Виктория Мальцева - Моногамия

Пожелав Алексу удачи на операции, попросила позвонить, как только он выйдет из наркоза - мне было запрещено появляться в госпитале. Долгие и длинные в своей тоскливости ожидания дни скрашивали прогулки по невероятно красивому осеннему Сиэтлу, мне тогда казалось, что стены отеля душат меня. Лихорадочно ждала звонка, но его не было, позвонила сама. По номеру Алекса ответила Мария, сообщила, что брат вышел из наркоза с трудом, что у него мало сил, что моя миссия выполнена давно, что мне признательны и просят великодушно убираться восвояси.

Но я не убралась: мной владело стойкое ощущение, что я не сделала что-то очень важное, что главное ещё впереди.

Алекс позвонил мне лишь через два дня, сказал, что всё у него хорошо, и что я могу ехать к своим детям. Я ответила, что поеду, но хочу попрощаться. Помолчав, он согласился.

Спустя ещё три дня я приехала сама в дом на берегу. То, что я увидела, было пугающим: Алекс был ещё худее, чем прежде. Совершенно бледный, он утратил все свои краски и едва передвигался, каждое движение давалось ему огромным с трудом. Не думала, что когда-нибудь увижу его настолько слабым. Самая страшная мысль разъедала мне сердце: было очевидно уже, что операция не помогла ему, что он угасает.

Слезы сами лились из моих глаз, у меня не было власти над ними.

- Теперь ты понимаешь, почему я просил тебя уехать? Тебе больно, и я не могу ничего сделать. И ты … ты навсегда запомнишь меня таким!

- Какая к чёрту разница! - меня уже душили рыдания, а не слёзы.

- Для меня есть разница.

- А каким бы ты хотел остаться в моей памяти?

- Здоровым, сильным, красивым.

- Ты таким и останешься, но не только в моей памяти, ты останешься в этой жизни. Этого не может случиться, просто не может. Я запрещаю тебе! Я не отпускаю тебя! Твоё место здесь!

Project X Soundtrack - The XX Intro

Но Алекс не слушал меня, ему было тяжело дышать, моментами его душил кашель. Я ненавидела весь мир в тот момент, но мой жизненный опыт и мои знания вызывали в моём мозгу сильнейшие аналитические вихри: его симптомы никак не укладывались в мои скудные познания о лейкозе и его симптоматике. Я попросила его набрать лечащего врача, он отказался. И хотя было уже до неприличия поздно, я выхватила у него телефон и нашла там то, что мне нужно было. Ответил мужской голос, его обладателю было, наверное, около сорока лет, и у меня мелькнула мысль, что врач не самый опытный. Мне было легко понимать его английский, потому что говорил он чётко и правильно, тяжелее было описать состояние Алекса. Доктор нервно ответил, что осматривал непростого пациента при выписке, что Алекс сам настоял на возвращении домой, но, тем не менее, беспокоиться не о чем, что нам следует придерживаться назначенного лечения, не паниковать и не беспокоить его без видимой необходимости.

- Я надеялся, он будет крепче, для меня самого странно, что он так плохо перенёс операцию. Но, тем не менее, такое состояние нормально для большинства таких пациентов. Лечитесь и завтра приезжайте на перевязку. Сделаем контрольный забор крови, – он положил трубку.

Я нервничала, Алекс пытался шутить по поводу моего английского, но у него плохо получалось, потом он вяло попросил меня уехать, потому что уже поздно и он хочет спать, но мне было в тот момент наплевать на его желания. Мой умственный потенциал и багаж знаний был задействован на полную мощность и напряжённо работал: что-то было с ним не так, и мне нужно было срочно выяснить, что именно. Но я не врач, к величайшему сожалению.

Прошло около трёх часов, Алекс спал всё это время, дышать ему было тяжело. Это дыхание тревожило меня больше всего, я нервничала, и вдруг, мне пришло в голову лечь рядом с ним. Я обняла его и почувствовала, что он горячее, чем должен быть. Стала будить его, мне нужен был термометр, чтобы измерить ему температуру. Алекс с трудом, большим трудом пытался сообразить, чего я хочу от него: я поняла, что его сознание отключается. Кинулась сама шарить по всем бесчисленным шкафам, полным всякой всячины, но в этом доме не было таких простых и самых важных вещей! Вернулась к нему и прижалась, Алекс стал ещё горячее, мне уже не нужен был термометр, я мать и я знаю, что у него около 39-ти по шкале Цельсия или выше. Я смотрю американское кино, и поэтому мне известно, как вызвать помощь. Слышу свой голос будто со стороны, звоню, называю адрес, перечисляю симптомы, говорю им, что он задыхается. Кладу трубку, и слышу кашель, всё сильнее и сильнее. У моего сына астма и этот кашель мне знаком до боли. Но в этом шикарном доме нет лекарств, таких, какие есть у меня дома. Если б я только была дома! Я тащу Алекса на террасу, он пытается сопротивляться, я объясняю, что ему будет там легче дышать до приезда машины emergency. Он ругает меня за то, что вызвала врачей, наотрез отказывается куда-либо ехать и снова приступообразно кашляет. Успокаиваю его, глажу по голове, ведь я знаю, что скоро будет удушье, это вопрос времени. Сейчас всё дело во времени. Главное чтобы нам хватило его до приезда врачей. И они приехали. Приехали во время.

К этому моменту Алекс уже был почти без сознания, я не врач, но знаю, что у него пневмония и отёк лёгких. Знаю, потому что я мать. Не все врачи уроды, есть те, кто спасает, но есть и те, кто гробит самых дорогих и близких нам людей из-за своей некомпетентности, невнимательности, безответственности. Я никогда не доверяю врачам полностью, все назначения детям всегда перепроверяю и консультируюсь у нескольких специалистов.

В машине emergency у Алекса случается приступ удушья, врачи профессионалы, они пытаются спасти его, я знаю, что сейчас его жизнь в их руках, я верю им, хочу верить. Я смотрю на их работу и молюсь, молюсь, молюсь.

Алекс в искусственной коме. Он лежит в кислородной маске, весь в трубках, он далеко, но его сердце всё ещё бьётся. Из его лёгких аппарат откачал больше литра жидкости. Его руки исколоты.

Айболит, с которым я беседовала по телефону, сообщил мне хладнокровно, что из комы Алекса выведут сразу, как только его лёгкие очистятся и смогут работать. Если это произойдет, конечно. Шансы малы, но есть, добавляет он участливо. Идиот, он не знает, с кем связался. Я устраиваю скандал в больнице. Главврач приезжает ночью, чтобы утихомирить меня. Но я чётко даю им понять, что речь идёт о грубейшей врачебной ошибке: они отправили домой ракового больного с тяжелейшей пневмонией, которую умудрились не заметить у него. Они убеждают меня, что действовали в строгом соответствии с протоколами. Конечно! Всё дело в их системе: по протоколу они проверяли всё, что было связано с операцией, но никто и не подумал проверить его лёгкие. Субфебрилитет был, да, но это нормально, ведь он послеоперационный больной. Я с трудом осознаю весь полнейший идиотизм системы протоколов лучшей в мире медицины, но, самое главное, врач проигнорировал мой звонок и ту информацию, что я дала ему, а ведь это его работа менять диагноз и назначения, если ситуация меняется. Понимаю, меня с моими знаниями могло и не быть рядом, и Алекс был бы уже мёртв. В их глазах страх - речь идёт не о судебной тяжбе, я сделаю всё, чтобы это дело решилось тюремным сроком.

Приезжает ещё врач. Этот профессионал, он даёт дополнительные инструкции медперсоналу. Спрашивает, кем я прихожусь больному. Отвечаю – единственный близкий человек. Устраивает? Но мне прощают моё хамство, при известных обстоятельствах, я имею на него моральное право.

Меня не пускают в реанимационный зал, но я знаю, что их система допускает присутствие родственников. Напоминаю новому врачу, что если бы не я, Алекс был бы уже в морге. И какая к чёрту разница, если он умирает, как чётко больница соблюдает правила. Он сдаётся.

Три дня. Три дня Алекс в коме. Три дня я живу на стуле у его кровати, я считаю его вдохи и выдохи, я слушаю ритм биения его сердца. В этом моя жизнь сейчас. В этом мой мир. Господи, как же я люблю его… Как мне нестерпимо больно, как мне невыносимо плохо. Сейчас около пяти утра, только начинает рассветать, начинается новый день.

Rihanna Stay

Я слышу свой голос, он поёт тихо, поёт ту самую песню, которую мы пели дуэтом семь лет назад. И только теперь, только сейчас мне открывается её смысл:

С самого начала, это была лихорадка

Холодный пот выступил на моём разгорячённом лице

Я вскинула руки и сказала: покажи мне что-нибудь!

Он сказал: если осмелишься, подойди ко мне ближе …

В этой песне целиком наша история, наша жизнь. Каждая её строчка, каждое слово о нас.

Не всё так уж гладко в твоей жизни.

Не то, чтобы ты это выбрала - тебе это дано.

Я вдруг понимаю, что это особенная песня, он выбрал её задолго до всех этих событий, он знал, чувствовал, что всё так и будет.

Причина, по которой я держусь:

Мне нужно, чтобы эта пустота ушла.

Забавно, ты – тот, кто сломлен,

Но именно меня нужно спасать.

Ведь, если никогда не видеть света,

Сложно понять, кто из нас тонет.

Теперь только до меня дошёл смысл этих слов, он повис кристально чистой слезой прямо передо мной. Сломлен и болен он, но спасать нужно меня, спасать от той постановки, которую ставят в моём театре жизни, того спектакля, который разыгрывает для меня подобие самого главного в жизни – любви. Ведь любовь это то и только то, что, в конечном итоге, наполняет смыслом нашу жизнь, делает наш приход в неё цельным явлением. Это любовь к родителям, к детям, к близким, к мужчине … чужому и такому родному. Мне кажется в этот момент, что в наших венах течёт кровь с одним вкусом, что наши клетки и наши ДНК одного происхождения, что мы части одной души, по ошибке разорванной и поселившейся в разных телах. Мне кажется, будто часть меня борется со смертью в этой больничной кровати, и я приказываю этой части меня одержать победу.