{Maxence Cyrin — Where Is My Mind (Pixies Piano Cover)}

В один из холодных октябрьских вечеров приехал Марк. Он нечастый гость, мужчинам вообще очень тяжело переносить унизительные и болезненные встречи с умирающими, кем все упорно считают Алекса. Но из всех своих друзей Алекс готов видеть только Марка, они часто говорят по телефону, обсуждают наиболее важные рабочие вопросы, те, которые решить без мнения или подписи Алекса невозможно.

Теперь только я увидела Марка совсем иначе, нежели он запомнился мне в Париже — серьёзным, ответственным, деловым. Он — главный партнёр, заместитель и помощник Алекса в рабочих вопросах, и лучший друг по жизни. Но даже этот лучший друг долго расспрашивает меня о лечении, о моём собственном самочувствии, о моей семье, о чём угодно, только бы как можно на дольше отсрочить встречу с Алексом, ведь с непривычки его душераздирающая худоба, бледность и отсутствие волос делают Марка совершенно не способным контролировать свои эмоции, а ведь сдерживать их нужно, просто необходимо! Нельзя показывать своей слабостью, как плохи дела, нельзя унижать своей жалостью, нельзя обижать!

В прошлый раз Марк спустился, рыдая, и в этот раз я стараюсь подготовить его заранее:

— Марк, Алекс похудел ещё больше, но ты не пугайся, это всё временно, всё пройдёт. Просто он теперь совсем не ест, только капельницы поддерживают в нём жизнь. Но и это не страшно, потому что это не из-за болезни, а из-за облучения и химических лекарств! Как только мы закончим курс, он сразу же начнёт поправляться. И врач говорит, что с каждым днём он избавляется от рака всё больше и больше, главное довести это дело до конца.

— Ты знаешь, я боюсь его тревожить, может, пусть он лучше спит, а ты дай ему эти бумаги на подпись, когда он будет в состоянии их подписать, а я завтра заеду, заберу?

— Нет, Марк! Ты должен пойти к нему с широченной улыбкой, и как ни в чём не бывало сказать, что он выглядит лучше, чем в прошлый раз, что цвет лица живее, и что ты зашиваешься без него и ждёшь на работе! Это ясно тебе?

— Ок, я понял.

— Просто представь себе его ещё более худым, осознай, смирись, и тогда только иди. И да, не трогай его, я сама разберусь, просто оставь бумаги эти на полу, я потом помогу ему встать, и мы вместе подпишем. Завтра заберёшь. И подумай заранее, о чём будешь говорить с ним, чтобы у него не сложилось впечатление, что ты не видишь смысла в обсуждении чего-либо с ним, как это вышло у вас в прошлый раз! И не смей рыдать, ты же мужчина, в конце концов! Зачем тебе бицепсы, если ты не можешь сдерживать свои слёзы, когда друг болен и другу нужна поддержка!

Марку надоедают мои нравоучения, он злится на меня, а мне этого только и надо: злой он точно не расплачется там. Мне легче, я вижу Алекса каждый день, он меняется у меня на глазах, но если меня совсем уж мучает отчаяние и усталость, я тихо рыдаю в ванной, когда Алекс спит, и к моменту его пробуждения, как правило, уже сияю улыбкой.

{Moby-Live Forever}

Марк спустился скоро, минут через двадцать — не надолго его хватило… Предлагаю ему кофе, на что он отвечает:

— Лучше дай чего-нибудь покрепче!

— Ты же за рулём!

— Я с помощником, он сядет за руль.

Даю ему бокал и бутылку виски. Себе варю кофе, и мы садимся в мягкие диваны у самой стеклянной стены, ведь вид на море сегодня просто обворожителен: морозное небо залито розовым светом, а море шумное, тёмное, покрыто мелкими белыми барашками волн. Спрашиваю:

— Ну как всё прошло?

— Нормально. Но выглядит он ужасно, сомневаюсь что то, что ты говоришь, правда. Ему явно недолго осталось. Он хотел встать, но не смог.

— У него просто голова кружится, это пройдёт.

— Нет, у него просто нет сил уже для этого. Он уже практически труп, и от него почти уже ничего не осталось.

— Зачем ты мне всё это говоришь? Ты что думаешь, я здесь как на курорте наивная загораю? Я всё вижу не хуже тебя, и мне невыносимо больно и тошно от всего этого, я дико устала, я сама уже похудела килограммов на пять, и дома меня ждут мои дети и муж, мой муж, между прочим, который может выгнать меня после всего этого! Ты бы не выгнал свою жену, если бы она пропадала месяцами, помогая чужому человеку, да ещё и мужчине?

Я не выдерживаю и рыдаю впервые при живом человеке за последние месяцы… А Марк говорит вдруг:

— Если ты уйдёшь, он точно умрёт, но не от рака, от тоски по тебе. Он любит тебя, всегда любил…

— Но никогда не говорил об этом…

— Не всегда нужно говорить.

— Всегда нужно, Марк, всегда! И я не собираюсь никуда уходить и уезжать, я здесь, чтобы помочь ему победить эту болезнь, и мы победим её! Сейчас я выплачусь тебе, а наверх поднимусь с радужной улыбкой и скажу ему, что анализы у него хорошие, что он молодец, что держится хорошо, и что сегодня выглядит лучше, чем вчера, хотя это неправда, и сегодня он выглядит хуже, а завтра, я знаю, будет ещё хуже и послезавтра тоже! И у меня так же есть глаза и мозги, как и у тебя, но сейчас главная помощь ему от нас — это вера и поддержка!

— Знаешь, ты — невероятная, я бы всё отдал, чтобы меня любила такая девушка, как ты!

— Марк, ты совсем не вовремя это говоришь!

— Как раз вовремя, и у меня есть разговор к тебе.

— Какой?

— Очень серьёзный.

— Я слушаю.

— Неизвестно, чем всё это закончится, но ты уже сделала для моего друга больше, чем кто-либо, чем все его жёны, любовницы, девушки и родственники вместе взятые. Ты оставляешь здесь свои силы, свои годы жизни, и я считаю, тебе нужно поговорить с ним, чтобы он и тебя включил в своё завещание.

Я настолько ошарашена этим советом, что у меня пропал дар речи. Придя немного в себя, говорю:

— Знаешь Марк, невероятные вы люди американцы, дарите направо и налево широченные улыбки, но не умеете ни дарить, ни принимать бескорыстную помощь, ту помощь и поддержку которая является священным долгом близкого человека, тогда, когда тот, кто ему дорог попал в беду. Вот и Алекс тоже может так никогда и не понять, как сильно обидел меня, оставив вместо себя свою квартиру мне в утешение… Он ведь наверняка до сих пор считает, что совершил правильный, красивый жест, и понятия не имеет, как я рыдала от обиды, и сейчас тоже, чувствую, разрыдаюсь, вспоминая об этом.

— Ты глупая, ты не понимаешь, у него очень, очень много денег, он очень богат, и всё это достанется тем в итоге, кто этого абсолютно не достоин!

— Зная Алекса, я уверена, что если у него и есть завещание, то в нём перечислены только те, кто действительно этого достоин. А что касается меня, я тебе попыталась максимально доходчиво объяснить моё отношение к этому вопросу.

— Я вижу доброты в тебе слишком много, а вот практичности совсем нет. Мы, американцы, умеем отключать чувства и эмоции тогда, когда это необходимо. А сейчас это необходимо, поверь, потому что жизнь не заканчивается здесь и сейчас, она будет продолжаться и после его смерти.

— А вы, практичные американцы, способны понять, что будет чувствовать настолько серьёзно больной человек, жаждущий жизни, тогда, когда его попросят добавить кого-то в завещание, особенно если этот кто-то вдруг окажется по-настоящему дорог ему и в такую сложную минуту не верит в жизнь, а верит в силу зелёного американского доллара? Если в нём и жила какая-то надежда, то эта просьба убьёт её окончательно, а вместе с ней умрут и все его шансы выкарабкаться из этого кошмара. Я верю! Нет, я знаю, что он выздоровеет, иначе просто не может быть! Не может этот мир существовать без него! Он вернётся, и будет таким же, как прежде, и станет отбивать у тебя девушек, потому что Алекс был, есть и будет самым красивым на этой Планете! А вы все будете охать, ахать, вздыхать и удивляться, и восклицать, какое же Чудо произошло! Не за деньгами я сюда прилетела через пол Земного шара, а за его жизнью! И знаешь ещё что? Если я берусь за какое-нибудь дело, то обычно довожу его до конца!

Меня уже полностью утопили рыдания, сдерживаемые регулярно от созерцания увядающего Алекса, его унизительной беспомощности, от беспросветного только ухудшения его состояния, хоть Тони и говорит, что пациент выздоравливает понемногу, но почему-то есть стойкое ощущение, что всё это просто слова, потому что всё то, что я все последние месяцы наблюдаю, говорит только об упорном ухудшении, настолько упорном, что в голову крадутся разные мысли уже, совсем не те, которые должны жить в ней. И вот эта возможность поплакаться кому-то в жилетку очень нужна мне сейчас! И я не упускаю её, но эта самая жилетка не унимается со своей миссией:

— Вот насчёт девушек ты зря так думаешь: мы с Алексом всегда находили общий язык в этом вопросе. И поверь уж кто-кто, а я его внешности никогда не завидовал, мне такое счастье не нужно. Не это в мужчине главное. Но, как я понял, в твоей голове одна только лирика и эмоции, поэтому я завтра заеду за документами и сам поговорю с ним на эту тему.

— Не смей! Я тебе завтра дверь не открою! И вообще ты сюда больше не войдёшь, понял!

— Вот послушай, что я тебе скажу: мне Алекс говорил давно, что ты живёшь в маленьком и старом доме, а мечтаешь о большом и новом. Ты не представляешь, как раздаёт он свои деньги направо и налево, и в каких количествах, дарит каким-то проходимкам квартиры и дома, только за то, что они в какой-то момент вовремя приласкали его и пожили с ним. Он совершает иногда настолько бредовые поступки, что я понять не могу, зачем? И вот он умирает, и ты рядом, не помощь твоя важна ему, а присутствие… Но он сейчас еле соображает, он даже не узнал меня сегодня! Он самый первый, кто больше всего огорчился бы, если бы посмотрел на всю эту картину трезвыми, здоровыми глазами! Это ему больше нужно, чем тебе, пойми ты, наконец! Ты обижаешься на него за ту квартиру? А ты знаешь, как обидно ему было, когда ты не принимала и возвращала его подарки, а ведь он всего лишь хотел любить тебя, и не знал, как показать тебе это, как достучаться до тебя, чтоб ты услышала его, наконец! Вот этот дом, по которому ты сейчас ходишь, он ведь построен был для тебя, а ты даже не захотела взглянуть на него!