Наталия Романова - Можно тебя навсегда

     Богдан встал, прошёлся. На холодильнике появились новые магниты, в основном детские, записки с названиями лекарств, последние неоплаченные счета – долгов у Жени не было, – малопонятный набор слов на цветных стикерах. Памятки позвонить, купить, сходить.

     В подвесном шкафу за стеклом красовался яркий снегирь, купленный на Рождественской ярмарке, рядом с балериной, Щелкунчиком, бело-красным английским леденцом, приобретённым в тот же день, и фотографией Богдана с Женей. Она сделала селфи на обратном пути с ярмарки. Богдан вышел так себе, напряжённо смотрел в камеру, а вот Женька улыбалась, играя ямочками на щеках. Глаза сияли, отражая яркие, разноцветные огни, на губах играла задорная улыбка. Совсем девчонка. Его Крош.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 За спиной послышался шум, Богдан повернулся. Женя хмурилась, глядя на гостя.

     – Ничего? – она кивнула на полочку. – Просто… ну…

     – Ты отлично получилась на фотографии, молодец что напечатала, – опередил он, предпочтя не задумываться об очевидном. – Здорово тогда погуляли, – ободряюще улыбнулся.

     – Да, – Крош кивнула.

     Богдан посмотрел на Женю, нервно сглотнул. Она переоделась. Широкие шорты до середины бедра с высокой талией и ярким тканевым ремешком, подчёркивающим неожиданно тонкую талию. Футболка с вырезом, из которого выглядывает ткань бюстгальтера. Причесалась. Волосы волнами упали по плечам, курчавились у висков и щёк. Покрыла губы блеском…

     Ничего особенного – не вечерний наряд, домашняя одежда, вполне уместная, в то же время соблазнительная для Богдана. Кажется, если бы Женя осталась в растянутой футболке и широких штанах – она всё равно была бы хороша для него.

     Ненужное наваждение, лишнее, от которого не хотелось избавляться, почти реальное. И всё же – наваждение.

     Они молчали, как незнакомцы, не зная, что сказать друг другу. Богдан смотрел на маленькие кисти Крош, нервно дёргающиеся пальцы. На оказавшиеся вдруг стройными ноги, хоть их нельзя было назвать худыми, какие обычно привлекали Богдана. Красивой формы икры, аккуратные колени, крепкие бёдра, их хотелось огладить. На хвостик ремешка, дёрни – слетит. На соблазнительную линию декольте, едва заметные ключицы, ярёмную ямку, белую шею, острый подбородок, зелёный, напряжённый взгляд.

     Нервно сглотнул, чувствуя взгляд на подбородке. Машинально провёл рукой, проверил щетину – уже заметную, брился ранним утром.

     – Есть хочешь? – отмерла Крош, прокашлялась. Голос прозвучал неуверенно и глухо.

     – Спасибо, нет, – ответил Богдан, не отрывая взгляда от лица Жени.

     – Может, бутерброды с сыром? – она метнула взгляд в сторону холодильника.

     – Давай, – согласился он, не в силах просто стоять и переминаться с ноги на ногу, играя в гляделки.

     – Тут тебе подарок, – под нос, словно смущаясь, пробурчала Крош, показывая взглядом на бумажный пакет, тот самый, о котором она говорила в ночь родов. Богдан тогда уехал, не придал значения. Попросту забыл. А подарок, оказывается, не был плодом воображения.

     Крош топталась у кухонного стола, Богдан облокотился на торец дивана, присев на боковину, немного расставив ноги в стороны. Передвигаясь вдоль столешницы, та невольно оказалась спиной к нему, почти зажатая между его ног. С лёгкостью переступила через левую ногу, не обратив внимания, потянулась за разделочной доской, придвинув к себе кусок сыра и… замерла, ощутив близость мужчины.

     Богдан видел, как напряглись женские лопатки, спина, шея, застыли в нерешительности руки, вытянувшись вдоль тела, забыв о намерении сделать бутерброды. В воздухе повисла тягучая, почти невыносимая тяжесть ожидания, неизвестности и одновременно ясности, как в самый солнечный день – ясности происходящего.

     Богдан протянул руку, легко коснулся руки Жени, поглаживая внутреннюю сторону локтя – там кожа горячая и невыносимо тонкая, нежная. Крош ощутимо вздрогнула.

     – Женя? – прошептал он, настойчиво поворачивая к себе лицом. – Крош, посмотри на меня, – буквально распорядился он, через мгновение впиваясь взглядом в растерянный, отчего-то перепуганный и в то же время отважный взгляд.

     Женя, Женя. Девочка. Крошечная Крош. Нельзя же так сводить с ума! Прямо в душу! Невозможно!

     Богдан провёл по ремешку на талии, продвинулся выше, где под лёгкой тканью ощущалось тепло женского тела, потянул к себе, прижал, устроив Крош между ног, захватывая в плен собственного тела. Она не могла вывернуться – он крепко держал.

     Одно движение пальцев в распущенных, мягких локонах, пахнущих чем-то фруктово-ягодным, солнечным, до точек в глазах желанным, взгляд на приоткрытый женский рот, и поцелуй, отправляющий здравый смысл в неведомые дали.

     Крош целовала в ответ. Подстраивалась легко, податливо, принимала обрушившийся на неё напор, отвечала с жаром, не пытаясь перехватить инициативу. Она брала ровно то, что давал Богдан. Брала охотно, жадно, настырно, покорно.

     Воспоминания о том давнем, скорее вынужденном, поцелуе, изредка не дававшем спать Богдану, смылись потоком новых, непереносимо острых впечатлений.

     Их губы говорили между собой, языки находили собственный ритм. Он доминировал, она уступала, обволакивая податливой нежностью, трепетом, безусловным согласием, отзывчивостью, страстью.

     – Жень, – глухо шепнул Богдан, с трудом отрываясь от сладких, мягких губ. – Женя, – почти проныл, дёргая заправленную футболку из женских шортиков, чтобы тут же пробраться рукой под ткань, провести по тёплой, шелковистой коже. Ощутить пальцами позвоночник, а грудной клеткой мягкость женской груди.

     Когда ладонь коснулась груди, ныряя в чашечку бюстгальтера, в глазах Богдана потемнело. Идеально. В Крош было идеально всё. От кончиков пальцев очерченных крепких ног до тяжести груди, ложившейся в его руку.

     Женя захныкала, потёрлась о ногу Богдана, отчаянно всхлипнула, пролепетала что-то невнятное. Он не дал договорить, впился поцелуем в губы, отправляя собственную выдержку в непроходимые дали.

     Он хотел Женьку. Безумно. Зверски. Отчаянно. Болезненно. Навсегда.

     Целовал хаотично, рвано, держа в руках, сжимая, сдавливая. Дорываясь до белой кожи, покрытой едва заметными, редкими веснушками. Ласкал, сминал, наверняка оставлял следы. Безумствовал.

     – Я… – Крош пыталась что-то сказать, отодвигалась от Богдана, выворачивалась. – Богдан…

     – Что? – наконец, услышал он.

     – Я не могу сейчас…

     – Что? – Он с трудом соображал. Не может? Не может что? Когда?

     – Не могу. Сейчас, – Женя виновато отвела взгляд.

     – Твою мать! – не сдержался Богдан и был тут же остановлен поглаживанием сквозь брюки по стоявшему колом члену.

     – Я бы хотела… Можно? – услышал он, соотнося жадные поглаживания сквозь ткань с соблазнительным, красноречиво приоткрытым ртом. – Ты только не подумай ничего плохого, ладно? – Крош посмотрела на Богдана.

     – Не подумаю, – согласился он, с силой притягивая Женю, чтобы буквально впиться поцелуем, пока она расправлялась с ремнём, пуговицей, молнией и обхватывала член, сначала сквозь бельё, а потом – без.

     Богдан приподнялся, позволяя приспустить с себя брюки вместе с трусами. Облокотился о боковину дивана, расставил ноги шире, наблюдая за Женей, опустившейся на корточки перед ним.

     Собрал ладонью рыжеватые волосы, потянул к затылку, вынуждая Женю откинуть шею, приоткрыть соблазнительный рот. Она смотрела в его глаза с покорной готовностью. Одной рукой скользила по стволу, оглаживала головку, спускалась к яичкам, захватывая в ладонь.

     Богдан задержал взгляд на порозовевшем личике Крош, впитывая в себя то, что видит, ещё немного потянул за волосы. Крош опустила взгляд, поменяла позу, вдруг встав на колени, а потом взглянула буквально умоляюще, словно происходящее ей было нужнее, чем Богдану.

     Он кивнул, давая разрешение, едва прищурился, наблюдая за действиями Крош. Та быстро облизала губы, пододвинулась к налитой головке, дотронулась горячим дыханием и кончиком языка, отчего Богдан едва не взвыл, а после обхватила ртом головку, осторожно всасывая, попуская и снова всасывая.

     Движения были острожные, приноравливающиеся. Богдан терпеливо ждал, пока стоявшая на коленях свыкнется с размером, приспособится, даст понять, на что она готова дальше. Женя захватывала больше и больше, пока не сжала головку горлом, скользнув языком по мошонке.

     Твою мать! Она действительно могла заглотить по самые яйца. Умела делать тот самый, почти мифический, горловой минет.

     Богдан посмотрел на Женю, перехватил её взгляд, сжал пальцы на затылке, наматывая густые рыжие волосы на кулак, качнул бёдрами, вынуждая принять член глубже. Глаза Крош распахнулись, но она не отпрянула, покорно приняла, расслабив горло, давая понять – она готова к большему.

     Потянул за волосы, не отводя взгляда, качнул бёдрами ещё раз, агрессивней, а потом ещё сильнее, видя готовность и жаждущую покорность во взгляде. Наконец он отпустил себя, сдёрнул пломбу с тублера, насаживал женский рот без устали и церемоний, трахал с той силой, которая необходима ему. Прямо сейчас – необходима, как воздух.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Женя продолжала стоять на коленях. Она давилась, из глаз текли слёзы, но с каким-то немым и безусловным восторгом принимала то, что делал Богдан. Чистой воды безумие, сумасшествие, концентрированный, высшей пробы восторг. Взаимный. Богдан ошибаться не мог.