Наталия Романова - Можно тебя навсегда

     – Не извиняйся, – коротко ответил, не хватало, чтобы добродушная Женя испытывала чувство вины там, где ему не место. – Почему не была? – перевёл он тему.

     – Я родилась не в Москве, – буркнула Крош себе под нос.

     – Не на Дальнем же Востоке, – вскользь заметил. Богдану казалось – в этой части Москвы бывал каждый третий россиянин и уж точно любой житель Москвы и области. – Зайдём, посмотрим.

     – Я подумала, вдруг это противоречит твоим принципам, всё такое, – продолжила лепетать Женя, переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня, вцепившись в локоть Богдана.

     – Обычно это работает так: ты прямо говоришь, что хочешь, я, если есть возможность, соглашаюсь. Договорились? – остановился Богдан, наклонил голову под рост Крош, удержал её взгляд.

     – Договорились. Зайдём в храм?

     – Зайдём, – миролюбиво согласился.

     Женя побродила в храме, Богдан шёл следом, как верный паж. Толчея не позволила ждать её на улице. Благо, задерживаться она не стала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     До Красной площади шли настолько медленно, что Богдан успел двадцать раз пожалеть о затее. Отблеск сверкающих, скачущих огоньков, отражающихся в довольных зелёных глазах, всё поставил на место. Потерял он полчаса своего никому ненужного времени, зато Крош сияла, как девчонка.

     Смотрела на ярких деревянных щелкунчиков, фарфоровых птичек – синиц и снегирей, Дедов Морозов, Снегурочек, Санта-Клаусов всех мастей и размеров. На горы ёлочных игрушек от серийного ширпотреба до шаров ручной работы и росписи, светящихся оленей, сани, снежинки, нарядные ёлки. Хохлома, гжель. Городецкая, жостовская, мезенская роспись.

     Со всех сторон доносились ароматы еды. Горячие каштаны, донер, колбасы, бургеры, гигантские рожки мороженого, пряничные избушки. Глинтвейн, сбитень, кофе, горячий шоколад. Зажигательная музыка, несущаяся из динамиков, смех, переливы детских каруселей, знакомых с младенчества ярких, расписных лошадок, скачущих по кругу.

     Крош пробиралась сквозь толпу, бредущую рядами, как на демонстрации. Богдан заслонял её спину, руками же обхватил плечи, следя, чтобы никто не задел. Обычно бледные, несмотря на пухлость, щёки разрумянились от лёгкого морозца и удовольствия. А ямочки заставляли Богдана улыбаться в ответ. Хорошенькая, всё же. Крохотная только, несмотря на внушительные объёмы.

     – Крош, мы заходим на третий круг. Ты так ничего и не выбрала? – проговорил Богдан, пришлось нагнуться к уху, чтобы перекричать музыку и людской гомон.

     – С ума сошёл? – Женя задрала голову, чтобы ответить. – Цены видел? Они вообще не в себе, что ли?

     – Красная площадь, что ты хотела?

     – Просто посмотреть хотела, – отмахнулась Крош.

     – Нет, так дело не пойдёт. Мы столько в пробках стояли, шли, просто обязаны что-то купить. Щелкунчик смотри какой! А! Красавец! – Богдан показал на ряды деревянных фигурок.

      – На тебя похожи, – хихикнула в ответ пузатая нахалка.

     – Тогда нам нужен щелкунчик и вон та балерина, – Богдан показал на фигурку балерины на одной ноге, в серебристой пачке из выкрашенного пуха.

      – На эти деньги можно неделю жить, даже две! – взвизгнула Крош, не скрывая возмущения. – Грабёж!

     – Это называется инвестирование в хорошее настроение, – Богдан засмеялся.

     – По-другому это называется.

     – Девушка, дайте нам щелкунчика в синем… – начал Богдан.

     – В красном, – поправила Крош.

     Прищурилась, посмотрела на спутника с вызовом, игрушка в красном на три целковых дороже, что теперь будешь делать, инвестор? Богдану стало смешно, но он кивнул, соглашаясь на красного.

      – Балерину, – добавил он, рукой показывая, какую именно фигурку из многообразия на витрине.

     – Вам упаковать? – засуетилась продавщица в кокошнике поверх вязаной шапки.

     – Конечно, – согласился Богдан. – Подарочно, – гулять, так с королевой.

     – И снегиря ещё упакуйте, – пропела Женя, точно назло спутнику, показав на фигурку с ладонь Богдана.

     Расфуфыренный снегирь из фарфора сидел на такой же фарфоровой ветке и недовольно поглядывал на происходящее. Парню не нравилась перспектива уезжать с цветастой, сверкающей тысячами огней, развесёлой Рождественской ярмарки.

     Они угостились блинами с красной икрой и направились в сторону припаркованного автомобиля. Шли, нагруженные пакетами с новогодними игрушками, шарами, вязаными носками с этническим рисунком, такими же варежками. Пряниками, сладостями, копчёным мясом, деликатесами из дичи, грибами.

     Крош сияла, как ёлка посредине ярмарки. Богдану пришлось не один раз напомнить простой принцип: «Ты прямо говоришь, что хочешь. Я, если есть возможность, соглашаюсь». В итоге она озвучивала, на что загорался глаз, Богдан всегда соглашался.

     Цены неразумные, но и новый год, с точки зрения логики, праздник кривоватый.

     Не разорят его яркие безделушки и пара блинов, неизвестно, когда Крош сможет позволить себе праздник. Придётся забыть о собственных удовольствиях лет на пять, а то и двадцать.

     Богдан отлично понимал, подсластить участь матери-одиночки круглобоким фарфоровым снегирём не удастся. Наверняка, и Женя это понимала, отчаянно радовалась той малости, что давал ей вечер. Пусть сегодня, сейчас Крош будет довольна. Жизнь конечна, состоит из мелькающих в толчее мгновений, как ларьки на Рождественской ярмарке.

     Женя уже еле переставляла ноги, держалась двумя руками за локоть спутника, почти висела на нём, когда они добрели к автомобилю. Фары приветливо моргнули, Богдан открыл дверь, подал руку, чтобы помочь усадить неуклюжую пассажирку, как послышался смутно знакомый голос. Не сразу он вспомнил, где слышал этот скрипучий, высокий звук, на гласных переходящий в визжащий фальцет.

     – Женька! – прокричала жена брата Крош. Вероника, кажется. – Что ты здесь делаешь?

     Одновременно на словах «что», «ты» и «здесь» был сделан истеричный акцент. Словно Центральный округ Москвы закрыт для такого ничтожества, как Женя. Неприкрытое пренебрежение и ненависть звучали в каждом звуке.

     – На ярмарку ходили, – мгновенно ощетинилась Крош. – Вот, – она показала взглядом на пакеты в руках Богдана.

     – Шикуешь! Квартиру бабкину продала, что ли? – фыркнула Вероника, наконец посмотрев на Богдана.

     Оценивающий, как сканер взгляд скользил по нему, одновременно давая оценку финансового состояния и плотоядно раздевая. Богдан ухмыльнулся – ни фигурой, ни внешностью бог не обидел, если не считать этнической масти, да и та шла жирным плюсом в глазах многих представительниц слабого пола.

     Начало дня он провёл в офисе, разговор с Лизой состоялся сразу после, а перед ярмаркой в кэжуал переодеваться не стал. Не придал значения внешнему виду. Вероника же, Богдан уверен, выцепила взглядом и марку часов, и пальто недемократичного бренда.

     – Не твоё дело! – фыркнула Женя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

   – Вы позволите? – Богдан прошёл к багажнику, вынуждая Веронику отойти в сторону, чтобы водрузить пакеты с покупками.

     – Это что, ваша машина? – дамочка вылупилась на Богдана.

     Стало неловко за женщину, настолько жалко она выглядела, не сводя взгляда с эмблемы на новейшем кузове линейки премиум-класса. Богдан купил автомобиль сразу после приезда – не общественным же транспортом передвигаться. В салоне предложили выгодный трейд-ин. За старый, простоявший пять лет в подземном паркинге, автомобиль дали приличную сумму.

     – Я ставлю наши покупки в багажник этой машины, открыл дверь для Жени в этой машине, держу в руках ключи от этой машины. Очевидно – эта машина моя.

     – Он действительно ресторатор? – проигнорировав ответ Богдана, Вероника смотрела в упор на Женю, как на обнаглевшее, зажравшееся насекомое.

     – И владелец конезавода, – с неприкрытой желчью добила Крош.

     – Да что в тебе такого-то? – взвизгнула Вероника.

     – А я могу заглотить по яйца! – в издевательской манере выдала Женя. Хорошо, что Богдан устраивался в кресле, иначе сравнял бы нос о заледенелый асфальт.

     – Вот чёрт! – прочитали по губам сидящие в машине. Женя с демонстративным хлопком закрыла дверь перед ошарашенным лицом родственницы.

     – Что? – Крош уставилась на Богдана, гневно сверкая глазами. – Я, может, правда могу!

     – Же-е-ень! – не сдержался Богдан, ударился головой об руль и заржал в голос.

     Так он не смеялся две тысячи лет, даже по обкурке он не захлёбывался в настолько истерично-довольном смехе. Рядом хохотала Женя, подхрюкивая и фыркая, пока не заскулила, что больше не может. Она сейчас описается или родит. Того и другого новый салон автомобиля не приветствовал, пришлось успокаиваться и ехать домой.

     Во дворе поджидал ещё один родственник. Женя ожидаемо ощетинилась. Богдан не сразу понял, что произошло, пока из синего хэтчбека эконом класса не выбрался Славик, перегородив сестре проход.

     Женя уставилась на брата, Богдан встал за её спиной, готовый в любой момент врезать по лицу родственничка. Оттащить в хэтчбек, заткнуть, заставить смыться с глаз далеко и навсегда.

     – Чего тебе? – процедила Женя.

     – Веронику привёз, – промямлил Славик. – Она с подругами встречается, а я к тебе решил… вот, – он протянул помятый пухлый почтовый конверт. – Это на рождение, – показал глазами на живот Крош. – Собрал немного. Ты только отцу не говори и Веронике, ладно?