Екатерина Гордиенко - Моё Золотое руно

Как оказалось, всего несколько дней. До той проклятой ночи.

Сегодня я увидел: та чудесная девочка превратилась в манящую, опасную своей красотой женщину. И я стал ей совсем чужим.

Шесть лет… Шесть долбаных лет, пока не истек срок исковой давности за контрабанду, я пробкой мотался по Атлантике и Пасифику. Перегонял яхты и морские катамараны из Аустралии-дель-Спиритус-Санту в Аутеароа, проводил грузовые суда под носом у нубийских пиратов… Черт, я даже в Желтом море на джонках от муссонов бегал.

И только два года назад вернулся на берега Понта Эвксинского. Я сотни раз представлял свое возвращение, и надо же такому случиться: едва ступив на родную землю, нос к носу столкнулся с девушкой, чье сердце когда-то разбил.

Которая до сих пор владела моей душой, текла в моих жилах и хозяйничала в моих снах, как у себя на кухне. Черт, я даже с женщинами не мог думать ни о ком другом, кроме нее. Я даже кончить не мог, не представив ее лицо таким, каким оно было на алтаре Афродиты: с рассыпанными по серому камню золотыми волосами, с широко открытыми глазами, которыми она доверчиво смотрела на меня.

Которая сегодня показала мне «фак» и злая, как сто чертей, умчалась куда-то на своем грузовике.

Ладно, я знал, где в Ламосе мне точно будут рады. Братья Ангелисы сообщили, что тетя Песя по-прежнему живет на Чембаловке, не очень дальнем пригороде, в который превратился маленький рыбачий поселок моего детства.

Я зашел в прокатную контору, получил ключи от заранее забронированного Шевроле Силверадо и покатил вдоль набережной, ориентируясь на парящую над городом башню полуразрушенной крепости Чембало.

ЯСОН

Машину я оставил, недалеко от главной площади Чембаловки, на стоянке перед новеньким супермаркетом, так нелепо смотревшимся среди крашеных известкой и крытых рыжей черепицей домиков листригонов и ашкеназов.

Проехать дальше было невозможно, и до двора тети Песи я поднялся по узким улочкам, местами переходящим в лестницы. Во всю мочь голосили цикады, над головой хлопало развешенное для просушки белье, и ни звука больше — ни человеческого голоса, ни кошачьего мява. Стояло самое жаркое время дня, и обитатели Чембаловки дремали в своих дворах под навесами из живого винограда или в комнатах, под защитой решетчатых ставней.

Пару минут простоял перед домом, собираясь с духом, а затем толкнул деревянную калитку. Расчет оказался верным: мадам Фельдман жила по раз и навсегда заведенному порядку. Рано утром выходила встречать лодки рыбаков, потом на тележке выкатывала свои корзины на базар и оставалась там до полудня, полностью поглощенная своим немудреным бизнесом, перепалками с конкурентками и развлечением охочих до местного колорита туристов.

Сейчас она отдыхала на топчане под навесом, прикрыв от солнечных зайчиков лицо легкой косынкой. Но если кто-то решил бы, что она ничего не замечает, так я вам скажу: вы не знаете нашу тетю Песю.

Мне достаточно было тихо кашлянуть, как она резво поднялась, села и поправила сбившуюся во время сна прическу. Увидев меня, приподнялась, затем снова упала на топчан и заголосила, как пожарная сирена:

— Ой, та хто ж это? Ясончик, бусечка моя… мейн ингел! Бежи сюда, тетя Песя тебя обнимет…

Уже через час я сидел на кухне за столом. В распахнутое настежь окно лезли длинные стебли любопытной мальвы, передо мной сияли белизной хрустящие от крахмала «салфеткес», на них стояли «тарелкес» из тетипесиного «парадного» сервиза, а сама она уговаривала меня, уже порядком осоловевшего от еды и питья съесть еще две «котлеткес»:

— Кушай, Ясончик, — она ближе пододвинула тарелку с маленькими, на один укус, куриными котлетками, — порадуй тетю Песю.

— Не могу уже, не лезет, — вяло булькал я.

— Ты такая шкиля-макарона, тебе надо поправляться. Ешь, штоб ты сдох!

Сам себе я уже напоминал удава, проглотившего слона. Но зато пока я двигал челюстями, тетя Песя могла полностью отдаться своему любимому занятию — передаче новостей.

— Што ты хочешь от моей жизни? Я при деле и свой бульон с яиц имею, зато…

Зато у Констанди родилась вторая внучка; Коля Лапидус женился на вдове с тремя детьми и на свадьбе торжественно обещал заделать еще столько же (здоровья им и процветания, только не на мои гел[6]); Костас Спитакис овдовел, и наследники уже заранее делят его состояние — кому кофейню, кому дом, кому машину и катер (жлобы и крохоборы, тьфу, глаза бы мои на них не глядели).

— А что Ангелисы?

— Это ты про Яшку с Гришкой? Настоящие листригоны выросли, все в материнскую родню. Только жениться не хотят, все бы им в море полоскаться… Картофлю ешь! Баркас твой они таки сохранили… и пирожкес кушай…

— А Анастас здоров?

— Штоб мы все так были здоровы, так все аптеки в городе позакрывали бы. Его вина по всей Тавриде продаются, сыновья выросли, вот дочку замуж выдаст…

У меня пересохло в горле.

— А что, Медея выходит замуж?

— Ну да, понемножку.

Наверное, я выглядел так же паршиво, как себя чувствовал, потому что тетя Песя смягчилась:

— Так разве ж он скажет, хитрый пиндос. Женихи, конечно, косяком ходят, но чтобы старый Ангелис сказал «да», таки нет! Но, я имею мнение, што…

Тетя Песя бросила на меня хитрый взгляд.

— Что?

— Што он имеет козырь в рукаве.

Что-то мне становилось все хуже и хуже.

— Давайте уже, тетя Песя, не тяните кота за неаппетитные подробности, как говорят в Дессе.

Она многозначительно покивала, но так как и самой, видимо, трудно было держать паузу, выдала информацию без дальнейших споров. Густав Шнайдер, ближайший сосед Ангелисов и хозяин трех гектаров виноградников в Золотой Балке, после второго инсульта вытребовал обратно домой единственного сына. Тот изначально к земле любовью не пылал и потому уехал учиться аж в Фанагорию. А полгода назад вернулся.

— И знаешь, чем этот гешефтмахер зарабатывал на жизнь? Он кризисный менеджер! Вей зе мир! Я ходила к Соломону Рамштейну, он мне все сказал за этих кризисных менеджеров. Деловары и фармазоны! И ты знаешь што?

— Что?

Похоже, я был обречен «штокать» до самого вечера.

Два месяца назад Густав умер, оставив кое-какие деньги вдове, а дом, виноградник и землю сыну.

— Все думали, што он продаст виноградник, продаст дом, да и сделает ноги, а он… — Я выжидательно смотрел на тетю Песю. — А он надел лучший клифт и пошел таки знакомиться с Ангелисами!

— А что Анастас?

— А кто ж его знает? Молчит.

Тот Анастас Ангелис, которого я знал восемь лет назад, руку бы отдал за три гектара земли в Золотой Балке. Там рос лучший виноград для игристых вин. Своя марка шампанского была его голубой мечтой.

— А почему молчит?

— Так шнайдеровская лоза, говорят, выродилась. Вино кислое, не вызревает, вот старик уже лет пять продавал только молодое вино, да и то по дешевке.

— И чем же ему Ангелисы помогут? Если лоза старая или земля…

— Много ты понимаешь! — Соломон Рамштейн просветил тетю Песю по высшему классу, и теперь она смотрела на меня с нескрываемым превосходством. — Местами и не в земле дело. Говорят… — она таинственно понизила голос, — … если Медея Ангелисса даже зубы дракона посеет, то все равно вырастет виноград. Ее просят на сборе первые гроны срезать. И заморозки на почве она предсказать может. И болезни…

— Ну, не будет же она шнайдеровский виноградник выхаживать?

В моем голосе звучало сомнение.

— А если выйдет замуж за шнайдеренка, то уж будет, никуда не денется. Вот он вокруг нее кренделя и выписывает.

Рука сама собой начала сжиматься в кулак. Кризисный менеджер, значит? Похоже, я приехал как раз вовремя.

Злые мысли прервало громкое треньканье телефона. Доносилось оно, как ни странно, из недр тети Песи. Та сначала похлопала себя по объемному тухесу, затем по не менее впечатляющей груди и полезла за пазуху. Из глубин бюстгалтера были добыты складной штопор, небольшой кошелек, носовой платок размером с полотенце и, наконец, телефон в кокетливом красном корпусе.

— Алё! — Уши заложило от пронзительного сопрано. Зачем тете Песе телефон? Она с таким же успехом может «поговорить» со всем городом и без мобильной связи. — Медея? — Я насторожился. — Что, опять клиент? Тот француз? Зараз буду. Вже видвигаюсь на позиции.

Словно забыв о моем существовании, она снова пошарила в лифчике и извлекла на свет тюбик губной помады. Не глядя в зеркало намазала рот и потянулась к вешалке за соломенной шляпкой.

— Уходите, тетя Песя?

— Пойду помогу Медее «крутить динамо».

Медея, крутящая динамо вместе с тетей Песей, была зрелищем, которое я ни за что бы не пропустил.

— Я вас подвезу. Идемте.

МЕДЕЯ

С каждой новой встречей оставаться вежливой с мсье Жераром становилось все с труднее. Во выражению тети Песи он уже не смотрел на меня «с рассуждением», а «глазел с воображением», И оба его бесстыжих глаза очень отчетливо проецировали все пролетающие в мозгу картинки.

— Мадмуазель Медея, вы все хорошеете.

Он склонился над моей рукой, выставляя на обозрение загорелую и блестящую, словно смазанную желтком и хорошо подрумяненную в печке булочку, лысинку. Как бы пребывая в глубокой задумчивости, он нагло пялился в вырез моей расстегнутой рубашки и возвращать мою руку не спешил.

В ответ я холодно улыбнулась и мстительно подумала, что очень даже правильно позвонила тете Песе. Мадам Фельдман обожала кино и, уверена, посмотреть на настоящего французского актера, снявшегося в «Фантомасе» вместе с ее обожаемым идолом Жаном Марэ, прискачет галопом. О том, что мсье Жерар играл «жандарма без слов» в массовке, я предусмотрительно умолчала.