- Поздравляю тебя. Желаю тебе счастья.

Улыбнулся и посмотрел в глаза, да один единственный раз он посмотрел мне в глаза тогда. Я не вижу его взглядов больше. Совсем. Их просто больше нет, как и какого-либо интереса ко мне с его стороны. Это трудно выносить. Очень трудно. Нет таких слов, которые могли бы передать эту изнуряющую боль. Теперь я во всей полноте переживала то, что переживали сотни (или тысячи?) его бывших, или никогда не бывших, но просто влюблённых… Моя душа истерзана, в меня будто попал метеорит и выбил огромный кусок ткани, во мне зияет дыра, но я почему-то ещё дышу, ещё живу, ещё вижу … вижу его. Я рана, огромная рана, я кислотный ожог, я продолжаю разлагаться на атомы, я уничтожаю себя медленно, но уверенно я иду к концу …

Birdy - All You Never Say

Однажды мне довелось случайно столкнуться с объектом моих душевных мук и чаяний в даунтауне Сиэтла. В тот день утро залило наш дом по-зимнему мягким золотым светом – явление крайне редкое в обыкновенно пасмурном и депрессивном Сиэтле. В то утро я проснулась с чувством, что новый день принесёт мне нечто хорошее, радостное, неожиданное. И это было чудесно - тот день, и то событие, которое он подарил мне, стали моим чёрным шоколадом в голодное время постъядерного апокалипсиса, потому что в состоянии постоянной депрессии и хронической хандры подобные презенты судьбы воспринимаются не иначе, как нечто спасительное, подоспевшее едва ли не в последний момент…

Я и мои трое детей в моём черном Porsche на пути в школы. На перекрёстке мы стоим в длинной очереди, ожидая переключения семафора, солнце тешит нас своими золотыми ласками через лобовое стекло. Нам повезло, и сейчас, именно в это утреннее время, мы даже можем видеть его не слишком яркий золотой диск, маняще повисший между рядами небоскрёбов прямо над прямой и бесконечно длинной улицей. Дети спорят и шумят, их перебранки не заканчиваются никогда, поэтому я даже не стремлюсь вникать и разбираться кто прав, а кто виноват, и просто наслаждаюсь солнечным светом, его теплом, ласкающим моё лицо и растапливающим многие мои страхи, мимолётным и едва уловимым счастьем от осознания своей жизни и её временами открывающейся прелести в простых, обыденных вещах и явлениях.

Мои глаза на мгновение переключаются с солнца на левый ряд дороги, в который мне ещё предстоит перестроиться, и я вижу через два автомобильных стекла Алекса: его машина стоит рядом с нашей, и в эти секунды мы находимся в каких-то двух метрах друг от друга... Он не видит меня, он сосредоточен и необычайно серьёзен, он говорит, но в машине никого нет, и я понимаю, что это громкая связь.

Моё тело пронзает и пропитывает радость, сердце разгоняется в бешеном галопе, мне кажется, оно уже готово выпрыгнуть на торпеду. У меня вспотели руки, и уже совершенно очевидно, что я и гордость – явления несовместимые... Мне стыдно. Думаю о том, что лучше бы он так и не заметил нас… Но, если заметит – я смогу увидеть его глаза, его карие зрачки, его умный и глубокий взгляд. Господи, как же я хочу видеть его глаза! Хотя бы несколько мгновений побыть центром его внимания, утонуть в глубине его карей мудрости… Внезапно понимаю, что именно его глаз мне не хватает больше всего, ведь это - единственный честный способ нашего диалога. Честный и даже искренний оттого, что спрятать что-либо невозможно. Но с момента нашего расставания я так мало значу для своего бывшего мужа, что он не удостаивает меня взглядами вообще, я словно невидимка для него, пустое и ненужно нечто …

В этих печальных рассуждениях я снова обращаю свой взор на Алекса, потому что автомобили впереди начали двигаться, через мгновения мы разъедемся, и в следующий раз мне посчастливится видеть его месяцы спустя, через многие-многие месяцы долгого и тоскливого ожидания… И я вижу его глаза – он смотрит на меня слегка улыбаясь, отрывает кисть от руля в приветственном жесте, и я повторяю за ним, подобно зеркалу идеально отражаю все его движения: тот же диапазон радости и тепла в улыбке, та же амплитуда отрыва пальцев от диска руля… Мы соединены взглядами на какие-то мгновения, но меня потрясает неожиданный эффект моего наполнения, насыщения энергией и волей к жизни, и самой этой жизнью, мне будто делают искусственное дыхание, и я оживаю… Алекс – удивительный человек, но ещё более удивительно его влияние на меня. Как странно, что имея такую связь с ним, я живу совершенно другой жизнью, ведь по ощущениям – он часть меня, а если это так, то и я тоже должна быть частью его… Но это только теория, а жизнь – слишком сложное явление, чтобы надеяться на такие простые законы…

Мы разъезжаемся, а я думаю о том, что моя непроизвольная реакция подражания символична – я действительно в этот период своей жизни не личность, я больше не принадлежу себе, я лишь отражение немыслимо желанного, когда-то «моего» Алекса… И уже весьма размытое…

Ещё я размышляю о том, как странно всё устроено в жизни, как непостоянно и как безнадёжно нестабильно: ведь этот человек в духовном и физическом плане совсем недавно действительно являлся частью меня, мы спали в одной постели, мы пили из одной чашки, мы любовались одними и теми же закатами, мы делили боли, страхи и радости на двоих, мы стали родителями и соединили свои гены в прекрасном ребёнке, а теперь мы словно чужие, случайно сталкиваясь в городской суете, приветствуем друг друга небрежным жестом, лишённым чувства и тепла, какого либо намёка на близость или хотя бы память жившего когда-то в наших душах родства… Теперь мы чужие, и, отдав долг этикету, разъезжаемся каждый своей дорогой своего собственного жизненного пути…

THE XX - Angels

Два месяца спустя мне пришла в голову действительно стоящая мысль бросить себе спасательный круг, и я поехала к Алексу в офис поговорить. Без предупреждения, потому что мы не пересекались с ним вообще. Можно было позвонить, и я звонила, но он не брал трубку. Так как мне очень срочно понадобилось сделать это, и я боялась растерять весь кураж, не придумала ничего лучше, как навестить его на работе. Почему-то мне показалось, что там наша беседа будет конструктивнее. Примечателен не сам наш разговор, а то, чего мне стоило прорваться к нему.

В фойе высотного здания милая девушка сразу же сообщила, что мистера Соболева сейчас нет на месте, он на объекте. Я развернулась к выходу и увидела милую заплаканную мордашку, сидящую в кресле. По её позе было видно, что она тут давно. У меня появился горьковатый привкус во рту, я почувствовала, как вся сморщиваюсь. Внезапно женщина в форме ухватила меня под локоть и потянула в сторону.

- Я знаю, кто вы, почему вы не пытаетесь встретиться с НИМ другим из способов, доступных вам?

- Я звоню, он трубку не берёт, а мне нужно срочно с ним переговорить, - отвечаю я удивлённо, и ещё не до конца понимая, в чём интрига.

Она покачала головой и тихо сказала:

-Конечно, ОН не на объекте. Это стандартный ответ для лиц женского пола, - и тут она многозначительно посмотрела мне в глаза, затем кивнула на заплаканную девушку. – Таких здесь много и охрана даёт нам чёткие инструкции насчёт того, как себя вести. За нарушение – жёсткие увольнения.

Я только проговорила:

-Какой кошмар! Они вот так ждут его в фойе?

-Да. Такая картина здесь обыденная вещь. Иногда они даже встречают друг друга здесь, но не все конечно так рыдают, некоторые просто ждут. Только он никогда не пользуется центральным входом: есть семь других способов войти в это здание.

-Ясно. Спасибо за информацию. Я найду другую возможность связаться.

На душе у меня было немыслимо горько и тоскливо: сегодня я – одна из них, отвергнутых, несчастных, одиноких, безнадёжно больных им…

Я забрала руку и собралась выходить, но женщина остановила меня:

-Постойте. Сейчас я сделаю один звонок.

Она отошла в сторону, но я всё равно услышала часть разговора:

-Да, это важная персона. Думаю тебе лучше спуститься и поговорить с ней. Как хочешь, но смотри, чтобы у тебя не было потом проблем. Да, да, абсолютно уверена. Хорошо.

Она с довольным видом положила трубку и сказала:

-Кажется, мне удалось всё устроить, сейчас за вами придёт его личный секретарь.

Личный секретарь – девица с шикарным лицом и невероятно длинными ногами в строгом чёрном, брючном костюме. Эта дама выглядела скорее не как секретарь, а как директор. У неё были необычные, плавные, уверенные движения, и они завораживали. Она жестом приказала мне следовать за ней, мы прошли в отдельную комнату в фойе, и она снова жестом указала на место напротив неё и начала свой допрос:

-Кто вы?

Я назвала имя, нарочно используя свою бывшую фамилию, имя Алекса. Она:

- Я хорошо знаю миссис Александр Соболев, она часто бывает здесь, и это не Вы.

-Я бывшая миссис Соболев, до сих пор использую прежнее имя.

- С какой целью вы просите о встрече?

-Я не прошу встречи, я пришла поговорить с ним по личному вопросу.

Она подняла бровь и изрекла:

-Если мистер Соболев будет решать все личные вопросы, какие возникают к нему у нежных барышень, боюсь, ему некогда будет работать.

-А я боюсь, милая девушка, вы окажетесь без работы, если в решении моего вопроса мистер Соболев не примет участия, ведь произойдёт это по вашей вине, – мой голос был жёстким как металл, и её это убедило. Угроза потерять, очевидно, очень хорошо оплачиваемое место напугала её.

Мы поднялись вместе на этаж номер 40, это личный этаж Алекса. Я была уже тут однажды, давно, и тогда меня все секретарши встречали улыбкой и тут же провожали самым кратчайшим путём к НЕМУ. Как всё изменилось… Я осталась ждать в фойе «личного» этажа, а «личный» секретарь удалилась на переговоры по поводу «личной» встречи с моей персоной.

Вскоре они вышли вдвоём из двери, где, я знала, за двумя тамбурами, находился конференцзал. На личном секретаре не было лица, она явно получила нагоняй, подошла ко мне и сухо изрекла: