Виктория Мальцева - Моногамист

Я честно отвечаю, что не знаю, мысленно благодарю себя за благоразумие, а Бога за снисходительность.

Я знал! Знал, что нельзя этого делать! Нельзя лишать её органов, ответственных за материнство. Не важно, сможет она ещё беременеть и рожать или нет, важно то, что всегда существует шанс и возможность — это главное, это то, что сохранит её целостность, полноценность. Я не мог оставить её в этом мире уязвимой, не мог нанести ей такой удар!

Теперь всё страшное позади, и моя Лера полноценная женщина, она восстановится и сможет иметь детей. В теории. Но никогда не будет, пока её единственным мужчиной буду я, потому что в моей голове уже созрел план, как уберечь её от рисков, на которые она точно пойдёт, я в этом уверен. Зная её, в один прекрасный день она решит пренебречь запретом врачей, махнёт рукой на свои зажившие раны и слабые почки и снова забеременеет. Я не могу допустить этого, хоть и очень хочу сына, своего настоящего сына… Моё сердце не перестаёт оплакивать всех моих не родившихся детей, но последнего особенно, потому что он был желанным, самым ожидаемым из всех, но…

Но нет ничего более важного для меня, чем жизнь этой измученной физически и духовно женщины, моей жены, моей любимой, моей Валерии…

London Grammar — "Interlude"

Лера прижимается… вернее, стремится прижаться, уткнувшись носом мне в шею, но сделать это ей нелегко. Мне бы тоже хотелось вжаться в неё, слиться в одно, быть настолько близко, насколько это возможно, но сейчас, в этой не самой лучшей точке нашей жизни, сделать это нельзя — ей будет больно.

Но мы близки, близки как никогда, хоть и не можем позволить себе телесные радости. Так близко ещё не были никогда. Мне кажется даже, что мы дышим в унисон, и сердца наши синхронизировали свой ритм и бьются как одно… Одно на двоих.

И чувствую это не только я, потому что слышу нечто, что заставляет меня собрать всю свою волю в кулак, чтобы сдержать слёзы чувственности и благодарности Всевышнему за эти мгновения, за то, что он всё же позволил мне пережить их:

— Я люблю тебя…

— И я люблю тебя! — отвечаю.

— Знаю, ты говорил… Много, очень много раз… сотни наверное.

— Тысячи.

— Зачем так много?

— Я хотел, чтобы ты точно услышала меня. Я хотел, чтобы ты знала. Даже если не сможешь остаться, хотел, чтобы услышала их от меня… эти слова.

Она молчит, долго, потом спрашивает:

— Почему раньше никогда не говорил? Ни разу…

— Потому что все, кому я говорил их — умерли.

— А теперь уже нечего было терять?

— Было. Самое дорогое, то, что держит меня самого на этой земле.

Улыбается, чувствую своей кожей, как растягиваются её губы в улыбке, как дышит часто-часто…

— Мне было очень плохо без тебя… Очень, очень плохо… Я никогда не думала, что со мной случится такое… Что буду так сильно любить.

Обнимаю крепче, прижимаю её голову к себе, с трудом проглатывая ком в горле, признаюсь:

— А я знал, что буду любить, и знал, что именно так. Я ждал тебя. Всю свою жизнь ждал.

Она протяжно вздыхает, затем задумчиво, но спокойно и смело признаётся:

— Я бы хотела, чтобы кроме меня никто к тебе никогда не прикасался, совсем.

— Ты не представляешь, как бы я сам этого хотел…

— И чтобы ты поцеловал меня тогда впервые в 12 лет.

— Я бы поцеловал, точно поцеловал бы тебя!

— Интересно, что это была за девочка. Расскажешь?

— Нет. Не нужно тебе это. Как и мне не нужно знать, какая сволочь украла твой первый поцелуй!

— Ты итак знаешь, кто это был, и не ругайся.

— Прости, не буду.

— Тебе понравилось целоваться?

— Честное слово, нет, — смеюсь.

— Почему?

— Всё время думал о том, что это негигиенично, и о… её слюне.

— Фу, какой ты!

— Да, такой, и всегда таким был.

— Ты и сейчас думаешь о слюне?

— Это что провокация?

— Поиск истины. Просто, если для тебя это сложно, я отнесусь с пониманием — долой стереотипы.

— Ты издеваешься, да? Дразнишь лишением самого сладкого?

— Странный ты! То думаешь о гигиене, то говоришь «самое сладкое!»

— Ну так, всё ж просто: есть только одни губы и самый соблазнительный для меня рот, да ты за все годы и сама всё это прекрасно знаешь, стебёшься тут надо мной!

— Правда, стебусь! Раскусил… Ты с ума сходишь, когда меня целуешь!

— Это правда, теряю рассудок…

— И о слюне наверняка не думаешь.

— Не думаю. Я вообще ни о чём не думаю, если мой рот занят твоим! А всё, что связано с тобой неизменно вызывает только это, — беру её руку и кладу на свой пах. Она тут же резко поднимает голову, в её глазах возмущённое веселье:

— Ты что? С ума сошёл? В больнице!? Возбудился?

— Я не виноват. Этот разговор ты завела, про свой рот… слюну свою и вообще…

Я не хочу больше скрывать от неё такие вещи, сколько можно? Игры с моим воображением имеют свой логический результат. Если она ещё не до конца знает меня, то почему не ликвидировать это недоразумение прямо сейчас? Да, меня возбуждает всё, что с ней связано, все её запахи, интимные детали и даже то, что принято считать постыдным. Меня заводит всё, и это нормально. Так и должно быть. Любить — значит воспринимать любимого как часть себя. Сами у себя мы ведь не вызываем брезгливости и отвращения? Ладно, признаю, мой случай — странноватый. Я тащусь… от многих необычных вещей. То, что вызывает во мне тошнотворную брезгливость в отношении всех прочих людей, способно довести до экстаза, если дело касается любимой женщины. И да, у меня есть фантазии, и я признаюсь ей хотя бы в части из них. Со временем…

— Это Кристен?

— Кто?

— Это ведь была Кристен? Та девочка с первым поцелуем?

Rachael Yamagata Over and Over

Вот же ж! Ну вот что? Что у этого человека за мозг? Там что, компьютерный процессор Шерлок Холмс?

— Да, это была она. Слушай, хочу попросить кое о чём…

— Забавно, однажды я уже слышала именно эту фразу и твоя просьба тогда мне понравилась!

— Серьёзно? — улыбаюсь, довольный, да уже прямо растекаюсь по больничной подушке. — Ну, тогда тебе и эта моя просьба понравится.

— Выкладывай.

— Я хочу любить тебя на своём рабочем столе.

Никакой реакции. Затем спокойное замечание:

— Ты уже однажды просил об этом… пьяненький.

— Ну вот, теперь прошу трезвый, чтобы у тебя не было сомнений.

— Ты что, извращенец?

— Пусть будет так. Этот мой новый статус изменит твоё восприятие меня?

— Конечно, нет! Теперь уже ничто не сможет изменить моё восприятие тебя! Ты же знаешь! Эта наука нам обоим дорого обошлась, слишком дорого.

— Не отвлекайся, ты будешь приезжать или нет?

— Раз мужу хочется, значит нужно приезжать, — улыбается. — Только мне неловко перед твоими подчинёнными. Они всегда так странно смотрят на меня…

— Распоряжусь, чтоб не смотрели вовсе или смотрели с почтением, — шучу.

— Да уж, распорядись. Особенно эта твоя… Хелен! Бесит меня.

— Уволить?

— Нет, ты что! Нет, конечно. Тебе она нравится, это главное. Ты, кстати…. а ладно.

— Её нет. На работе вообще никого.

Зачем я это сказал? Чтобы больше не было недосказанностей. Хватит их уже с нас, этих намёков, додумываний и копаний в собственном больном воображении.

— Слава Богу… Уух.

— Что так?

— Да она такая противная, эта твоя Хелен.

— Она работает со мной уже очень многие годы и как никто знает своё дело. Всегда доступна, во всём безупречна, всегда может выехать со мной в любую командировку. Я привык к ней, к тому, что она упорядочивает мой график, мои встречи, проблемы, предугадывает мои рабочие потребности и почти никогда не ошибается. Так что, спасибо, что разрешила оставить её.

— А что? Правда, уволил бы?

— Конечно, уволил. Ни один сотрудник, насколько безупречным бы он ни был, не стоит спокойствия в моей семье, а главное, душевного покоя моей любимой женщины.

Съёживается, трётся носом о мою шею, целует, и мне так приятно, о блаженство…

— Я люблю тебя! — напоминаю.

— И я тебя, — отвечает.

Снова обнимаю крепче, поправляя укрывающие её простыни.

— Расскажи про тот ваш первый поцелуй с Кристен.

Вот же ж! Не унимается! Но раз спрашивает — значит, болит у неё в том месте, значит, нужно ответить, полечить.

Лечу:

— Это была идея Кристен — научить нас с Марком целоваться. После первого же сеанса она заявила, что он итак умеет, а меня ещё учить и учить…

Смеёмся вместе.

— Алекс, она ведь, наверное, тоже влюбилась в тебя…

— Наверное.

— Ты так сухо говоришь это, так жестоко.

— Лерочка, любимая моя… Если я буду жалеть всех, с кем это произошло — меня не хватит. Итак едва не растащили! Ты спасла меня, ты вовремя встретилась мне на пути, чтобы напомнить о главном, о важном. И потом, знаешь, нельзя заставить человека любить! Работать заставить нелегко, а любить — невозможно. Если тебя не любят, отойди! Если тебя не хотят — иди своей дорогой! Но мало кто понимает это, мало кто отдаёт себе отчёт в том, что своей упёртой настойчивостью разрушает и себя и того, кого любит. Соперничества как явления не должно быть вообще: каждый человек обязан быть только с тем, кого любит, а любить можно только одного.

— Замечательная теория, но что же делать с теми, у кого безответная любовь?

— Значит, она неправильная. Значит это обман, заблуждение. Нужно искать до тех пор, пока не найдёшь настоящее влечение, духовное и физическое — они должны слиться в одно…