Наталия Романова - Можно тебя навсегда

     Чёртов ад! Он невольно задался вопросом, когда Крош последний раз нормально ела, да что там, когда она вообще последний раз ела.

     Действительно, первые дни после приезда она бесконечно вскакивала во время еды, перекусывала на ходу, жевала первое, что попадётся под руку, несколько раз откусив, стремглав неслась к сыну на каждый писк. Богдан не был сторонником спартанского воспитания, вот только человек, тем более молодая мать, должна где-то черпать силы, как минимум – это сытная пища и здоровый сон.

     Со сном проблема решилась почти сразу. На второе утро, присмотревшись к режиму Тёмыча, позволив попривыкнуть к чужому дядьке, Богдан проснулся раньше пацанёнка, приготовил смесь и, не успел тот открыть глаза и разбушеваться, сам накормил, переодел и снова уложил спать. Малой посматривал с подозрением, но трескал с аппетитом, посчитав, что бутылочка с заветной смесью дороже принципов. Женька подскочила сразу за сынишкой, настороженно наблюдала за Богданом, но инициативу перехватывать не спешила, а потом уснула. Просто вырубилась. К девяти утра проснулась, в тот день она не сшибала углы и не норовила уснуть стоя.

     Так у них и повелось – ранним утром вставал Богдан, Тёмыч продолжал смотреть с подозрением, всем своим видом показывая, что здоровенный чужой мужик не вызывает и чуточки доверия, однако в соску вцеплялся, а после благополучно засыпал. Как ни странно, и дневной сон приходил в норму, то ли климат и свежий воздух так влияли, то ли настроение мамы сказывалось, но с каждым днём малой становился спокойней и спокойней.

     Бедняга Крош не верила происходящему, постоянно дёргалась, искала мнимые болезни, подвох, тогда как Тёмыч с аппетитом ел, крепко спал, с энтузиазмом ползал, норовил открыть дверь шкафа, с силой колотил по навесным игрушкам, в восторге верещал, когда видел электрокачель. Последняя вызывала прилив неконтролируемого счастья, причём, запускать её было не обязательно, достаточно усадить и включить карусель с оранжевыми лошадками под весёлую мелодию.

     Богдан замечал, что думает о Тёмыче с теплотой. Ему не хотелось отпрянуть, как от любого другого младенца, не жгли мучительные воспоминания, не вызывал крупную дрожь плач, смех или лепет. Никаких ассоциаций, жалящих воспоминаний. Память об Аришке была сама по себе, постоянной, неизменной константой, а рыжий крепыш – сам по себе. Это был совсем другой ребёнок, другой человек. С отличной от Аришки внешностью, привычками, характером. И этот человек нравился Богдану, он готов был подружиться с ним, стать верным напарником, поставщиком раннего завтрака и ярких лошадок.

     Одним словом, с хозяйственной частью и совместным бытом разобрались быстро. Вспомнился старый уклад, когда Богдан жил в квартире Крош, прошлые привычки возвращались, обрастая по пути новыми нюансами, исходя из сегодняшних реалий.

     Иногда казалось, Женя с Тёмычем – его семья. Всегда жили с ним. Он всегда просыпался по утрам, кормил малого, давая поспать его матери, приходя домой, видел ряд постиранных вещичек, болтающихся на верёвке с обратной стороны дома. Целовал Женю перед уходом из дома, жадно вдыхая пудрово-цветочный микс запахов крема, шампуня и кожи с россыпью янтарных веснушек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Мешал идиллии один-единственный нюанс, в котором прятался дьявол. Секс. Грёбаный, необходимый Богдану секс. Не абстрактное желание снять напряжение, достигшее, кажется, юношеского пика, а секс именно с Женей.

     Видит бог, ещё до приезда гостей он пообещал себе не давить на Женю, несмотря на нечеловеческое, сносящее крышу и здравый смысл вожделение, стоило вспомнить произошедшее в апреле. Повторил себе раз семьсот, что лишь идиот начнёт лезть в женщине, которую фактически послал после умопомрачительного минета. Только последний мудак воспользуется ситуацией Крош, растерянностью, усталостью, уязвимым положением, завалит на спину, раздвинув ноги. И ещё миллион раз за прошедшие дни после приезда. И всё, чего добился – вызывающий изжогу вывод: никакого секса. Пока.

     В девственники Богдан не подался, обета целомудрия не давал, в целибат, как институт, не верил. Но, грёбаный ад! В первые дни набрасываться на Женьку он не мог, а на ласковую, нежную прелюдию выдержки попросту не хватит. И круглосуточное присутствие младенца не добавляло возможностей.

     Как издевательство вселенной выглядело первое совместное утро, воспоминания о котором не давали покоя, вызывая стояк, будто он сопливый школяр, впервые увидевший откровенное порно.

     Накануне Богдана сильно задержали на конезаводе, он бесился, срывался на рабочих, извёл подчинённых требованиями и всё равно вернулся домой лишь в половине девятого. Брата ожидаемо не было – проявил тактичность, уехал в Абакан. Женя крепко спала, обняв подушку. Рыжие волосы разметались по постельному белью, сорочка задралась, показывая край трусов-шортиков.

     Богдан тихо разобрал диван в той же комнате, решив, что вторгаться в комнату брата не стоит, а с Женькой заранее договорились, пока попробуют ночевать вместе. Уснул ближе к полуночи, что таить, нервировало присутствие посторонних, было непривычно слышать женское дыхание, сопение младенца, но сильнее мешало желание забраться в кровать к Крош. Подтянуть расслабленное женское тело на себя, прижаться пахом к окружностям бёдер, положить руку на тяжёлую грудь, едва сжать, почувствовать, как напрягается сосок под ладонью. Вдавить напрягшийся член в соблазнительную мягкость ягодиц и между ног.

     Проснулся с первыми лучами, встал по надобности. Возвращаясь, тихо-тихо открыл дверь, чтобы не разбудить ни Крош, ни Тёмыча и застыл намертво вкопанным соляным столбом.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

     Кровать Жени стояла вдоль стены, головой к окну, ногами ко входу. Женя лежала на животе, щекой уткнувшись в подушку, крепко зажмурив глаза. Сорочка закинута выше поясницы, трусы отброшены в сторону. Ноги подогнула под себя, максимально, насколько позволяет почти коленно-локтевая позиция, раздвинула. Приподнявшаяся попка демонстрировала всё, что до этого момента было скрыто от глаз. Юркая ладошка ласкала между разведённых ног, бёдра двигались в унисон руке. По комнате разносился приглушённый, сдавленный стон. Вид, едва не лишивший рассудка Богдана.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

     Стоило нечеловеческих усилий оставаться на месте, не выдать себя ничем, на то, чтобы уйти, силы воли не хватило. Сразу после Жениного оргазма умудрился неслышно прикрыть дверь. Богдан скрылся в ванной комнате, чтобы передёрнуть. В глазах потемнело, дыхание сбилось, сдавив шею горячими тисками, похоть скручивала мысли. Он кончил, едва стащив штаны, как перевозбудившийся пацан.

     Казалось бы – проблема яйца выеденного не стоит. Он хочет, она – очевидно, тоже. Они не школьники, никто и ничто не запрещает трахаться, однако всё время что-то мешает. То Женька начинала заметно нервничать, превращаясь из приветливой, обожаемой Крош во взбудораженный комок нервов, то Тёмыч с виртуозной настойчивостью перетягивал внимание на себя, а то… Как же ненавидел Богдан эти бесконечные «то».

     Хоть спаивай Крош, честное слово – Богдан усмехнулся своим мыслям, на полном серьёзе посмотрел на календарь. Близился день рождения Жени, веская причина немного отпустить тормоза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     – Ты видела её? – услышал Богдан за окном кабинета.

     Понятно всё, снова сплетницы стрекочут, как сороки. Приезд гостьи из Москвы к владельцу конезавода наделал много шума. Хорошо, Женька не догадывалась о кружащихся вокруг неё и Тёмки сплетнях, разговорах, шепотках. Чего только не говорили, не предполагали, не обсуждали за прошедшие несколько дней. Порой от нелепых предположений волосы вставали дыбом, иногда разбирал смех, но чаще слухи оставляли равнодушным. Богдан никак не реагировал, привык за почти семь лет жизни в сельской местности, что сплетни – неотъемлемая часть жизни. Начнёшь опровергать или вмешиваться в разговоры – не остановишь машину по производству жареных фактов. Налаженное кумысное производство работало с перебоями по сравнению с сороками, разносящими новости.

     – Вчера, в магазине, – ответил голос бухгалтерши Татьяны. – С ребёнком, – последнее шепнула, как великую тайну поведала. «С-с-с ребё-о-о-о-нко-о-о-ом».

     – Скажи, не его мальчишка! – ветеринар, будущая надежда иппологии Марина аж взвизгнула, так хотела доказать свою правоту.

      – Не знаю, говорят, похож на Богдана Павловича, и мне так показалось…

      – Ты дура?! Ребёнок рыжий, как у него мог родиться рыжий сын?!

     – Почему нет-то?

     – Про рецессивные и доминантные признаки слышала? – авторитетно заявила Марина. – Нас, знаешь, как в институте гоняли…

     – Лошадь с человеком не путай.

     – Таня, ты правда дура?

    – Дура ты, Марина. Не стоит лезть не в наше дело!

    – «Не наше», «не наше»… Подгребёт эта мамзель под себя конезавод, вышвырнет всех с работы, будет тогда «не наше дело».

     Когда гостья Усманова успела превратиться в опасную для работников конезавода личность, сколь извилистыми путями пришёл этот нелепый вывод, какими ещё подробностями обрастёт пребывание Жени в доме Богдана, не ведомо и самим сорокам. Но заткнуть фонтан красноречия, живого воображения невозможно, пока не случится что-нибудь не менее значимое в поселковом мире.

     – Чего растрещались, трандычихи? – громыхнул под самым окном старший конюх.

     – Степан Матвеевич, как считаете, ребёнок Богдана? – взвизгнула Марина.