— Ну, что он сказал?

Таня, тяжело вздохнув, безнадежно махнула рукой и ответила:

— Почти ничего. Лобанова не видел. Знает только, что он каждый год ездит кататься на лыжах, чаще в Альпы.

— Тогда ничего страшного не случилось! Поехал в горы, а ты ревешь который день! — попыталась урезонить подругу Нина.

— Как в горы? Какие могут быть горы, когда такая любовь? Почему он неожиданно уехал? Может, ему рассказали про меня что-нибудь? — искала причину поступка своего возлюбленного Таня.

— Отлично! Нам теперь выяснять, что ли, с кем он из ваших общих знакомых виделся в конце года? Ты с ума не сходи, а то я тебя быстро отправлю по проторенной Иркой дорожке, — пригрозила Нина в растерянности.

— Я никого с Рождеством пока не поздравляла, не до этого было. Давай свою записную книжку, я буду всех обзванивать, — решительно заявила Татьяна, растирая по горящим щекам быстро сохнущие слезы.

— На тебе мою книжку, делай что хочешь, а я пойду поем чего-нибудь. У меня на нервной почве всегда зверский голод, как у Васьки. Ты свои рассказы распечатала не в одном экземпляре, надеюсь? — остановилась Нина в дверях кухни, озаренная догадкой. — Дай мне их почитать, пока ты будешь звонить, а я — есть. Может, ты там что-нибудь обидное для его достоинства ляпнула. Знаешь, какие мужчины ранимые? — присвистнула подруга по старой школьной привычке.

— Я про него почти не писала, — отмахнулась вооружившаяся телефонной трубкой Таня и добавила: — Вон на столе, бери, читай, только молча.

Нина подошла и вытащила из вороха бумаг несколько листов, соединенных скрепкой. В верху страницы жирным шрифтом было напечатано название: «Свадебная фотография».


«Никогда не надо ничего делать наперекор судьбе, вопреки обстоятельствам. Как справедливо заметил Венечка Ерофеев: все должно происходить неправильно, тогда человек растерян и слаб, тогда он смиряется. Надо развивать в себе тонкое чувство окружающей действительности, ее сопротивляемости. Где-то в душе должен быть заветный молоточек, постукивая которым по окружающим тебя твердыням жизни, нужно определять, где толщина стены позволяет пробить ее лбом, а где сильно пострадает лоб, оставив твердыни незыблемыми.

Эта свадьба и не должна была состояться из-за отсутствия такой, как казалось жениху и невесте, мелочи, как любовь.

Все началось накануне первой назначенной даты. Жених и невеста — оба эстрадные артисты были приглашены на концерт, но не просто как гости, а как возможные участники будущего проекта. Администратор усадил их во второй ряд сбоку от прохода, подчеркнув тем самым особое расположение главного режиссера концерта. Жених, полностью поглощенный карьерными планами для своего будущего семейного дуэта, ради чего и затевалась свадьба, не отрывал глаз от происходящего на сцене и только изредка отпускал профессиональные замечания, не поворачивая головы. В конце представления зрители устроили овацию, и труппа вывела на сцену постановщика как главного героя дня. Тот улыбался, кланялся и в то же время цепко оглядывал зал: кто из нужных людей пришел, как хлопают, не выходят ли раньше времени. Жених, уловив это, вскочил и стал яростно бить в ладоши чуть не в лицо склонившимся в поклоне артистам и режиссеру.

— Вставай, он на нас смотрит, — велел он невесте и глянул на нее строго.

Увы, встать она не могла. К этому моменту уже и сидела с трудом, истекая холодным потом и кусая губы. Дикие боли неизвестной причины терзали ее внутренности.

Овации кончились, публика начала расходиться, жених топтался рядом с невестой в растерянности. Хорошо, ее заметила подруга, пришедшая на концерт вместе с отцом — хирургом. Тот, бросив на страдалицу один взгляд, скомандовал:

— Ко мне в машину, срочно едем в больницу, у тебя острый живот.

— У меня завтра свадьба, — выдавила она синими губами.

На следующий день, как и положено невесте, она была вся в белом, только без фаты. На голову ей надели старую солдатскую шапку, и два пьяных шафера-санитара повезли ее не на тройке, а на дребезжащей каталке через двор в оперблок. Страх перед операцией прошел сразу, как только они выехали во двор. Ледяной ветер пытался сорвать с нее, обнаженной, застиранную простынку, доставшуюся вместо подвенечного платья, каталка буксовала в сугробах, а санитары не столько управляли ею, сколько держались, чтобы самим не упасть. То, что они везут тело не в морг, а на операцию, мастера экстремального вождения не учитывали и несколько раз чуть не вывалили больную в грязное снежное месиво. После такого путешествия приезд в операционную был избавлением, а наркоз — наградой за страдание.

Всех гостей, приглашенных на свадьбу, предупредить не успели, и тогда они, потолкавшись в загсе, нагрянули на квартиру к молодоженам. Узнав печальную новость, половина гостей разъехалась, остальные, освободившие себе этот день от других дел и настроившиеся на гулянку, решили ехать в институт Склифосовского и поддержать там больную морально. Поэтому когда наркоз стал отходить, а тошнота, наоборот, подступать, бедная невеста обнаружила вокруг себя гостей, бодро тусующихся у ее кровати, угощающихся и активно наливающих медперсоналу и выздоравливающим. От запаха еды, которую гости захватили со свадебного стола, ее рвало, мучительно хотелось пить. Что пить ей нельзя — усвоили все и не давали даже смочить пересохшие губы. Когда она засыпала, на тумбочке у ее изголовья кто-то допивал «на посошок».

Человек уязвим, но живуч: через две недели невесту выписали, а через месяц опять встал вопрос о свадьбе. Жених организовывал для них зарубежные гастроли, и нужно было срочно оформлять документы. В загсе, куда они пришли с ее больничным, им назначили ближайшее свободное время — утренние часы в будний день. Красивая машина с куклой на капоте, гости, праздничный стол, даже платье, которое теперь висело на ней как на вешалке, — все это унеслось от них на гремящей больничной каталке. Остались только обручальные кольца. Будь он не так упрям, а она не так покорна, надо было бы их продать, вырученные средства поделить, пропить вместе, дать взятку за оформление документов, да мало ли что полезного можно было сделать с неожиданно возникшими деньгами в эпоху социалистического дефицита и безденежья. Но они намека судьбы, столь явного, как нож хирурга, не поняли и опять затеяли свадьбу. Кроме колец, которые остались, нужны были свидетели. Те, кто был приглашен первый раз, уехали на гастроли, остальные кандидаты не могли вырваться с работы. Наконец удалось уговорить семейную пару акробатов, свободных утром, подъехать в загс. Последним препятствием стал сынишка акробатов, которого не с кем было оставить дома. Его решено было взять с собой, а потом накормить в кафе мороженым.

Церемония состоялась скромно, без музыки, но с фотографом, запечатлевшим брачующихся, их свидетелей и мальчика с широко открытыми от удивления глазами.

Может быть, он один из всех почувствовал в тот момент скрежет, с которым ломались судьбы всех запечатленных дежурным фотографом загса на пленке.

На выцветшей цветной фотографии всего пять человек. Жених с тонкими поджатыми губами, в светлом костюме и с твердым взглядом. Невеста, чьи белокурые волосы распущены по плечам, голова чуть склонилась к плечу жениха, как бы в поисках опоры. Рядом с ней в сером пиджаке и синей водолазке, с прической и усами а-ля «Песняры», широко развернув плечи, стоит свидетель, положив руку на плечо сына. Пышные, в отца, волосы ребенка смешно топорщатся, примятые зимней шапкой, которую его заставили надеть дома со скандалом, а испуганные глаза повторяют цветом и формой глаза матери. Та, как было задумано в сложной композиции свадебного фотографа, стоит рядом с женихом, чтобы не подчеркивать маленький рост невесты. На ней ярко-желтая мохеровая кофта, черная юбка и высокие сапоги. Она самая нарядная на фотографии. Или, может быть, эти цвета меньше потускнели за минувшие годы? Волосы стянуты в хвост, свидетельница улыбается, широко расставленные светлые глаза смотрят весело, ей забавно это приключение с утренней свадьбой. Щелчок — и этот запечатленный миг уже прошлое. А что в будущем?

Невеста, став женой, так и не уехала с мужем на гастроли — беременность, тяжелые роды. Через пару лет в начале перестройки муж, используя связи, обосновался в Италии, что в те времена было неплохо. Она же, оставив ребенка родителям и в надежде на заработки, отправилась к нему. Но он вскоре бросил ее, не желая делиться заработками, и она осталась с просроченной визой, без денег, работы и надежды скоро увидеть сына.

Женатый по документам, но опять холостой по жизни муж пытался продолжить артистическую карьеру, однако его сольный номер оказался никому не нужен, в их дуэте изюминкой была она. В результате его подобрали пожилые итальянские синьоры, и он стал жиголо, эффектно используя свой артистизм.

Свидетель вскоре после того, как была сделана свадебная фотография, съездил на заграничные гастроли, затем продал заработанную там валюту, конечно, не по курсу газеты «Известия». Получилось так, что покупатель попался стукач, это само по себе было не опасно, но тому обещали помочь с квартирой за результативную работу, и он сдал акробата в надежде, что циркач откупится. К несчастью, в этот момент у милиции как раз случился месячник борьбы с валютчиками, может быть, последний в эпоху социализма, поэтому акробат попал в тюрьму.

Свидетельницу, как жену преступника, уволили из цирка. Она принялась распродавать вещи. Сначала улетел тот пиджак, в котором муж как свидетель присутствовал на церемонии бракосочетания, чтобы скрепить своей подписью документ о создании новой ячейки общества. Потом в ход пошли его водолазки, цирковые костюмы, даже фирменный бритвенный станок, на который он когда-то разорился в Японии. Потом пришла очередь ее вещей. Желтую кофту удалось продать за сто рублей, и им с сыном хватило на месяц, но через месяц ничего не изменилось в жизни, и чемоданы продолжили пустеть. Цирковая буфетчица купила у нее самую шикарную вещь — джинсы, настоящие «Levi's». Столовавшийся и живший с ней участковый, увидев свою зазнобу в таких фирменных штанах, устроил сцену ревности с побоями, подозревая, что ковбойская одежда — гонорар за неверность. Чтобы избежать дальнейших недоразумений, буфетчица привела его к бывшей владелице джинсов. Конфликт разрешился с пользой для милиционера: он привлек безработную сразу по двум статьям: за спекуляцию и тунеядство.