Наталия Романова - Можно тебя навсегда

     – Потому что это конь, – он обнял Женю за плечи, сделал несколько шагов туда, откуда было видно, что Валет – жеребец.

     – Ой, – пискнула Женя, совершенно по-девичьи засмеялась, залилась румянцем. Его захотелось слизать, закусив полупрозрачными, янтарными веснушками.

     – Показать моего коня? – с улыбкой предложил Богдан, лишь по расширенным глазам и скользнувшему к паху взгляду понял, насколько двояко прозвучала фраза. – К этому вопросу мы вернёмся, – пообещал он, жалея, что не получится прямо сейчас, желательно не сходя с места.

     Воспоминания тут же услужливо подкинули изображение минета трёхмесячной давности, отшлифовали картиной утра неделю назад, пригвоздили к месту неудобным, становящимся с каждым вздохом твёрже стояком.

     – Абсента, – прокашлявшись, прохрипел Богдан, резко развернулся, поспешил в сторону конюшни, вспоминая по пути прямое и обратное преобразование Лапласа. Вспомнил же, что такая хрень существует, значит, не вся кровь отлила от головы. Лучше решать дифференциальные и интегральные уравнения, чем представлять в красках, как жёстко, бесцеремонно трахаешь Женьку в собственном кабинете, потому что домой дойти терпения не хватит.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

     Абсент Женю заворожил. Покачивая красивой головой, он с достоинством прошёлся мимо гостьи, удивительным образом понимая, что необходимо произвести впечатление на этого странного человека, разглядывающего его с немым восхищением, и покосился на хозяина, словно уточняя, правильно ли он всё понял. Богдан поощрительно погладил Абсента по шее, извинился, что сегодня прогуляться не получится.

     – Можно на нём покататься? – пискнула Женя.

     – Не сегодня.

     – Почему?

     – Ты в платье, не лучшая идея для кожи бёдер. В любое время, только в джинсах и удобной обуви. Хорошо?

     – Хорошо, – Женя согласилась. – Ой! – в изумлении посмотрела на Тёмыча, сладко уснувшего на руках Богдана. – Сам уснул, в положенное время.

     – Свежий воздух, – подмигнул Богдан, напоминая свои слова больше недели назад, когда только уговаривал Крош сесть на самолёт.

     В это время на территорию заехал грузовик. Он находился достаточно далеко от конюшен, направлялся к зоне разгрузки у фуражной, где сновали «архаровцы» и, прищурившись, стоял Степан Матвеевич. Выразительно жестикулировал, показывая водителю, как ловчее проехать, удобнее припарковаться. Глаза Жени расширились, превращаясь в обеденные блюда, она бросила взгляд на спящего сынишку, снова на водителя, которого определённо была готова растерзать, если полоумному придёт в голову посигналить. Богдан усмехнулся про себя, вслух же подозвал конюха –непосредственного подчинённого Матвеевича, – дал несколько коротких распоряжений и двинулся в сторону конторы с крепко спящим Тёмычем на руках. Пацан, в отличие от мамы, не нервничал, разбудить его не смогла бы и канонада над ухом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Крош подхватила оставленную у крыльца конторы коляску, закатила в кабинет, устроила спящего Тёмыча, не собирающегося просыпаться в ближайшие два часа, и шлёпнулась на диван.

     С высоты роста Богдана был виден вырез на груди, немного сдвинутый в сторону, кружево лямочки бюстгальтера алого цвета, в тон чёртовому платью, обеспечивающему Богдану нешуточную эрекцию. Женственная мягкость, сжатая чашечками, просилась в ладони, янтарные веснушки настаивали на жадных, жарких поцелуях.

     – Что? – Крош застыла. Богдан не заметил, как подошёл вплотную, навис сверху, заставляя гостью смотреть снизу вверх.

     Приоткрытый пухлый рот, с верхней губой меньше нижней, напомнил, что могут творить эти самые губы, язык… Богдан прикоснулся к манящим губам большим пальцем, надавил, вынуждая приоткрыть податливый рот. Мелькнул кончик языка, Женька обхватила палец губами, несильно всосала, словно примерялась, не отводя взгляда от лица Богдана.

     Что же ты делаешь, Крош?

     Именно этот вопрос задал Богдан, когда быстро сел на диван, одним движением усадил Женю на свои колени, лицом к лицу, жёстким движением откидывая в сторону её ногу, чтобы вдавить лобком в ноющий пах.

     – Что ты делаешь, Крош?

     – А? – Женька покачнулась, упёрлась промежностью в эрекцию. Сквозь плотный деним Богдан чувствовал жар между женских ног. Качнул несколько раз бёдрами, скользя ровно там, где необходимо, заставляя соблазнительницу жалобно пискнуть.

     – Долго ты собираешься меня морозить, Жень?

     Его крыло, по-настоящему, всерьёз. Он переставал отдавать себе отчёт, где он, не замечал стен вокруг, звуков из открытого окна, забывал, что в любой момент могли войти служащие.

     Обхватил одной рукой талию Жени, другой нырнул под адово платье, гладил бедра, сдавливал ягодицы, скользил по краю кружева трусов. Осыпал поцелуями щёки, губы, шею, скользил языком по ключицам, слизывал выступившую испарину на груди, чувствуя под тонкой красной тканью напрягшиеся соски. Сходил с ума от сладкого, глубокого, жаркого женского дыхания, говорящего, что стоит надавить – всё будет. Здесь, сейчас, не сходя с дивана.

     Стоит лишь отодвинуть в сторону уже насквозь влажные трусики из развратного алого кружева, дёрнуть молнию на своих джинсах, приспустить их, ворваться. Получить то, что так долго, настолько неистово хотел, что на осторожность, аккуратность, чуткость попросту не хватит терпения. Всё, что хотел Богдан – взять. Жёстко, ритмично, не считаясь ни с кем и ни с чем. Вколачиваться, вдалбливаться, трахать до чёрных точек в глазах, сбившегося дыхания, пота.

     Женька шептала невразумительное, в перерывах между поцелуями пробиралась ладонями под футболку, гладила по груди, задевала ногтями соски, от чего Богдана подрывало на месте. Он выгибался, стремился навстречу, всё отчетливее понимая – не остановится. На краю сознания, в теменной области билась тщедушная, жалкая мысль, что у него нет с собой презервативов, там же появлялся ответ, мол, к чёрту, всё к чёрту. Ему не нужна защита, чтобы поиметь свою женщину, он готов к любым поворотам.

     Почувствовал, как Женька начала сползать с колен, не отрывая руки от области паха, где юркие пальцы уже разделались с клёпками, пряжкой, и поглаживали готовый лопнуть от напряжения член. Рефлекторно качнул бёдрами, застонал отрывисто и громко, зажмурил глаза от нескончаемого, острого наслаждения. Потерялся в удовольствии, забылся. Определённо, бесповоротно сошёл с ума.

     Немного приходить в себя начал, когда отчётливо понял, Женя больше не у него на коленях. Соскользнула рыбкой вниз, устроилась у его ног, облизывая губы, стаскивает с него бельё вместе с джинсами.

     – Жень, – Богдан положил ладонь на женские горячие руки, борясь с неистовым, почти нечеловеческим желанием выдать в податливый рот. Как героиновый наркоман не мог слезть после первой дозы, отказать себе. – Женя! – наконец удалось стряхнуть наваждение, сосредоточиться на разрумянившемся женском лице, суметь отодвинуться на несколько сантиметров, перехватить настойчивые движения.

     Он не был сумасшедшим, чтобы отказываться от минета. От такого минета, который готова сделать Женя – тем более. Чёртового, почти мифического, горлового. Но, сраный ад, они уже проходили это. Сумасшедшее дежавю!

     – Женя! – он бесцеремонно дернул Крош на себя. Поймал, чтобы не ушиблась, прижал к себе, удержал пальцами лицо, заставил смотреть в глаза. Похоть заволакивала мозг, особенно когда взгляд падал на приоткрытый, влажный рот и слезящиеся глаза.

     – Евгения?! – Женька застыла на окрик, уставилась на Богдана, как перепуганный светом фар ёжик, или Крош. – Жень, что происходит?

     – Я бы могла…

     – Я знаю, что бы ты могла, – отрезал он, интонационно выделяя «что». – У тебя месячные?

     – Нет, – буркнула Крош, вдруг покраснев. Твою мать, институтка нашлась! – Ты против?

     – С ума сошла? Покажи мне мужика, который против, чтобы ему как следует отсосали. Я хочу понять, почему второй раз ты настаиваешь на орале? Если тебе нравится – отлично. Я в твоём полном распоряжении в любое время суток, только задницей чувствую, дело не в твоём адовом желании заглатывать по самые яйца.

     – Ну…

     – Ну? – он не выдержал бесконечного молчания, окрашенного лишь женским смущённым громким сопением.

     – Я не была у врача после родов. Роды сложные были, в роддоме врач сказала – обязательный половой покой, пока гинеколог не разрешит.

     – Полгода прошло.

     – Да хоть десять лет! У тебя же не… не… там почти бейсбольная бита! Иди, разорвись во всех местах, а потом затолкай в себя биту, а я посмотрю!

     Богдан молчал. Женька пыхтела, пыталась сползти с него, в этот раз точно не для благого дела.

     Богдан молчал. Женька насупилась, одёрнула грёбаное платье, всё ещё заставляющее «бейсбольную биту» стоять, как гренадёр на построении.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

  Богдан молчал. Пока не выдержал, не закатился громким смехом, прижимая к себе захлёбывающуюся от такого же отчаянного смеха Крош. Лишь минуту спустя они резко замолчали, как нашкодившие школяры обернулись на коляску Тёмыча, тот мирно спал, раскинув в сторону кулачки.

     Погода выдалась тёплая, вернее сказать, жаркая. Тёмыч умаялся, сейчас спокойно сидел в коляске, время от времени поглядывая на яркие носки с пришитыми к ним смешными зверятами. Крош – рукодельница. Богдан мало понимал в этом, однако, не нужно быть гуру от лёгкой промышленности, чтобы оценить сшитые костюмчики, игрушки, развивающие коврики, покрывальца, подушечки и прочую, на его взгляд – ерунду, однако же, нравящуюся Тёмке. Например, красный непонятный зверь, не то заяц, не то пёс, пришитый к носку, вызывающий восторг малого.