Меня трогает его покорность и отсутствие страха и стыда, того, который раньше заставлял его прогонять меня. Алекс смирился и, я думаю, в душе он был счастлив, что я осталась, что я с ним. Внезапно, как-то совсем вдруг, неожиданно для себя самой я осознаю, что кроме меня, у него никого нет… Есть конечно Мария, и она приезжает часто, привозит продукты, лекарства, готовую еду для Алекса, которую он не ест, но должна же она проявлять свою заботу хоть как-то… Но она не может быть с ним постоянно, как я - у неё дети… А я своих бросила, именно Бросила, с большой буквы Б. Она – хорошая мать, а я – плохая: у меня в жизни вдруг оказалось нечто более важное, чем мои дети … Конечно, всё то, что делала я, могла бы выполнять и сиделка, и Мария часто настаивала на этом, но вряд ли профессиональная сиделка стала бы кормить Алекса с ложечки, выдумывать разнообразие, чтоб только накормить его, обнимать его, когда ему совсем плохо, говорить ему поддерживающие слова именно тогда, когда они действительно ему нужны, дарить ему своё тепло и нежность, отдавать ему свои силы, быть на страже его лечения, следить за ним и при каждом отклонении настойчиво вызванивать доктора, чтобы убедиться, что все ухудшения укладываются в рамки медицинского понятия «пределы нормы»… Как объяснить ей, американке в третьем колене, что в такие моменты не сиделка нужна Алексу, а близкий родной человек, что в болезни, особенно такой жестокой как эта, ему нужно тепло и забота, поддержка, а не протокольная помощь, строго описанная по пунктам в контракте на оказание услуг …

И я дарила ему нежность, всю какая была во мне, а было её много, как выяснилось, очень много. Она копилась долгие годы жизни с нелюбимым мужем. А ведь я не жалела её, просто она никому не была нужна. Теперь в ней купался другой, он утопал в ней, словно в ласковом белом облаке, он исцелялся в моих руках, словно младенец в священной купели.

В дождливый вечер мы были одни, Алексу полегчало, тошнота отпустила его, он, ослабленный, лежал в своей спальне на боку, обнажённый по пояс, худой, обритый. Я легла рядом, не касаясь его, мы смотрели в глаза друг другу. В его глазах была усталость и ещё что-то необъяснимое, что-то, что волновало меня, заставляло трепетать. Этот момент запечатлелся в моей памяти, он был наполнен особенным смыслом для нас обоих.

Я коснулась его плеча, там, где начиналась татуировка, и провела ладонью по ней, Алекс закрыл глаза, наслаждаясь моей скупой лаской. Вот, оказывается, что нужно ему, ласки! Для такой холодной женщины, как я, это оказалось открытием... Я придвинулась ближе, настолько, что могла слышать его дыхание и ощущать тепло его тела. Не открывая глаз, он вдруг обнял меня медленно в таком нежном порыве, что у меня навернулись слёзы, и это не была жалость или боль, это была любовь... Моя любовь к нему, та самая, которой он так жаждал когда-то…

Алекс был очень слаб и скоро уснул, и я тоже. Мы впервые прикоснулись друг к другу в тот вечер, не считая моих манипуляций с инфузиями и перевязками. Думаю, именно тогда его измученный, уставший мозг принял одно очень важное решение.

R. E. M. - Everybody Hurts (Live at Glastonbury 2003) HQ

Я понимала, как сильно была нужна ему в то время, и хотя моя миссия порой бывала невыносимо тяжёлой, иногда случались моменты, ценнее которых сложно представить себе что-либо. Это были волнующе-чувственные мгновения, наполненные особенным смыслом …

Алекс пытается подняться со своей постели, я спрашиваю:

-Куда ты?

-Хочу душ принять.

-Объективно в нём нет такой уж необходимости. Ты принимал его вчера, - я стараюсь быть мягкой, но мне сложно…

- Вообще, это нужно делать как минимум дважды в день – говорит он, подняв глаза на меня.

-Конечно. Но не в том состоянии, какое у тебя сейчас. Ты постоянно спишь и не двигаешься, тебе нечего смывать с себя поверь, всё в порядке.

-Мне правда нужно, - настаивает он, и снова пытается встать, но опять не может, потому что у него головокружения, иногда настолько сильные, что он не может удержаться на ногах …

-Хорошо, хочешь мыться, будешь делать это вместе со мной. Я не желаю повторения прошлого раза, - мой голос делается строже, потому что я уже теряю терпение.

Прошлого раза… А в прошлый раз было всё тоже самое: его упорнейшее желание помыться в душе и его полнейшая неспособность сделать это. Я стараюсь относиться к его желаниям и потребностям с пониманием и уважением и поэтому позволяю уединиться, а сама в это время сижу на нервах и в страхе: как бы он не убился там, в полнейшей самостоятельности. И вот я сижу и слушаю шум воды уже слишком долго… Не выдерживаю, зову его, ответа нет, и у меня обрывается сердце... Сломя голову бросаюсь в душ, открываю дверь и вижу – он лежит на полу без сознания. Хватаю его голову и бью по щекам, а у самой слёзы, паника и нервы на пределе - я же не знаю, может он и умер уже… Но нет, медленно открывает глаза, пытается сосредоточиться, видит меня, рыдающую и прижимающую его голову к своей груди, и говорит вначале спокойно:

- Всё нормально, просто закружилась голова … - его голос очень мягкий, даже ласковый.

Затем он осознаёт всю унизительность ситуации для своего мужского достоинства, да, того самого, которое диктует ему, что «мужчина должен быть сильным и развитым физически, если претендует называться им», осознаёт и надрывно просит меня:

-Пожалуйста, выйди отсюда …

- Нет! Ни за что я больше не оставлю тебя, мистер самостоятельность! – и я сжимаю свои рыдания, усилием воли сворачиваю их, страх отпускает меня понемногу, ведь он жив, а это главное сегодня…

Когда-то он носил меня на руках, словно лёгкое воздушное пёрышко, когда-то на его широкой груди я терялась как маленький беспомощный котёнок, когда-то он соблазнял меня одним лишь только своим видом, своей улыбкой… А теперь он немощен настолько, что не может делать элементарные вещи, не может помыться, не потеряв при этом сознания, не может дойти до машины сам, когда мы едем в клинику, не может есть, почти не может одеться, не может мне противостоять и покорно повинуется, чаще всего, но не сейчас. Сейчас он смотрит на меня умоляющим взглядом, полным боли, даже муки, и снова просит:

-Выйди отсюда, прошу тебя!

И я понимаю, насколько ему важно это. В эту секунду, в это мгновение ничто так не ранит его, как моё созерцание его бессилия, его физического упадка, его слабости, его беспомощности…

И я подчиняюсь:

-Хорошо, ты сможешь сам подняться? Или мне вначале помочь тебе, потом выйти?

-Я сам …

-Хорошо, я выхожу.

Сразу отворачиваюсь и поднимаюсь, знаю, он следит за мной, и я нарочно не смотрю на него, выхожу сразу же.

Сижу опять не на кровати, а на нервах, снова боюсь, и тут мне в голову приходит мысль, подхожу к двери:

-Алекс!

-Да?

- Мне можно войти?

-Можно.

Захожу, он уже поднялся, бёдра завёрнуты в полотенце, тело худое до такой степени, что у меня сжимается сердце, я его голым не видела ещё ни разу, максимум – без футболки, но это выглядело не так устрашающе.

- Я знаю, что мы сделаем.

-И что же?

-Зачем тебе душ? Пусть это будет ванна! Я знаю, ты обожаешь душ, но пусть он временно будет недоступен, в джакузи даже круче всё будет, вот увидишь.

-Хорошо. В следующий раз …

Поэтому сегодня я набираю ему ванну, вернее это не ванна, а джакузи, настолько большое, что его почти можно назвать мини-бассейном. Я мудрая женщина, я знаю, что нужно делать: добавляю пену для ванны, знаю, ему нельзя сейчас перебарщивать со средствами гигиены, но в данном конкретном случае это необходимость - он не стерпит, если я увижу его голым, а мне нужно быть с ним, потому что я элементарно боюсь, в прямом смысле очень сильно боюсь оставлять его в воде одного… Ещё утонет ненароком …

- Иди, ложись в ванну, я приду и помогу тебе.

-Нет, я сам.

- Там всё в пене.

Он смотрит на меня внимательно, затем соглашается.

Coldplay – Midnight (обязательно)

Вхожу, Алекс в джакузи, всё отлично, стоять ему больше не нужно, ванна – та же постель, только с водой. Сажусь рядом, но так как без дела сидеть я не люблю, беру губку и начинаю мыть его руку. Алекс смотрит на меня: в глазах его боль, и я внезапно понимаю, почему… Ровно так же точно, я уже однажды мыла его, но тогда он был моложе, здоровее и красивее, он смеялся, и вымытый затащил меня в джакузи прямо в одежде, целовал своими самыми жаркими поцелуями, потом доводил до исступления своими ласками, и мы занимались любовью страстно, нежно, горячо и много раз…

Теперь он другой, я другая, жизнь другая, всё другое. Тихо, очень медленно и очень ласково я говорю ему:

- Всё пройдёт… Всё наладится… Вся боль уйдёт и забудется … Ты снова будешь сильным, снова станешь мужественным, самым сильным и самым мужественным из всех, будешь кружить женщинам головы своей красотой … Вот увидишь, я обещаю тебе – всё так и будет… - мой голос так нежен и так ласков, он стелется умиротворяюще, обволакивает, успокаивает…

От этих моих слов происходит нечто необыкновенное, невероятное: Алекс закрывает глаза, и, к моему величайшему удивлению, позволяет мне мыть всего себя и наслаждается этим… Мои руки бросают губку и скользят по его нежной коже, обводя контуры его тела, всё ещё красивого, всё ещё живого … На его губах почти улыбка, он дышит глубоко, мои руки на его груди, и я слышу как часто бьётся его сердце - он счастлив в эти мгновения как ребёнок … Да, он – мой ребёнок сейчас, но в отличие от детей, которые принимают заботу и ласку как должное, ловят поцелуи и ухаживания на бегу, не отдавая себе отчёта в том, насколько ценно обладание этим сокровищем – заботой любящего человека, Алекс знает ей цену, как никто другой, и наслаждается всем свои существом… Он ловит мгновения, он теряется в них… Впервые за многие месяцы, а возможно и годы, ему хорошо, действительно очень хорошо, и это завораживает меня, я получаю сама немыслимое удовольствие от того, что происходит сейчас… У меня появляется неудержимое желание залезть к нему и прижаться, но я не решаюсь сделать это, ведь мне не известно, как он отреагирует, как воспримет это. В этот период жизни я понятия не имею, что у него в голове, он так далеко от меня …