зрения… Во мне просыпается настоящее мужское желание, она чувствует его своим тёплым животом и смеётся ещё пуще, уже заливисто хохочет, называя «ненасытным», а потом её ладони скользят по моему животу, дразня, я жду, что они всё же доберутся туда, куда мне так отчаянно хочется, и уже давно, но это всего лишь обычное вероломство, как и всегда, я знаю об этом, и от этого смеюсь уже сам, и вдруг внезапно она впервые в жизни делает это, впервые в жизни дотрагивается до меня там, всего одно прикосновение, и я от неожиданности теряю рассудок и способность контролировать всё то, что должен, ухожу под воду, хлебнув солёной воды, и неудержимый, почти истеричный смех разбирает меня самого… Да, мне самому смешно оттого, какое воздействие оказывает на меня эта женщина, умеющая дарить волшебство, превращать мою жизнь в сказку, а меня самого в того самого принца, который вырос, но не утратил главного — своей по-детски неразумной способности так глубоко и отчаянно любить…

Что это, мечты? Или воспоминания? Было ли это на самом деле, или моё больное воображение вновь играет со мной? Было. Ещё как было. Этот маленький, совсем небольшой кусочек из почти трёхлетнего счастья жизни в браке, когда мы по-настоящему преданно были мужем и женой. Это было на самом деле, было в реальной жизни, и эта вода и наши объятия и поцелуи и переполненные любовью глаза, значит всё не зря, всё, что было плохого, стоило того, стоило этих трёх лет бесконечного счастья, такого, о котором многие даже не подозревают, прожив жизнь в беспечной и серой посредственности чувств и эмоций.

Нет, не вода убьёт меня, только не вода — слишком много счастливого с ней связано. Машина и дорога — вот моя судьба. Я должен был уйти вместе с ними, с моей семьёй, и уйду теперь, тем же путём…

Это верное решение, я знаю, единственно верное и правильное! Скорость, дорога, обрыв и один быстрый конец, такой же точно, какой был у них и должен был быть у меня, но по какой-то причине был отложен…

Нет, не было это случайностью: не знаю, кто это был, моя мать или Господь Бог, или может просто судьба, но мне был дан шанс познать это невероятное чувство, потрясающее, сметающее всё, что было до него, меняющее тебя до неузнаваемости, способное убить или подарить самое настоящее волшебство, щекочущее тебя изнутри своими вибрациями, переполняющее и разрывающее, толкающее на безумные поступки, стирающее границы, раздвигающее все твои горизонты, повергающее в океан страстных ласк и бесконечной нежности… И ты готов отдавать всё, что можешь, что есть у тебя и что будет, положить все свои силы, умения и способности во имя одной лишь только цели — сделать ЕЁ счастливой… Всю свою жизнь ты страстно жаждешь дарить ей просто так, не требуя ничего взамен, только бы она была рядом, только бы ты мог видеть её, касаться, целовать, любить…

— Успокойся, Габи, всё нормально, не нервничай и ложись спать, — слышу свой неестественный голос, кажется, даже роботы издают более человекоподобные звуки.

Габи молчит некоторое время, затем просто говорит:

— Мне казалось, ты никогда уже не заговоришь… Алекс! — с одним лишь этим возгласом срывается со своего места у окна и буквально вонзается в меня, заключив в стальные объятия. Из меня вырывается неожиданный стон боли — Габриель не нарочно ударила меня по рукам.

— Прости, прости, прости! — повторяет она, глотая слёзы, а я индифферентно провожаю мелькнувшую мысль: «Ещё одна жертва моих идиотских чар…».

Я не знаю, зачем Бог создал меня таким, каким создал в этой моей жизни, какую цель он преследовал и что именно хотел мне сказать, какую истину я должен был познать, но у меня есть небольшой и очень простой план: мне нужно попрощаться с детьми.

Мои дети — люди, которым я ни разу не причинил боли, но которые хлебнут её сполна после того, как я совершу то, что собираюсь. Я зрелый мужчина, и я отец, и мне действительно есть, что им сказать, оставить свои отцовские напутствия.

Пусть они возненавидят меня за этот поступок, но, может быть, кто-нибудь из них когда-нибудь поймёт, что я не мог по-другому, как и я однажды понял Офелию и неизбежность именно такого исхода нашей с ней истории.

Провожу расслабленной кистью руки по чёрной глянцевой поверхности своего старого Porsche — Валерия вернула мне машину. Смешная… Демонстративно швыряет мне в лицо мои же желания быть для неё лучшим, опередить всех и сорвать с неба все звёзды лишь для неё одной, не оставив другим парам ни единого шанса, собрать всё счастье мира и влить его в одну лишь чашу, которой коснутся только её губы…

И всё-таки смешная… Ничего ей не нужно от меня… Дом сама купила, даже старенькую свою машину вернула, рационально-экономная моя любимая жена… Другим нужно, другие пользуются и пользовались всю мою жизнь, но только не она… Она не хочет, не желает моих трофеев, и плевать ей, что на всё, абсолютно всё, что я делал, вдохновляла лишь одна она, и для неё были все усилия… А все прочие, лишь брали то, что не нужно было ей, моей единственной…


Michael McDonald — Finally (Rework of Theme From "Finding Nemo" by Thomas Newman)


Надо же, даже старую машину не захотела себе оставить… Наверное, это знак, на ней и поеду. Хотела сделать мне больно, вернуть немного своей боли, только ты, Лера, не учла, что если тебе оторвали ногу, сколько её не терзай, больно тебе уже не будет. И мне не больно от этого твоего почти детского упрямства. Совсем. Всё равно всё достанется тебе одной, и делай потом со всем этим что хочешь — таков мой тебе ответ. Улыбаюсь тому, как здорово всё придумал… Да вот такой вот поворот — новое завещание: всех за борт, даже детей, и только один наследник — ОНА. Не хотела ничего, так получи всё и в одиночку!