— У вас все так серьезно? — Костя на мгновение оторвал взгляд от дороги и внимательно посмотрел на меня.

— Да, серьезно.

С ней нельзя несерьезно. Я не стал бы с ней несерьезно.

— Хреново, — друг снова устремил хмурый взгляд на дорогу. — Но ты имей в виду, если б не уроды эти, ты её, может, и не встретил бы никогда. Я так понимаю, она от них свалила в ту забегаловку.

— Может, мне им еще спасибо сказать? — ядовито процедил я.

— Да я не к этому… — устало вздохнул Костя. — Ладно, остынь, Олег. Почти приехали.

Мы въехали на территорию какой-то заброшенной базы или склада, в темноте было не разглядеть. Костя припарковался у полуразрушенной входной группы, взял из бардачка свой охотничий фонарь, и мы покинули машину.

После свежего, слегка морозного ночного воздуха сырая затхлость внутри помещения противно била в нос. Мы преодолели несколько длинных коридоров по кромешной тьме, разрезаемой только лучом света от Костиного фонаря, прежде чем нас встретили его люди, которые держали здесь пленников. Один из них открыл нам дверь в их камеру. Это была небольшая обшарпанная комнатка без окон, по периметру которой комьями валялась сухая солома. Электричества, как оказалось, здесь в принципе не было. Свет исходил от двух старых керосиновых ламп, прикрепленных к стене.

Две жалкие фигуры стояли в центре комнаты на коленях, со связанными сзади руками. В полумраке было плохо видно их мерзкие рожи, но я и не горел желанием разглядеть их лучше.

Один из Костиных парней принес и поставил для меня стул, который я перевернул спинкой вперед и сел, растирая пальми одной руки сразу оба своих виска. Головная боль усиливалась и становилась невыносимой.

— Кто бы вы ни были, — по барабанным перепонкам ударил до тошноты противный блеющий голос. — Умоляю, отпустите нас! У меня семья, дети…

— Заткнись, — глухо прорычал из-за моей спины Костя. — И не смей открывать свою пасть, пока тебе не позволят.

— Семья и дети, говоришь? — с презрением произнес в сторону подавшего голос ублюдка.

— Да, две дочери у меня, — торопливо, задыхаясь, забубнила мразь. — Их надо кормить, жена одна не спра…

— А как ты смотришь на то, сука, что я дочерей твоих трахну после того, как ты сдохнешь? — процедил сквозь зубы, не дав ему закончить фразу. — А потом отдам своим ребятам, пусть тоже развлекутся? Что скажешь, мразь?

В комнате на мгновение повисла тишина, потом послышались хлюпающие звуки, и мерзкий блеющий голос снова заголосил:

— Простите меня, прошу вас! Не убивайте! Я же ничего плохого ей не сделал! Она сама была не против! Я только чуть-чуть поуговаривал!

Костя резко вышел из-за моей спины и пнул ублюдка по лицу так, что тот заорал и меленно завалился на бок. Один из его парней тут же подошел и, схватив за шкварник, снова поставил эту мразь на колени.

— Чуть-чуть поуговаривал? — наклонившись к нему, процедил друг. — Может, расскажешь тогда, как псину её зарезал на глазах у девчонки? Это тоже у тебя чуть-чуть считается?

— Эта шавка ему в ногу вцепилась, кусок мяса выдрала, — раздался еще один голос. В отличии от первого он не блеял, а скорее скрежетал. Но в нем безошибочно угадывалось отсутствие страха и сожаления. Похоже второй братец не такой слизняк, как первый. Но меньшей мразью он от этого не выглядит. — Отпустите брата. У него жена, дети. Меня наказывайте, если хотите. Брат не виноват, это я его подбил Дашку трахнуть. А потому что не хер было жопой перед нами крутить! Сама, тварь, ведь так и просилась на хрен. Приехала с города вся такая деловая, расфуфыренная…


Костя тут же переместился от первого брата ко второму и со всей дури пнул его под ребра, заставив согнуться, захрипеть и упасть мордой в пол.

— Что ж, раз ты, падаль, хочешь быть наказанным, я тебе это устрою, — мой голос звучит, как механический. Едва сдерживая себя, чтобы не подняться и не сломать хребет этой мрази, я отворачиваюсь, и смотрю на лампу, в которой завораживает своим мерцанием огонь. Если урод надеется, что благодаря своей героической самоотверженности ему удастся избежать печальной участи, то зря.

— Ты говорил, они тут уже два дня? — обратился я к Косте.

— Да, — обернулся он на меня, глядя с небольшим замешательством. Не сразу понял, к чему вопрос.

— Как быстро сгорает топливо в этих лампах? Чем вы их заправляете? — обратился уже к его парням.

— Да, у нас там бутыль с керосином, — ответил один из бойцов.

— Неси сюда.

— Что вы задумали?! — истерично проблеял первый мерзопакостный голос.

— Как что? Наказать твоего братца, — равнодушно отозвался я. — Он ведь сам об этом попросил.

— Пожалуйста, не надо этого делать! — переходя на панический шепот, запричитал он. — Вы же люди? Не звери? Прошу, не надо! Умоляю!

— Заткнись! — мразь снова получила удар ногой по морде от Кости.

А мне уже принесли тот самый бутыль, я поднялся со стула, подошел ко второму брату и принялся щедро поливать его вонючей жидкостью.

Тот пытался неуклюже уклоняться, отползая к стене, и сыпя отборными ругательствами:

— Суки! Мрази! Чтоб вы сдохли! Твари! Нелюди!

Второй братец тоже не молчал, голосил, что было сил:

— Побойтесь Бога! Умоляю! Не делайте этого! Он же живой человек!

— Что, страшно стало? — сухо поинтересовался у него. — Хочешь спасти своего братца от наказания? Тогда рассказывай все, как было на самом деле. Но учти, если хоть что-то утаишь или соврешь — я узнаю, и тогда будете оба гореть живьем. Если честно все расскажешь, пожалею вас, так уж и быть.

— Да, да, я все вам расскажу, только умоляю, не надо нас поджигать! Пощадите! — затрясла головой свиноподобная тварь.

И я передал бутыль обратно одному из парней Кости, а сам вернулся на свой стул, и, безуспешно пытаясь игнорировать адскую головную боль, заставил себя слушать.

На этот раз свинья говорила правдоподобнее, и поведала мне каждую грязную деталь того, что они вытворяли с девушкой, а облитый керосином «герой» больше не осмеливался тявкать, загасившись в углу у стены. Я все время пытался отстраниться. Но нихрена не получалось. Слишком живо все представлялось. И без конца приходилось задавать наводящие и уточняющие вопросы, потому что тварь тряслась так, что постоянно теряла нить своего рассказа.

Даша была у них что-то вроде сексуальной рабыни. Они приходили, когда хотели, пока её матери не было дома, и заставляли выполнять любые свои прихоти. Иногда, когда сильно брыкалась, отказываясь выполнять очередную извращенскую дикость, били полотенцем с завязанным на нём узлом, чтобы следов на теле не оставалось. Заботились мрази, чтобы никаких доказательств факта насилия не было. Запугали до чёртиков, чтобы не посмела никому слова сказать. И так продолжалось до тех пор, пока она не выдержала, и не сбежала, куда глаза глядят.

И сейчас эта мразь смотрела на меня, якобы в полном раскаянии, и ждала пощады. А мне хотелось взять лом и бить их по очереди, пока руки не онемеют от усталости, сломать каждую кость в их вонючих телах, а потом оскопить, и заставить сожрать собственные чресла. Но ещё больше мне хотелось, чтобы они как можно скорее сдохли и не оскверняли своим присутствием землю.

Костя слишком хорошо меня знал. Сразу понял, какое решение я принял, мне даже не пришлось ничего ему говорить. Он просто молча подошёл и протянул мне ствол.

Глаза свиньи округлились и полезли из орбит.

— Вы же обещали, что не тронете?! — в ужасе просипела эта тварь.

— Я обещал, что пожалею. Не стану сжигать живьем. И своё обещание я сдержу, не переживай, мразь.

28

Занимаясь любым бизнесом в нашей стране нужно быть готовым к тому, что когда ты более менее начнешь вставать на ноги, тут же со всех сторон сбегутся шакалы, в попытке урвать кусок побольше от лакомого, честно заработанного тобой пирога. И тут нужно вести себя жестко, порой даже жестоко, иначе задушат, затопчут, не дадут продержаться на плаву, не говоря уже о дальнейшем развитии и росте. Именно поэтому наша экономика до сих пор находится в таком плачевном состоянии по сравнению с западом, хотя, казалось бы, времена развала давно уже остались позади. Нет здоровой конкуренции, нет возможности развернуться умным, достойным людям, которые хотят и умеют работать. Если нет связей и стальных яиц — ты заранее обречен на провал.

У меня было и то и другое. Я чувствовал себя в этой сфере, как рыба в воде, и всегда действовал жестко. Один раз проявишь слабость — и разорвут на части, сожрут со всеми потрохами. И я не проявлял. Своим врагам не давал поблажек, на любые посягательства в сторону своего бизнеса реагировал максимально агрессивно, и очень быстро заработал себе соответствующую репутацию. Меня стали бояться и уважать.

Я делал страшные вещи, за которые не испытываю угрызений совести — ведь я всего лишь защищал свою территорию, а те, что открывали пасть на чужое, должны были осознавать риски. Но я никогда никого не убивал. Ни своими, ни чужими руками. Это для меня было табу. Было. До сегодняшнего дня.

И сейчас, направляя дуло на дрожащую, захлебывающуюся собственными соплями тварь, умоляющую меня о пощаде, я никак не мог решиться спустить курок.

Не знаю, что останавливало меня, все логические доводы говорили о том, что оставлять в живых этих мразей нельзя. Чувство морали? Я уже натворил в своей жизни столько, что меня вряд ли когда-то причислят к лику святых. Но, тем не менее, не ожидал, что перешагнуть эту последнюю черту окажется для меня настолько сложно.

Костя безошибочно считал мои метания, подошел ближе и, наклонившись, негромко произнес у самого уха, так, чтобы его услышал только я один:

— Давай, я?

— Нет, я сам, — отрицательно мотнул головой.