Наталия Романова - Можно тебя навсегда

     – Ничего не считаю, иди работать!

     – А всё-таки?

     – Всё-таки? – Степан Матвеевич выразительно крякнул. – Чего ж не его? Ежели вспоминать, то в прошлом годе Палыч аккурат по весне в Москву ездил.

     – Отчего же раньше не привезти дитё, когда родился? – буркнула Татьяна.

     – В своём уме, девка? – прокряхтел старший конюх. – Где Москва, а где Хакасия! Кто ж детей на такие расстояния возит, ещё и зимой.

     – Сейчас время другое! – возразила дотошная, чрезмерно любопытная Марина, готовая защищать версию о кровавых заговорах и переворотах на просторах родного конезавода любой ценой.

     Богдану нестерпимо захотелось разогнать сплетниц, а лучше уволить к чертям. Оправдать опасения от внезапного появления в жизни начальства женщины на всю катушку! Рты не заткнут, но сплетничать придётся за воротами конезавода.

      – Время всегда одинаковое, и дети – всегда дети, – назидательно ответил конюх.

     – Рецессивные и доминантные… – снова села на своего конька кандидатка на увольнение.

     – Иди на конюшню, заждались. Тебя государство бесплатно учит не для того, чтоб ты в рецессивных признаках живых людей ковырялась, а чтоб коней лечила. Вот и лечи! Понятно? – гаркнул Степан Матвеевич.

     Через пару минут Степан Матвеевич стоял на пороге кабинета начальника, стучась в дверную коробку. Была у старшего конюха манера: открыть дверь, сделать шаг вперёд, только потом постучаться, отбив чёткий ритм костяшками пальцев.

     Богдан вопросительно посмотрел на Матвеевича. Тот не изменял себе даже в жару. Сапоги, заправленная в штаны фланелевая рубашка, головной убор, за ухом химический карандаш с размусоленным грифелем, синие следы на ушной раковине.

     – По поводу фуража, – пояснил визит вошедший. – Говорил, к полудню привезут, так нету. Изменилось что? Я архаровцев распущу по домам? Оплата почасовая, а за что платить? Ноги тянуть они и в огороде у мамки с папкой могут.

     На временную работу приглашали местных из желающих зашабашить по-быстрому. Всем удобно, никто не в накладе. В этот раз на зов подскочили четыре рослых, здоровых парня семнадцати лет. В селе на каникулах оплачиваемой работы для них не нашлось, хотя бесплатного труда на благо родительских семей всем хватало с избытком.

     – Выясню, – коротко кивнул Богдан. – А чего не позвонил? – усмехнулся, глядя на старшего конюха. Понятно почему. На юбилей Степану Матвеевичу дети подарили телефон. Старенький кнопочный аппарат сменил смартфон. «Компутер, стало быть» – словами Матвеевича.

     – Ну тебя, от греха! – в сердцах махнул рукой конюх. – Тычешь, тычешь кнопки, а они лётают, как мухи по крупу коня. – Легче ногами дойти, чем… – дальше Матвеевич витиевато выругался, чертыхнулся с обещанием выбросить воплощение зла в своём кармане или отдать жене, та с внуками общается, в одноклассники какие-то подписалась, делать ей нечего.

     – Подожди здесь, – Богдан показал взглядом на диван, стоявший вдоль стены в кабинете. – Мне идти ногами не хочется.

     Степан Матвеевич скептически покосился на натуральную кожу, кинул взгляд на свои сапоги, рабочие штаны, и остался стоять на месте. Старой закалки человек. Такой на заправленную кровать в уличной одежде не присядет, для этого стул существует, на диван в директорском кабинете в рабочей одежде и подавно.

     – Матвеевич, когда это я «в прошлом годе по весне» в Москву ездил? – спросил Богдан, когда вопрос с фуражом был решён, а старший конюх поспешил к «архаровцам», сообщить, что работа сегодня будет.

     – Запамятовал, – пожал плечами Степан Матвеевич. – Никто не помнит, Палыч, и не вспомнит. Только в Москву ты точно ездил, а что там было – не моего ума дело. Я пойду?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 – Иди, – усмехнулся Богдан житейской смекалке старика.

     Если Богдан «в прошлом годе по весне» в Москве с Крош встречался, то Тёмыч – его сын. Прислушался к ощущениям. Конечно, пацана он своим сыном не чувствовал – не двадцать лет, способность к самообману поистрепалась с течением лет. Однако ожидаемой неприязни в помине не было. Сын – это хорошо. А похожий на свою мать сын – вовсе отлично. Образ рыжего вихрастого мальчишки, не слишком-то послушного, норовящего попасть в неприятности, неожиданно согрел душу.

     Стоило подумать о Тёмыче, как на пороге показался он сам, естественно, с мамой.

     – Привет, – Крош испуганно заглянула в распахнутую дверь кабинета, быстро обшарила взглядом пространство, только потом уставилась на Богдана.

     Он же не сводил глаз с зашедшей. Красное платье с воланами на груди, по запаху и подолу до середины бедра, неимоверно шло ей. Тонкая талия подчёркивалась пояском, который безумно захотелось сдёрнуть – ведь тогда распахнётся всё платье. Линия соблазнительного декольте демонстрировала пышную грудь с полупрозрачными веснушками, которые хотелось лизнуть. Чёртовы воланы на разрезе и подоле манили, буквально принуждали огладить бёдра, бесцеремонно забраться выше, обхватить крепкие, не худые ягодицы, вдавить в себя ладное, до охерения женственное тело, потереться о мягкий живот.

     – Ба-ба-ба-ба-па-ба-па-мап, – вывел из грёз тарабарский язык Тёмыча.

     – Привет, – собрался мыслями Богдан.

     – Не помешаем? Я вот… – она ловко перехватила сына, протянула руку с ярким полиэтиленовым пакетом с эмблемой магазина детских товаров. – Найдётся микроволновка? Наверное, остыло, мы пешком добирались.

     – Крош, ты мне обед принесла? – опешил он.

     – Ну… да. Егор сказал, ты не ешь в столовой, чтобы не смущать рабочих, я и… Не надо было? – залепетала она, Тёмыч вторил своим «ба-ба-ба-па-ба-мап».

     – Вообще-то я голодный, – тут же заверил Богдан.

     Он и правда был голоден, действительно не ходил в столовую, несмотря на то что кормили там сносно и за его же счёт. Смены на кумысном производстве длятся двенадцать часов, некоторые рабочие конюшен работают дольше. Богдан считал себя обязанным позаботиться о питании подчинённых. Человек на производстве должен думать о работе, а не выкраивать минутку, чтобы перекусить всухомятку. В конце концов, больничные обходились дороже. Смурная физиономия начальства в столовой кого угодно лишит аппетита. Иногда он просил принести обед в кабинет, но чаще забывал. Привык обходиться чем попало.

     Микроволновка нашлась в бухгалтерии. Застывшая Татьяна, по обыкновению изображающая сову, наблюдала за Усмановым, флегматично греющим пластиковые контейнеры с едой. Она не сводила взгляда с руководства, не моргала и, кажется, не дышала пока Богдан стоял у небольшого столика, застеленного дешёвой клеёнкой в голубую клетку. Надо же, не замечал раньше «обеденного уголка»…

     Солянку Крош варила космическую. Богдан умел готовить, за бытность ресторатора освоил многие блюда. Приготовление том-яма, паэльи, какого-нибудь фитнес-пирога с брокколи не составляло труда, вот только предпочтения он отдавал простым, домашним блюдам, постичь которые не сумел, попросту не хотел готовить сам, лично. Те, которые являлись для него неким символом домашнего уюта, семейственности. Их он был лишён большую часть взрослой жизни. Мать в детстве именно так и готовила – просто, сытно, без особенных изысков, но от обычных щей, солянок, тушёной капусты или жареного мяса было не оторваться, а позже… Позже не сложилось.

     Запечённое мясо с картофелем съел едва не с пальцами, бросая взгляды на довольную Женю. Салат, который он, вопреки правилам, всегда ел после второго, делили с Тёмычем. Поровну, можно сказать. Артёму – половинка перепелиного желтка, Богдану остальное. Малыш сидел на колене Богдана, с энтузиазмом мусолил то, что осталось от желтка в зажатом кулачке, размазывал по щекастой мордашке, пускал слюни и довольно лепетал.

     Женя с подозрением смотрела на происходящее, стойко держа удар. Прикорм она вводила с осторожностью сапёра, желток Тёмыч, как оказалось ещё в Москве, переносил. Богдан принёс перепелиные яйца, посчитав, что желтки от домашних перепёлок полезней того, что в магазинах мегаполиса называют «куриные яйца». Пацан инициативу поддержал, верещал, когда видел на блюдечке крошечный желток, с энтузиазмом размазывал по лицу, жевал собственные пальцы, потом размазывал следы по всем доступным поверхностям. Сколько прикорма по итогам попадало в рот – неизвестно, главное – аппетит Тёмыч показывал завидный.

     А что требуется от шестимесячного человека? Хорошо есть, крепко спать, иногда недовольно орать – оттачивать коммуникативные навыки. Ползать, сидеть, радоваться яркой карусели из игрушек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Позже Богдан показывал свои владения, в глубине души наслаждаясь неподдельным интересом Жени. Она оглядывала всё, что видела с нескрываемым восхищением, несмотря на то что кони вызывали у неё опаску.

     У левады с жеребятами ожидаемо остановились надолго. Крош едва не верещала в духе Тёмки, разглядывая тонконогих, неуклюжих, трогательных малышей, в которых уже сейчас была видна порода и будущая стать.

     – Ого! – взвизгнула Женя, когда увидела Валета – орловского рысака белой масти, с достоинством императора прохаживающегося в соседней леваде. – Самая красивая лошадь, которую я видела!

     – Судя по всему, ты видела не слишком много… лошадей, – хохотнул Богдан, не вдаваясь в терминологию, принятую у коневодов. Тёма, устроившийся на его руках, залился смехом.

     – Почему? – подбоченилась Крош.

     Как же Богдан был счастлив. Беспричинно, глупо, самым идиотским образом счастлив. Лето выдалось жаркое. Крош улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках и подпрыгивающие на носу задорные веснушки. Синюшность под глазами прошла, щёки покрыл лёгкий загар. И платье! Чёртово красное платье в мелкий простенький цветочек так шло Жене! Облегало в нужных местах, соблазнительно скользило, обещало большее.