Наталия Романова - Можно тебя навсегда

     – Говори, – повторил он, интонационно надавливая на молчащую, сжавшуюся Крош. – Выйдем, – он вышел, аккуратно захлопнув дверь. Если Тёмыч проснётся, будет им и разговор по душам, и секс ночью, и всё остальное, запланированное Богданом на сегодняшний вечер.

     Подал Жене руку, когда она выбиралась из Тундры – не по росточку Крош клиренс полноразмерного пикапа. Подхватил, прижал одной рукой к себе за талию, вторую по-хозяйски уместил на ягодице, ощутимо сжав.

     – Что случилось? – повторил он вопрос, вдавливая пальцы в ягодицу.

     – Да ничего…

     – Женя, – он встряхнул ношу, рыжие локоны взметнулись, упали на личико в веснушках, прикрыв зелень глаз и вздёрнутую верхнюю губу. Пришлось убрать пряди с лица, посмотреть в глаза. Женя заметно сжалась, часто-часто задышала, но отвести взгляд не сумела. Смотрела как кролик на удава, готовая к любому повороту.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

Богдан готов был провалиться в преисподнюю и открутить рога у главного чёрта ради такого взгляда Крош.

     – Я жду, – добил он, окончательно подавляя волю к сопротивлению, если она и была у этого рыжего, взволнованного цыплёнка.

     – Ты плохо обо мне думаешь? – пролепетала Женя.

     – Чего? – он не понял. Совсем ничего не понял. Прижал сильнее, подтянул выше, пока не оказались нос к носу: – Поясни. Человеческим языком, доступным для понимания.

     – После того… орального секса, ты плохо обо мне подумал? Я имею в виду, приличные женщины не делают такого… вот так не делают.

     – Не заглатывают по самые яйца, ты хочешь сказать? – помимо воли он улыбнулся. Увидел быстрый кивок, ещё пару таких же и румяные щёки. Что же ты всё время краснеешь, Крош… – Честно говоря, понятия не имею, что делают приличные женщины. Мне плевать на всех женщин мира, кроме одной-единственной – моей. Хочу, чтобы моя женщина отсасывала мне, стоя на коленях, и заглатывала, и делала сотни, тысячи неприличных вещей. Только со мной. Понимаешь? Мне не нужна гипотетическая «приличная женщина», мне нужна сколько угодно «неприличная», но лишь моя. Навсегда.

     – А?

     – Жень, вообще-то я понимаю, что ты не на бананах научилась, а на мужиках. Честно говоря, мне безразлично, сколько их было. Скажешь – хорошо. Не скажешь – плевать. Ты здесь, со мной, рядом. Живая, цветущая, красивая, аж зубы сводит, насколько красивая. Меня воспоминание об апреле заводит с полуоборота. Пусть «приличная женщина» другому мужику достанется, мне нравишься ты.

     – Нравлюсь? – Женька сощурилась, лукаво выглянув из-под упавшего рыжего локона. Вот лиса!

     – Сильно, Жень. Очень нравишься. И Тёмыч нравится, – подмигнул он. – Перестань загоняться, – Богдан поставил Женю на ноги, оправил сбившийся сарафан, останавливаясь наглой ладонью на груди, немного сжав манящую мягкость.

     – А чего тогда выпустил? Мне нравилось, между прочим, – вот, теперь он слышал свою Крош, а не перепуганного мышонка в состоянии перманентного анабиоза.

     – Потому что, если я ещё чуть-чуть подержу тебя – всё-таки заставлю отсосать. Прямо здесь и сейчас, – он посмотрел на Женьку, та нервно сглотнула, кинула плотоядный взгляд на его пах. – Обойдешься, для начала я собираюсь тебя поиметь, – отрезал Богдан. – Позже, если у тебя останутся силы, разрешу сделать то, к чему ты так настойчиво рвёшься. К тому же у нас в машине сын, вряд ли ему понравится проснуться, когда мама в поле… кхм.

     Богдан решил срезать путь, темнеть ещё не собиралось, однако и Тёмыч, и Крош порядком устали, набрались впечатлений, надышались свежим воздухом. День выдался длинным, почти бесконечным.

     После разговора Богдан не поехал домой. Как и планировал, он решил показать Жене частичку Хакасии. Она забавно реагировала, поминутно восхищалась, задавала вопросы, часто детские. Впрочем, много ли мы знаем о том, чего не видели никогда в жизни? В школе все посещали уроки географии, обществознания, истории, а оказываешься в новом месте – всё вызывает удивление, живой, часто наивный интерес.

     Остановились у реки, закованной в каменные берега, покрытые вековыми деревьями. Женька завороженно смотрела по сторонам, спрашивала – неужели здесь купаются? «Здесь» – прозвучало, будто они высадились на Луну, а Богдан, ни больше ни меньше – Нил Армстронг.

     Встретили знакомых рыбаков, выбравшихся недалеко от посёлка, ненадолго, провести время с душой, не для заработка.

     – Твоя? – бросив короткий взгляд на Женю, спросил Пётр – седой, грузный мужик под шестьдесят лет.

     Пётр был промысловым охотником, убийство ради развлечения не одобрял, хотя коллег, устраивающих «туры» для желающих получить острые впечатления, понимал – всё решают деньги, жизнь дикого зверя зачастую тоже. Он нередко брал в компанию Богдана. В тайгу они уходили на неделю и дольше, ночевали в заимках, передвигались на лыжах или снегоходах. Сейчас шёл июль, сезон охоты на многих зверей закрыт, потому Пётр отдыхал, от скуки перебивался рыбалкой.

     – Моя, – подтвердил Богдан. Пётр согласно кивнул, посмотрел на Тёмыча, устроившегося в слинге у мамы – идти к Богдану на руки малой отказался.

     «Моя» – значит, «моя». Петру было известно, что Богдан вдовец. Совместное пребывание в тайге порой выводит на откровенность даже молчаливых от природы, сдержанных людей.

     – Добро, – вот и весь комментарий. Никакого праздного любопытства, разглядывания, далеко идущих выводов, параграфов из учебника анатомии.

     – Это какая рыба? – спросила Крош, разглядывая щедрый улов Петра, Тёмыч в это время вносил важные поправки на тарабарском. Уж он-то знал, и что за рыба, и как её готовить, чем запивать. В общем, малец-удалец.

     – Это-то? Окунь, лещ вона, елец, плотвичка, гольяны, щука… – перечислял Пётр.

     – Щуку я знаю, – кивнула Крош. Тёма подтвердил: «Ба-ба-ба-па-па-па-пам». Пётр улыбнулся одними глазами. – А вон та?

     – Хариус.

     – Не слышала о такой, – растерянно проговорила Женя.

     – Не местная, что ли?

     – Из Москвы.

     – Ну, если из Москвы – угощайся, – хмыкнул Пётр.

     – Что вы! Неудобно… – смутилась Женя, Богдан видел, ей действительно неловко.

     Не привыкла к подаркам, от Богдана принимала лишь то, что для Тёмыча, не могла отказаться. За всё остальное платила из личных средств. В продуктовом магазине, клинике – всё сама. Богдан терпел. Пока. Любому человеку перестроиться сложно. Рачительной Крош, привыкшей рассчитывать на себя, тем более.

     – Бери, – отмахнулся Пётр, посмотрел на Богдана, показывая на привязанный к ветке полиэтиленовый пакет, в него можно сложить улов. – Зуйка ощенилась, через пару недель можно присматривать щенка. Крепкие ребята, годные. Приходи.

     – Отлично, – кивнул Богдан.

     Зуйка, восточносибирская лайка, – универсальная охотничья порода. Собака умная, расторопная, сообразительная, почти человек. О Зуйке ходили легенды среди охотников не только Хакасии, но и всей Сибири. Потомство Зуйка давала редко, от таких же обученных, от природы сообразительных охотничьих кобелей. Ценились такие щенки на вес золота, однако Пётр не злоупотреблял, берёг своё сокровище, приплод пристраивал среди охотников, в сотни раз проверенные, надёжные руки, только и только для охоты, чтобы таланты по дворам и квартирам не прозябали. Вот и Богдану выпала честь – значит, признал его Пётр своим.

     На обратном пути любовались такими пейзажами, что хоть мольберт неси и начинай писать. Богдан набрал жменю костяники на прогретой солнцем опушке, угостил Женю. Та таращила глаза, с подозрением нюхала, пару раз лизнула ягоды, похожие на ядра граната, потом всё же закинула в рот. Сморщилась, едва не выплюнула, но, к удивлению Богдана, проглотила.

     – Кисло, но классно, – сделала она вывод. Богдан засмеялся и рассказал о полезных свойствах таёжной ягоды.

     Костяникой сыт не будешь, на обратном пути заехали в кафе на базе отдыха. По местным меркам – место элитное. Обслужили расторопно, порции оказались щедрые, сытные, вкусные, а простенькую подачу простить можно. Сюда не за кулинарными изысками приезжают, совсем за другим.

     Здесь степь, летом пахнущая ковылём, пылью. Весной – купальницами, местные называют цветы «жарка», а зимой – трескучим морозом, неутихающим ветром. Тайга – с её законами, дичайшими ароматами, запредельной жестокостью и щедрыми дарами. Горные хребты – с видами, от которых дух захватывает, высотами, куда обманчиво просто пробраться пешему. Зарыбленные реки, озёра, в том числе солёные. Мистическая история хакасского народа, покрытая легендами, как лоскутными покрывалами.

     Дорогой, которой решил поехать Богдан, он не ездил давно, года четыре точно. Не потому, что ухабистая – Тундра точно пройдёт, – не мог себя заставить. Даже если легче было срезать путь, Богдан объезжал это место, как здоровый человек лепрозорий. Сейчас, глядя на осоловелые глаза Крош, машинально свернул. Поскорее добраться домой, отдохнуть Жене и Тёмычу – всё, о чём подумал.

     – Ого! Что это? – Крош уставилась в окно, Тёмыч тоже оторвался от полосатой подвески-пчёлки, шуршащие крылья которой терзал последние семь минут.

     Богдан повернул голову на выкрик Женьки, зная, что он увидит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Большой, заброшенный участок рядом с основным поселковым массивом. Лес с двух сторон подходил вплотную к участку, стоял живописной стеной, там безумно пахло хвоей, кедром – нечастый аромат для этого региона. С запада виднелась река с холмистым берегом, сплошь покрытым вековыми деревьями, с одним-единственным подходом-пляжем, чистым, будто выскобленным сотней рабочих рук. Под углом проселочная дорога, где с одной стороны поселок с нехитрыми благами цивилизации, а с другой – луг, почти степь, заканчивающийся где-то вдали горным хребтом. Участок огораживал забор из горизонтальных, грубо наструганных досок. Живописно, красочно, как на открытке. Место действительно пользовалось популярностью у туристов, сюда приезжали, фотографировались, время от времени пытались купить, порой втридорога.