Тата даже захлебнулась от гнева. Она понимала, что поторопилась с этими разборками, что сию минуту действует неправильно, что надо бы присмотреться, надо получше понять обстановку в доме. Ясно, что дядю Славу не перевоспитать, но как бы хуже матери не сделать. И, да, конечно, она соврала про свадьбу и сочинила остальное – вице-президент банка имел здесь недвижимость, но никакой особой дружбы между ним и Рябцевым не было. Все понимала Тата, но с этим гневом вылилось все, что накопилось за последнее время.

– Мама, бросай эту тяжесть, и пойдем завтракать. Если кому-то надо перетащить ящики с яблоками с одного места на другое, пусть он сам это и делает. Не женское это занятие.

Тата подхватила под руку плачущую мать и увела ее в дом.

Усадив Людмилу Савельевну за стол, Тата сварила кофе, сделала бутерброды и заставила мать все съесть. Ее худоба пугала Тату.

– Мама, ты когда была в поликлинике? Ты диспансеризацию проходила в этом году? – осторожно поинтересовалась она.

– А что?

– Ничего, – пожала плечами Тата. – Я просто хочу, чтобы ты бросила горбатиться на этого урода дядю Славу. Прости, пожалуйста, но он урод.

– Ты не права, он работает, много работает…

– Да мне плевать, что он работает! Он не должен тебя заставлять так работать! Устроился здорово! И готовишь, и убираешь, и за птичником, и за кроликами смотришь. Говоришь, барашков завели?! Тоже на тебе!

– Не, ну они-то что… Они вон, на склоне…

– Мама!!! – вскочила из-за стола Тата. – Какой склон?! Ты молодая женщина! Посмотри на свои руки, на ноги. Что это такое! Ты что, не можешь взять помощницу?! Если уж так вам хочется тут ферму иметь!

– Так это же дорого! Вот Слава говорит…

– Мама, а у тебя есть собственные деньги? – Тата в упор посмотрела на Людмилу Савельевну. Та смутилась:

– Ну, у меня все есть…

– Мама, я про деньги спрашиваю?! У тебя есть собственные деньги? Ты не ходишь на работу. Ты занимаешься хозяйством. Вы сдаете отдыхающим маленький домик, вы продаете мясо, яйца, кур, кроликов. Вы продаете фрукты. Скажи, сколько вы выручаете в месяц и сколько у тебя денег на руках? Мама, мне же подробности не нужны. Мне можно приблизительно сказать.

Людмила Савельевна молчала.

– Я все поняла. Все деньги у дяди Славы. И тебе выдается на питание. Ну, или на хозяйственные нужды. Мама, в этом спортивном костюме, который сейчас на тебе, ты ходила еще при отце.

– Он же чистый, хороший. И я в нем только по хозяйству, – возмутилась мать.

– Его надо выбросить на помойку! Просто потому, что ему двести лет. И еще, а деньги на поликлинику, зубного? Мама, так нельзя!

Тата вскочила и заходила по кухне. Внутри опять все забурлило. Тата только сейчас увидела те мелочи, которые говорили о положении матери.

– Мама, я считаю… – Тата вдруг осеклась.

Она увидела, что мать, отвернувшись к стене, плачет. Плачет почти беззвучно, но плечи и спина ее так содрогались, что Тате стало страшно.

– Мама, сейчас же прекрати! Все, все, ты слышишь? Это я такая дура! Затеяла этот разговор! Ну, ты не слушай меня, мне хотелось вдруг все здесь поменять. А я, может, чего-то не понимаю, не знаю… А этот дядя Слава… Мам, прости меня, я хотела, как лучше!

Тата обняла мать и еще раз ужаснулась ее худобе.

– Тата, я виновата перед тобой. Нельзя было дом продавать. Я же теперь понимаю. Но я хотела как лучше. Отца не стало, я испугалась. И ты росла. Мне казалось, вот и будет у нас большая семья – он, я, ты, его дети. Всем всего хватит. А получилось…

– Как получилось, так получилось… Ты ни в чем не виновата.

Тата понимала, что мать поедом себя ест. И живет в кромешном аду – зависимая от этого человека, от ситуации. Не имеющая возможности куда-либо уйти, потому что станет обузой для дочери. И еще это чувство вины. Конечно, Людмила Савельевна могла пойти работать, но… Тата прекрасно представила, во что бы вылилась эта затея. Отчим бы извел ее.

– Я такая дура была! – с невыразимым отчаянием произнесла мать.

– Значит, так. Мы закрыли эту тему. Мы никогда больше об этом не вспоминаем. Если понадобится, мы отберем у дяди Славы свою долю. Поверь мне, мама. Это можно сделать.

Поймав на себе недоверчивый, но полный надежды взгляд, Тата солидно добавила:

– Я знаю, что я говорю. Мой Рябцев имеет связи.

И упоминание Рябцева вернуло на лицо матери улыбку:

– Тата, у тебя свадьба на носу, а мы тут такое обсуждаем… Господи, да я же подарок приготовила! – Мать как-то странно оглянулась на дверь. – Так показать тебе хочется!

– Мама, погоди. Успеешь, – смутилась Тата, – на свадьбу…

– Ну, да… Верно. А теперь рассказывай про своего Гену. Ну, жаль, что я его так и не увидела до этого, но сама понимаешь…

– Ой, да что ты. Дом, хлопоты, ты еще и самолет плохо переносишь! – подхватила Тата, соображая, как же выходить из положения. Сейчас уже точно нельзя было рассказывать о случившемся в Москве.

– Да, а фотографии у тебя есть? – продолжала мать.

– Мам, конечно, в телефоне. Только давай так. Ты сейчас переоденешься, и мы пойдем в город. Мне надо сделать маникюр, да и ты заодно подстрижешься, волосы уложишь, ногти накрасишь. А потом мы с тобой прогуляемся, и я все тебе расскажу.

– А как же… – мать посмотрела в сторону окна, в котором виднелась фигура дяди Славы.

– А он пусть поработает, – железным голосом произнесла Тата.


Прогулка по родному городу – это еще тот аттракцион. И к нему надо подготовиться. Молва питается крохами – за хлебом выскочишь на босу ногу, а потом весь город говорит, что у тебя денег на колготки не хватает. Тата все это знала. Поэтому она надела все самое модное и лучшее.

– Мам, я готова! Пойдем?! – прокричала Тата.

Людмила Савельевна, возившаяся где-то под крышей дома, ответила что-то нечленораздельное.

– Мам, а ты где? – Тата вышла на лестницу, задрала голову и увидела, что на мансарду ведут узенькие ступени.

– Я здесь, здесь, – отозвалась Людсила Савельевна и принялась спускаться.

– Э… Э… Ты так хочешь пойти? – Тата уставилась на допотопную куртку «привет, 80-е». Огромные плечи, широкий воротник и кокетка в районе бедер.

– Ну, мы тут, недалеко… – смутилась мать.

– А где плащ теплый, который мы с тобой тогда купили? Он очень подойдет. В нем легко, от ветра защищает. И подстежка у него теплая…

– А, он… ну, я его редко надеваю…

– Так, мам! – Тата решительно скинула длинный кашемировый шарф и свое парадное синее пальто. – Так, мама, пошли посмотрим, что у тебя там в шкафу.

– Дочка…

– Мама! Идем! Платяной шкаф у тебя в спальне, правильно… – Тата еще раньше заметила огромную спальню с широкой кроватью и белыми полированными шкафами.

– Тата, подожди… Может, и так хорошо…

– Мама! Нет, не хорошо! Идем, переодеваться.

– Да не туда ты идешь, все мое здесь! – высоким голосом сказала Людмила Савельевна.

– Где – здесь? – задрала голову Тата. Мать по-прежнему стояла на лестнице, ведущей на мансарду.

– Здесь, на третьем этаже …

«О господи!» – подумала про себя Тата и поднялась к матери.

– Вот, я здесь чаще ночую… Знаешь, так покойно здесь, уютно. Потом, я же раньше всех встаю, никого не бужу, иду на кухню.

Тата оглядела комнату. Маленькая, с полукруглым окошком. Диван, накрытый пледом, старое кресло, узкий шкаф. Одно яркое пятно на полу – коврик с цветами. Занавески на окнах тюлевые, легкие. В углу Тата приметила полку с книгами. «Ничего не понимаю. Так, значит, мама живет здесь. Под крышей. В клетушке. А он, барин, спит там, среди белой арабской мебели. Нормально». Тата тянула время, чтобы найти правильные слова в этой ситуации. Семейная жизнь родителей – это табу, но вот удобство, здоровье… Здесь наверняка летом пекло, а кондиционера не видно.

– Как мило, – наконец, вымолвила она.

– Да? Тебе тоже нравится?! – обрадовалась мать. – Ты знаешь, я тут так отдыхаю! Никого не слышно, не видно…

«Ну, еще бы! Сюда ты, мама, доползаешь без ног, когда всех уже накормила, обстирала, за всеми убрала!» – подумала Тата.

– А ты ничего не узнаешь? – мать посмотрела на дочь.

– А что я должна узнать? – Тата оглянулась и тут же вскрикнула: – Стол! Да, папа делал еще его! И диван из его комнаты! Мама, ему столько лет! Как ты его сохранила?!

– Дом не сохранила, а мебель отцовскую сохранила. Твоя мать глупая гусыня.

– Да перестань же! Это так здорово!

Тата только сейчас поняла, что комната в точности повторяет обстановку в их старом доме. Это все стояло в комнате, где любил сидеть отец и листать свои книжки по виноделию.

– И полка его. И журнальный столик. Я в последний момент его из дома забрала. И, знаешь, тут летом бывает жарко, и места немного, но мне здесь очень хорошо.

Тата поняла мать. Эта комната – осколок той старой жизни, который она сохранила для себя. И бог с ней, с этой огромной спальней и белой арабской мебелью, если здесь отдыхаешь душой. «Да, и все же козел он, этот дядя Слава!» – подумала Тата и распахнула платяной шкаф.

Через два часа они, наконец, вышли на улицу. Тата забраковала все, что увидела в шкафу на плечиках, – там не нашлось ни одной новой вещи. Не слушая причитания матери, Тата почти все связала в узлы на выброс, оставив только несколько теплых свитеров.

– Ты наденешь сейчас мою одежду – брюки, джемпер. Она на тебя как раз будет, такая ты… изящная стала. А в городе мы тебе что-нибудь присмотрим, – распорядилась Тата.

Людмила Савельева уже не возражала. И хотя ее давно крашенные волосы были перехвачены цветной резинкой, а щеки алели неестественно ярко, выглядела Людмила Савельевна лучше. Рядом с ней шла красивая и модная дочь. Впереди у них были приятные дела в салоне, погода была теплой, и мир казался не таким выматывающим.

– Ну, что Гена твой? – какой раз спросила мать.

– Гена – хорошо. Работает. Мы же хотели в свадебное путешествие поехать, поэтому ему сейчас надо все дела сделать.