– Я отпущу тебя к твоим винам, но сегодня мы с тобой уезжаем.

– Куда это?

– На этюды.

– Это ты на этюды, а я? – рассмеялась Тата.

– А ты – со мной.

– И куда же едем на этюды?

– На дачу. К отцу. Там тепло, есть камин и отличный вид с холма на Пахру.

Тата внимательно посмотрела на Собакина. Тот сначала отвернулся, помолчал, а потом просто сказал:

– Знаешь, мы знакомы с тобой…

– Месяц, почти месяц, – закончила за него фразу Тата.

– Да… Поэтому… Поэтому мы вполне можем вместе поехать на этюды.

Белозерова рассмеялась. Она и так все поняла. Они встречались, они нравились друг другу. Они уже целовались, тяжело расставались. В конце концов, они были взрослыми людьми, но… Собакин жил с мамой. (Ох уж эти мамы!) И что-то мешало ему воспользоваться гостеприимством Таты для «решающего» свидания. А такой замечательный предлог, как этюды в весеннем подмосковном лесу, – это ли не удача.

– Ты на этюды на отцовскую дачу часто ездишь? – лукаво спросила Тата.

И честный Собакин ответил:

– Часто. И один. Только раз там была гостья.

– Женя. Девушка с высоким белым лбом и длинным белым хвостом.

Собакин прыснул:

– Что ж ты так о ней? Как о лошадке…

Воспитанный и деликатный Собакин не мог произнести слово «кобыла».

– Она – хорошая, стильная, – смилостивилась Тата.

– Послушай, нам обязательно говорить сейчас о ком-то еще? Давай быстро заедем к тебе, ты возьмешь все необходимое, и поедем в Пахру?

– Давай, – согласилась Тата. От Собакина исходила какая-то совершенно безумная энергия. «Он просто мальчишка! Как это можно объяснить?!» – подумала она и прижалась щекой к его руке.

Хоть и был март, темнело еще рано. Они добрались до дачи, успели подмерзнуть, потом включали отопление, потом грели чай, потом Тата затеяла горячий ужин, потом они разожгли камин, надышались дымом, проветрили и, наконец, в теплых носках и свитерах устроились на диване.

– Вот тебе и этюды, – сказала Тата, устраиваясь у Собакина под боком.

– Этюды будут завтра, рано утром, когда хороший свет и тени, – с каким-то предвкушением ответил Собакин.

– Ты любишь то, чем занимаешься, – резюмировала Белозерова.

– Очень, – просто ответил Дэн.

– А я не люблю. Я не люблю банк, я там просто зарабатываю деньги.

– Ты любишь заниматься вином.

– Да, и думаю, что это просто память об отце. Понимаешь, я так сохранила связь с прошлым.

– Не думаю. Ты преуменьшаешь собственные желания. Это неправильно. Тебе нравится это занятие, но, как и везде, есть взлеты и падения. В наших увлечениях все точно так же. И потом, иногда жизнь очень отвлекает.

– Ты меня отвлекаешь, – вдруг призналась Тата.

– Это плохо? – Собакин погладил ее волосы и улыбнулся. – Мы с тобой рыжие. И это очень объединяет. Он привстал на локте, наклонился над Татой и поцеловал ее.

– Э-тю-ды! – по слогам произнесла Белозерова.

– Они самые, – ответил Собакин и принялся стаскивать с нее теплый свитер.

– Я же замерзну, – пробормотала она.

– Ничего, мы сейчас согреемся, – отвечал Собакин.

* * *

«А он был прав. Виды здесь сумасшедшие». Тата в трусиках и теплых носках подошла к окну. Там, за тонкими ветками, все было ослепительно синим и желтым. Осевший снег впитал в себя и солнце и небо. Тата в комнате была одна. Еще совсем ранним утром она слышала, как Собакин осторожно вылез из постели и, подхватив одежду, спустился вниз. Потом там лилась вода, шумел душ, слышалось фырканье, свистел чайник, и все это сопровождалось стуком веток в окно. Этот добрый и уютный шум Тата слушала сквозь дрему и совершенно не сердилась, что ее почти разбудили. Прошедшая ночь была такой прекрасной, а радость единения была такой головокружительной, что даже сейчас, утром, ее сердце казалось еще расплавленным от нежности. Потом Собакин ушел – хлопнула дверь, и с улицы послышалось шуршание шагов. Потом стукнула калитка, и наступила тишина. Это были незнакомые места и чужой дом. Это была первая ночь с мужчиной, который уже очень нравился, но от которого отвлекали совсем недавние отношения и болезненный разрыв. Тата сейчас старалась не думать о затее с квартирой, о свадьбе и о том, что руководило ею, когда она, пойдя на поводу у Машки, знакомилась с Собакиным. Тата просто хотела сейчас продлить это утро.

Наблюдая за небом в окне, она не заметила, как уснула, а когда открыла глаза, солнце было в зените.

Ей нужно было это время – время сладкого и короткого одиночества. Когда можно подумать о случившемся. Ночью ей было хорошо. И ощущение собственной взрослости исчезло и теперь вообще казалось смешным и надуманным. Собакин мужественный и умелый, ласковый и заботливый. Тата на секунду замерла и произнесла вслух: «Собакин». Она что же, тоже станет Собакиной? Белозерова расхохоталась. Вот откуда это ощущение детства, мальчишества – от этой фамилии, смешной, почти мультяшной. А сам Денис сложный и порой очень закрытый человек. Тата сейчас вспоминала все их встречи и невольно сравнивала Собакина и Рябцева. Рябцев был понятен, Тата иногда знала, что он ответит, как посмотрит, как поступит. С Собакиным все было иначе – ей приходилось настраиваться на его волну. И эта совершенно новая среда, в которой она оказалась, общаясь с Собакиным, заставляла ее меняться. «Но это же правильно. Люди не могут оставаться прежними», – думала Тата, понимая, что она уже попала под влияние Собакина. А это было влияние человека сильного своей внутренней свободой, стремящегося в первую очередь понять и предпочитающего равенство. Да, он был из другого мира – в этом мире было больше красок, больше простора, больше пространства. Там, где привык быть Собакин, главенствовало воображение и фантазия. Он был человеком творчества, и это неизбежно отражалось на стиле жизни, на отношениях с людьми и отношении к жизни.

Тата невольно подумала о Рябцеве – почти предсказуемом, очень спокойном и живущем в «рамках». Тата сейчас, лежа в постели и разглядывая в окно ветки старых яблонь, даже представила эти границы. «Дом – дети – работа – мама – отпуск». Границы надежные своей привычностью. «Но это не так плохо. А что же Собакин? Семейная жизнь с ее графиками и неизбежной упорядоченностью, жизнь, полная ограничений и добровольных ущемлений интересов и желаний может оказаться Собакину не по плечу», – подумала она и поежилась.

В доме было тепло, за ночь он прогрелся. Но Тата вылезла из-под одеяла, натянула на себя тонкий свитерок и опять улеглась. Так хорошо было лежать в этой комнате с широким окном, думать и ждать Собакина, который наверняка мерз на своих этюдах.

«Да, рамки могут быть не для него. Но это беспокойное, творческое начало соседствует с широтой восприятия и допущениями. Догмы – это страшно! – подумала Тата и вспомнила, как однажды они с Собакиным ехали в автобусе. Пассажиров почти не было, в салоне было тепло и тихо. И вдруг кто-то тронул Собакина за плечо.

– Вы видели, какой заяц проскакал, когда мы на Тверскую выехали? – спросил странного вида мужичок.

Собакин замешкался, а потом ответил:

– Нет, к сожалению. И большой заяц?

– Огромный. Я таких только в зоопарке видел. Там же их гормонами кормят.

Тата прислушалась к разговору, и на мгновение ей стало дурно. Собеседник Собакина был самым настоящим безумцем. Из тех городских сумасшедших, которые внешне не выглядят подозрительно. Тата все ждала, когда Денис потянет ее к выходу – любая встреча с неадекватностью чревата неловкостью. Но Собакин как ни в чем не бывало вел беседу. Так они доехали до своей остановки.

– Всего вам хорошего, – совершенно серьезно обратился Собакин к безумцу. Тата обернулась, скомканно попрощалась, и когда ее глаза на мгновение встретились с глазами этого человека, она увидела в них ясность и полное понимание происходящего.

– Слушай, он же… Он же…

– Да, проблески ума и здравого смысла.

– Я все понимаю, но как, как ты умеешь это делать? Как у тебя получается так общаться с сумасшедшим? Тебе не мешает эта разница между ненормальностью и нормой?

Собакин пожал плечами и ответил цитатой:

– «Мы все рождаемся сумасшедшими. Кое-кто им остается».

В этой фразе, где-то им вычитанной, была суть его восприятия мира и людей – все, случившееся в том мире, старайся понять. И опять она невольно сравнила Собакина и Рябцева. И опять вздохнула, потому что чаши весов застыли на одном уровне. «Дура! – внезапно обругала себя Белозерова. – Какой Рябцев?! Нет никакого Рябцева. Когда-то был. И вообще, почему я сейчас думаю о нем?» Но Тата понимала, почему – такие обиды быстро не проходят, а сомнения – извечный спутник любви.

Собакин вернулся, когда солнце чуть потускнело и появился красноватый налет на легких облаках.

– Извини, я все помню! Тебе надо ехать! Но я заработался! Сейчас вызову такси, и полетим в Москву, – прокричал он, войдя в дом.

– Не надо, – спокойно ответила Тата, выходя из кухни, – я уже позвонила и сказала, что не приеду. И я позвонила в банк и взяла еще один отгул. На пятницу. Так что мы можем здесь пробыть до субботы.

– Ты не шутишь? – Замерзший Собакин обнял Тату.

– Ой, иди согрей руки сначала, – взвизгнула она. – Ты же просто ледяной!

– Да, прости. – Собакин спрятал руки за спиной и потянулся к Тате губами. Она мельком ответила на поцелуй и умчалась в кухню. Собакин отправился принимать горячий душ. Через полчаса они сидели за столом.

– Как ты умудрилась приготовить полноценный обед – у нас ничего такого не было, – удивился Собакин, глядя на тарелку с супом.

– Здесь есть запасы. Я рискнула ими воспользоваться.

– Это правильно. Суп – это то, что надо. Я просто околел.

– Что же так долго?

– Пошло, – улыбаясь, проговорил Собакин, и по его улыбке Тата поняла, что он собой доволен.

– Я рада, – сказал она тихо. – Я так понимаю, что это такое, когда собой доволен.