Две недели назад все было в порядке. Отец, как обычно, работал в Вашингтоне, я заканчивала учебный год, тусовалась с друзьями и размышляла о том, как бы удачнее расстаться с Заком. (В школьной раздевалке, сразу после его выпускного, резко и необратимо, словно срываешь пластырь с болячки.) А теперь на ступеньках моего дома торчит трибуна.

Я на секунду позволила себе взглянуть на толстый кабель на лужайке, примявший траву. Месяц назад мы с отцом снимали здесь промоматериалы к его осенней кампании. Отец в пиджаке, но без галстука, я в юбке и кашемировом свитере. По траве были рассыпаны фальшивые осенние листья, чтобы выдать май за октябрь. Возможно, их купили или какому-нибудь стажеру пришлось их делать вручную – честно говоря, мне было не слишком интересно это знать.

Съемка шла весь день – сначала просто фотографии, потом видео: мы с отцом идем по лужайке и разговариваем. Как будто мы всегда наряжаемся в такую одежду, чтобы просто пройтись по лужайке вдвоем! Ближе к вечеру режиссер посмотрел на нас и вздохнул:

– У вас случайно нет собаки или чего-нибудь такого?

Отец, как обычно, уже висел на телефоне и даже не услышал вопроса. Тогда мне пришлось улыбнуться и ответить:

– Извините, собаки у нас нет.

Он кивнул, что-то сказал парню, державшему серебряный круглый светоотражатель, и мы просто перешли к следующему сюжету, продолжая создавать образ маленькой счастливой семьи.

Теперь, впрочем, я даже не знала, будут ли эти листовки со слоганом кампании – «Навстречу будущему» – вообще использовать. С моего нынешнего места на ступеньках этот ракурс казался так себе.

– Я снова повторю, что не имел ни малейшего представления о том, что средства используются не по назначению, – сказал мой отец, одним щелчком возвращая меня обратно в реальность. Его голос стал низким и серьезным; я почти физически ощущала, как замерли в ожидании представители прессы – словно знали, что сейчас прозвучит то, ради чего они сюда пришли. – Но факты есть факты: источник нарушения законов о финансировании избирательных кампаний находится в моей администрации. И поскольку я руковожу этими людьми и отвечаю за них, я должен взять ответственность на себя. Как вы знаете, я попросил провести независимое расследование – такое, которое поможет разобраться в истоках произошедшего. Я велел своим сотрудникам оказывать максимально полную помощь следствию. И пока расследование продолжается, я…

В этот момент отец тяжело вздохнул и потер большим пальцем обручальное кольцо – его обычный нервный жест. В первый год после женитьбы на моей матери он потерял четыре кольца, в итоге она купила ему невероятно дорогое – в надежде, что уж его-то он будет беречь. Это сработало, но с тех пор он часто машинально проверяет, на месте ли оно. В прессе иногда обращали внимание на то, что он все еще его носит, хотя прошло уже пять лет – но сегодня, я подозреваю, этот вопрос никто не выкрикнет ему в лицо с лужайки, так как есть более «жирные» темы для заголовков.

– …я ухожу в вынужденный отпуск. Не думаю, что смогу эффективно работать на благо округа и штата в этих обстоятельствах. Свои отпускные я намерен передать в Фонд исследования рака яичников.

Про пожертвование – это что-то новенькое. В последнем черновике речи, который Питер мне показывал, этого не было. Я постаралась ничем не выдать удивления, однако мне было любопытно: действительно ли они добавили это в последний момент или просто не сочли нужным мне рассказать?

– В это время я собираюсь подумать о том, какие мои действия могли привести к подобной ситуации, и провести время с близкими, – он повернулся в мою сторону, и я улыбнулась. Эту улыбку Питер заставил меня отрабатывать сегодня утром. Она должна была выражать поддержку и сочувствие, ободрять, но при этом не быть слишком радостной. Понятия не имею, получилось или нет; все, о чем я думала, когда отец повернулся спиной к прессе, – это о том, как странно, что безумный спектакль мы разыгрываем на пороге собственного дома.

– Сейчас я не буду отвечать ни на какие вопросы. Всем спасибо за внимание.

Он повернулся спиной к трибуне, и в этот момент репортеры на лужайке принялись выкрикивать вопросы. Как мы и договаривались, я пошла ему навстречу, он обнял меня за плечи, и кто-то распахнул перед нами дверь изнутри. Я оглянулась и увидела, как за трибуну встал Питер, готовясь грудью встретить тот удар, от которого мой отец уходил.

Как только мы вошли внутрь, отец опустил руку, и я шагнула в сторону. Один из стажеров, приехавших вместе с Питером на прошлой неделе, уже захлопнул за нами дверь. Стажер кивнул моему отцу и моментально испарился из прихожей. Почти все они – я никогда не интересовалась именами (ну разве что только самых симпатичных) – с начала скандала стали его избегать, старались не смотреть ему в глаза и явно чувствовали себя неловко. Раньше они все неутомимо следовали за каждым его движением, стараясь доказать собственную полезность, чтобы позже получить место получше. Но теперь отец словно стал радиоактивным – как будто простое пребывание с ним в одной комнате ухудшало их карьерные перспективы.

– Спасибо, – сказал он, когда откашлялся. – Знаю, для тебя это непросто.

Только из-за многих лет практики и того тренинга по медиакоммуникации, впитавшегося в плоть и кровь, я не закатила глаза. Как будто моему отцу когда-то было дело до того, что мне легко, а что нет.

– Все нормально.

Он кивнул, и повисла тишина. Я внезапно осознала, что мы совершенно одни: ни Питера, ни вечно звонящего телефона. Я некоторое время пыталась вспомнить, когда мы с ним в последний раз оставались одни – сами по себе, а не для камер, нарочито пытаясь выглядеть естественными. Я сообразила, что это, вероятно, было в декабре, когда мы ехали в машине на благотворительное мероприятие во время рождественских каникул. Он пытался спрашивать меня об учебе, пока нам обоим не стало мучительно очевидно, что он совершенно не в курсе, чем мы сейчас занимаемся в школе. Через пару минут мы сдались и оставшуюся часть пути просто слушали новости по радио.

Я подняла глаза и увидела отражение в большом зеркале в прихожей. Было немного странно видеть нас рядом. Мне всегда хотелось думать, что я похожа на маму, – так и было, когда я была маленькой. Но с каждым годом все больше увеличивалось сходство с отцом – доказательство тому я видела в зеркале прямо передо мной. У обоих веснушчатая кожа, густые каштановые волосы, черные брови, которые постоянно надо было выщипывать, чтобы они смотрелись аккуратно, голубые глаза и темные ресницы. Даже ростом я пошла в него – была высокой и длинноногой. А мама была изящно сложена, имела светлые вьющиеся волосы и зеленые глаза. Я отвела взгляд и сделала шаг назад. Теперь картина в зеркале мне нравилась гораздо больше: в нем отражался только отец, а до этого казалось, что нас с ним насильно поместили в одну раму.

– Ладно, – сказал он и полез в карман пиджака – несомненно, за своим любимым «блэкберри». Через пару секунд остановился, задумался, и его рука бессильно упала – очевидно, он вспомнил, что телефона там нет. Питер его конфисковал, чтобы он случайно не зазвонил во время пресс-конференции. Мой он тоже забрал, и даже я призналась, что это хорошая идея, так как три мои лучшие подруги любили время от времени устраивать эпические обсуждения в чате. Даже в беззвучном режиме жужжание все равно бы отвлекало, что могло бы вызвать новую волну возмущения в прессе. «О, ты знаешь, эта пресс-конференция така-ая скучная! Дочь Уокера даже не в силах отвлечься от телефона, чтобы посмотреть, как карьера ее отца летит в тартарары!» Отец засунул руки в карманы и снова откашлялся:

– Энди… насчет этого лета. Я… э-э-э…

– Меня не будет, – напомнила я, и, даже просто произнося эти слова, почувствовала облегчение. – Программа начинается послезавтра.

Отец кивнул, нахмурив бровь, – это означало, что он понятия не имеет, о чем я, но не хочет этого признавать и пытается казаться вовлеченным и заинтересованным. Я много раз за эти годы видела, как он проделывает подобное с избирателями и оппонентами, и постаралась не удивляться тому, что он об этом забыл.

– Программа молодых исследователей в Университете Джона Хопкинса[2], – пояснила я, зная, что так проще всего выйти из этой неловкой ситуации.

– А! – сказал отец, складки на его лбу разгладились, и я поняла, что он действительно вспомнил, а не делает вид, что вспомнил, ожидая, пока Питер шепнет ему на ухо подсказку. – Ну конечно. Точно.

Программа в Университете Хопкинса была одной из лучших в стране. Она предназначалась для учеников старшей школы, которые собирались учиться на медиков. Моя подруга Тоби придумала для ее участников название «препрепремедики», и чем больше я сопротивлялась, тем больше ей нравилось так говорить. Мы будем жить в общежитии кампуса университета, углубленно изучать математику и естественные науки и сопровождать интернов и ординаторов в их ежедневных обходах.

Я хотела стать врачом с тех пор, как себя помню. У меня была история, которую я часто рассказывала журналистам, – про то, как отец подарил мне игрушечный стетоскоп на день рождения, когда мне было пять. На самом деле ничего такого не было, но я рассказывала об этом настолько часто, что сама в это поверила. Когда я подавала заявку на эту программу, то была уверена, что пройду по баллам: я хорошо училась по всем предметам, но математика и естественные науки с детства давались мне просто великолепно. Кроме того, на руку сыграл тот факт, что одним из больших сторонников моего отца был доктор Даниэль Риццоли, бывший проректор Университета Хопкинса. Так что, когда он вручил мне рекомендательное письмо, написанное от руки на плотной бумаге кремового цвета, я поняла, что место у меня в кармане.

Я ждала начала программы весь год, но в свете последних событий принялась прямо-таки отсчитывать минуты. А отец пусть остается здесь и сам со всем этим разбирается. Возможно, когда я вернусь в августе, все уже закончится. И в любом случае через два дня это уже будут не мои проблемы. Через сорок восемь часов я буду далеко отсюда, в Балтиморе, знакомиться со своей соседкой по комнате по имени Джина Флорес. Надеюсь, то, что она не использует восклицательные знаки в электронных письмах и СМС, – просто дело вкуса и ничего не говорит о ее характере. Я буду в миллионный раз читать программу занятий и покупать учебники в книжном магазине. Надеюсь, что встречу кого-нибудь привлекательного уже на вводном занятии, чтобы с головой окунуться в летний роман. Но самое главное – меня не будет здесь.