– Правда? – отвлекаюсь я. – Тогда почему не открывает?

– А ты ручку дерни, не стесняйся, – советует женщина. – У них вечно не заперто. И верно, ведь воровать поди нечего, – смеется она и прячется за не менее непотребной дверью.

– Спасибо.

Влажная ладонь касается ручки, как и прорицала соседка – ворота отворились. В нос сразу же ударил тяжелый, едкий запах, но не алкоголя, а дешевого табака. Мне следовало открыть все окна, прежде чем извинится за внезапное появление, но мучительная потребность посмотреть в его глаза взяла вверх над всеми желаниями.

Из комнаты Вити доносилась тихая музыка – он был здесь. Поправив волосы и набрав полную грудь воздуха я толкнула межкомнатную дверь, но когда та распахнулась – мир поплыл перед глазами.

Сидя на полу и облокотившись спиной о радиатор, Витя пытался сделать себе больно. Именно больно, потому что по-другому мой мозг не мог охарактеризовать увиденную картину. Шприц. Игла. Кровавая точка.

Дурнота подступила к горлу.

– Витя? – мямлю я, ища рукой опору. Мне нехорошо, хоть еще не поняла, что здесь происходит.

Почему уже боюсь? Почему так страшно?

Парень поднимает стеклянные глаза. На лице отображается усталость и разочарование. Он не прячется, даже не пытается, но явно не рад нашей встрече.

Почему же так страшно?

– Зря ты пришла, – выдыхает Витя, откидывает инструмент в сторону, запрокидывает голову и закрывает глаза.

Сердце колотится в горле. Произнести хоть слово, сейчас кажется чем-то невозможным.

– Страшный и опасный Витя временно обезврежен, – шепчет он. – Тебе не о чем переживать. Я буквально слышу как ты дрожишь.

На ватных ногах перебираю до кровати и боязливо сажусь на самый краешек.

– Что это, Витя?

Уголок его губ ползет вверх.

– А на что это похоже?

– На инъекцию.

– Верно. А на инъекцию чего?

Меня коробит его оптимизм. Казалось, парень проводит игру в шарады. Но мне было не до смеха. Вовсе нет.

– Ну же, Варя, – неторопливо помогает Звягин. – Я могу сам назвать это, если ты не можешь. Быть может ты вообще таких слов не знаешь.

Витя придерживает пальцами руку, но глаз не открывает. Его грудь редко вздымается при дыхании, он максимально расслаблен. Ему тяжело держать голову, словно та окаменела, он клюет подбородком и резко возвращается в прежнее положение. Все это выглядит неестественно. Пугающе. Мерзко.

– Если у тебя все, ты не могла бы меня оставить? Ау, Варвара?

Самые страшные предположения лезут в голову, но я боюсь их озвучивать. Даже думать об этом страшно, что там говорить.

– Ты чем-то болен, так? – парадоксально, но в моем вопросе звучит некая надежда. – Это лекарство, Витя? Прошу, скажи мне, что это обычное лекарство.

– Хорошо. Это обычное лекарство, – отвечает он сухо. – Сироп от кашля. Самый обычный внутривенный сироп.

– Нет…

Я охаю и прикладываю пальцы к губам. По телу пробегает волна мурашек. Таких острых, что я невольно содрогаюсь.

– Да, Варя. Да, – не спеша бормочет он. – Твои милый Витя заболел. Уже давненько. Он заболел смертью… – Не говори так.

– …и скоро сдохнет.

– Витя, пожалуйста.

Между нашими фразами секунды времени, производить диалог максимально сложно. И дело не в камне, что стоит поперек горла, а и в затяжных паузах. Звягин не здесь. Не со мной. Он возвращается лишь на время, чтобы ответит на вопрос и снова уходит в забвение.

– Ты под кайфом, – уточнив, сглатываю я. Горячая слеза скатывается по щеке и попадает на дрожащие губы. – Что это? Наркотики?

Веки Звягина распахиваются. В его глазах нет ничего, кроме нездорового блеска.

Парень словно поражен моей глупостью.

– Героин, – цедит он и закашливается. – Героин от кашля.

Мое дыхание прерывается. Внутри меня все сжимается, как от сильного удара в грудь. Ловлю себя на ядовитой мысли, что это признание страшнее всех тех, что приходилось мне слышать. Страх цепенеющий, парализующий конечности. Казалось, будто мне поставили смертельный диагноз и позволили прожить несколько дней, чтобы простится с родными. Но ведь умирала не я. Почему же так страшно?

– Ты разочарованна? – со смешком спрашивает Витя. – Шокирована? Думала обвенчаемся в церкви и умрем в один день? – он разводит руками и выставляет нижнюю губу. – Дульки. Нам не по пути, милая. Всегда было не по пути.

– Как это возможно? Как?

Звягин иронично морщится.

– Я ведь не в космос слетал, милая, всего лишь вмазался. Это проще, чем тебе кажется.

– Тебе смешно? Что тебя веселит, придурок? – взрываюсь я. Мне едва удается сдерживать слезы. Так больно, так больно.

– Но не плакать же нам? Хотя, плачь если хочешь, – он снова запрокидывает голову и закрывает глаза. – А я пока посплю, если ты не возражаешь.

Равнодушие – его маска.

– Ты не посмеешь, – что-то внутри меня лопается, я падаю на колени рядом с ним и трясу за плечи. – Объясняйся передо мной! Объясняйся, скотина! Я хочу слышать тебя! Говори, ублюдок! Сейчас же!

В этот момент какая-то часть моего сердца возненавидела его. Это чувство навсегда сохранилось на незначительном отрезке, но оставался другой – большой и принадлежащий только ему.

– Да нечего тут объяснять, Варька, – облизнув сухие губы, шепчет Витя. – Я – наркоман, ты – нет. Ты любишь наркомана, а я тебя – нет… Понимаю, уравнение нелогичное, зато решение вполне: сотрем наше знакомство из памяти и будем жить дальше.

Бамс, и как будто не было ничего.

Сжав челюсть, я отвешиваю ему пощечину.

– Сотрем из памяти?! – кричу я. – Ты, подонок, появился в моей жизни, перевернул все с ног на голову, а теперь «сотрем из памяти»? Как у тебя только язык на такое повернулся!

– Признаюсь, с трудом. Сейчас все неохота.

– Боже, – качаю головой. – Боже! Не тебе решать, как мне поступать! Ты обязан рассказать мне правду! Слышишь?! Ты обязан, Звягин!

– Ты не хочешь этого слышать.

– Заткнись! – еще одна пощечина.

– Так говорить или заткнуться?

Я снова замахиваюсь, но ослабленная рука опускается. В этот момент пощечина нужна именно мне. Переварить такое за минуты невозможно. Невозможно за недели.

– Ладно, я расскажу тебе, – то улыбается, то кривится Витя. – Все расскажу. Но только при одном условии, Тарасова… Ты уйдешь навсегда.

Следующее согласие станет для меня невероятно легким.

– Договорились, – рычу я.

Не меняя позы, абсолютно не торопясь, Звягин посвящает меня в свое детство. Безобразное и дикое. Поистине чудовищно. Его рассказ красит чернотой в сердце, но каждое следующее признание не оставляет на нем живого места. Уже на самом начале мне хочется сбежать, но я остаюсь и позволяю оставлять на себе ожог за ожогом. Истинная причина смерти его матери вводит меня состояние обморока, а новость о беспощадной болезни – убивает. Теперь мне стало ясно, чего я так сильно боялась, за несколько часов мне пришлось пережить маленькую смерть. Но ожила ли я? Едва ли.

– Понимаю тебя, новость так себе, сразу может шокировать, но я уже привык. Смирился, – шепчет Витя. – У тебя будет куча времени, чтобы это переварить, а в итоге – забыть. Теперь ты все знаешь, Варя, и должна уйти.

Теперь передо мной лежит несчастный человек, которого я люблю, которого ненавижу. Эта черная правда сравнима с безумием, но Витя не лгал. Каждое признание давалось парню с трудом, но высказавшись – ему становилось легче. Даже представить боюсь, как он нес этот груз на протяжении нескольких лет.

– Уйди, Варька. Вали, блин, – выгибается он, явно не желая, чтобы за ним наблюдали.

Все это выглядит ужасно. Дико. – Я устал. Я чертовки устал. Оставь меня в покое. Уходи.

Находясь в полной прострации, я покидаю комнату Вити, но уйти не решаюсь. Боюсь остаться, боюсь оставить, просто боюсь жить дальше. Ухожу на кухню, оставляю свет выключенным, запираю за собой дверь, сажусь за стол, ногтями вонзаюсь в голову и даю волю эмоциям. Рву на себе волосы, рыдаю, но все беззвучно. Кричу от боли, но беззвучно. Надрывая горло проклинаю нашу знакомство и свои ядовитые чувства, но не произношу ни звука.

Я должна была догадаться. Должна была. Его поведение, странные замашки, замкнутость и отрешенность – очевидные подсказки, которые, за линзой розовый очков, мне так и не удалось разглядеть. И даже сейчас я не могу его оставить. Мне хочется помочь ему; хочется поддержать, сказать, что мы справимся, болезнь отступит, а зависимость будет побеждена. Мне очень хочется, но почему я в это не верю?

Сейчас не представляется возможным понять, чего я хочу – помочь ему или себе? Удовлетворить свою любовь или спасти дорогого человека. Не знаю. Я ничего не знаю. Мне верно бежать отсюда, но попросту нет сил.

И снова рыдаю. Беззвучно.

«Он поступил бесчеловечно. Он предал. Растоптал…» – последняя мысль с которой, спустя час, я проваливаюсь в сон. ***

Я просыпаюсь от шума воды в ванной. Часы на микроволновой печи показывали 4:07.

На секунду мне показалось, что я нахожусь дома, обиженные на недавний побег родители не спешат отвести меня в комнату, оттого всячески игнорируют мое присутствие. Но эти секунды испаряются вместе с сонливостью. Реальность рушится на меня ледяным потоком.

Таким же потоком начинают литься слезы. Так больно, так больно.

Выйдя из кухни, я встречаю Звягина. На сей раз не лунатика. Он стоит склонившись над ванной, из бортов которой вот-вот хлынет вода. Стоит молча, слегка шатается. Я невольно всхлипываю, и Витя оборачивается на звук, всматривается в мое заплаканное лицо и пренебрежительно кривится:

– Ты что нюни распустила, а? – рычит, как зверь. – Пореветь сюда пришла?

Противно от тебя! Вали отсюда, сказал! Пошла!

Резко отворачивается, берется за переносицу. Мне заметно, как трясутся его плечи, но явно не от смеха.

– Ты должна меня боятся, Варя… Я сам себя боюсь. Ты должна меня ненавидеть! Ты… – Уже ненавижу, – хрипло перебиваю я. – Всем сердцем ненавижу.