А утром, пока Тёмыч досыпал свои два часа, уткнувшись лбом в плечо Богдана, куда-то убежала. Богдан нахмурился – неужели он позже за хлебом не съездит? Переживёт он без свежеиспечённого, один аромат которого действовал на него одуряюще, а вид хрустящей корочки сводил с ума. Женя, как приметила это, стала по утрам ходить в пекарню, специально для Богдана. Сама хлеб не ела, бубнила, что и без того толстая. Вернее, низкая и толстая. Вон, пришлось даже научиться шить, в магазине днём с огнём на эдакий нестандарт вещей не купишь. Богдан лишь смеялся. Его-то всё устраивало. Тяжёлая грудь идеально ложилась в его ладонь, а мясистые ягодицы упирались в лобок, когда он, не церемонясь, насаживал её на себя. Не забывая подчеркнуть каждым словом, каждым жестом, насколько Крош божественно хороша для него.

     Для него! Последнее он подчёркивал особо, не позволяя, как последний ревнивый мудак, выставлять прелести напоказ. Никто всерьёз подкатывать к женщине Усманова не станет, самоубийц в посёлке нет, но на каждый похотливый глаз повязку не нацепишь. Так что, лучше Жене своё красное платье с запахом носить дома, как и синее, такого же фасона. И шорты, к слову, тоже. Уж слишком провокационно они обхватывали аппетитные ягодицы.

     Богдан задремал, а проснулся от того, что нечто холодное тыкалось ему в лицо, отмахнулся дважды, как от назойливой мухи. Открыл глаза. На подушке сидел щенок. Дымчатый помпон с пятном на лбу в виде сердца. Со временем пятнышко расползётся, помпон превратится в восточносибирскую лайку – верную спутницу в охоте и быту. Эту малышку Богдан присмотрел у Петра, сразу глянулась мохнатая. Сидела в стороне от шебутных братьев и сестёр, смотрела внимательно, словно изучала гостя, а потом сама поковыляла к Богдану, чтобы уткнуться носом в протянутую ладонь.

     – Добро, – прокомментировал тогда Пётр. – Твоя будет. Через месяц заберёшь.

     Накануне Богдану пришлось заехать к Петру, отказаться от малышки. Не забирать же животное, рождённое для работы в тайге и жизни охотника, в Москву? И себе трудности создаст, и невиновной лайке. Пусть Пётр найдёт подходящего хозяина малышке.

     – Её Вишенка зовут, – сказала сидевшая рядом Женя.

     – Вишенка, говоришь? – Богдан нахмурился.

     – Тёмке нужен дружочек, а тебе – охотничья собака. Ты ведь хотел…

     – Жень, – Богдан смотрел, не дышал, боялся поверить себе, в себя, в Крош. В его Крош.

     – На охоту ходить будешь… на конезавод, – она всхлипнула. – Здесь твой дом, Богдан.

     – А ваш? – он скосил взгляд на Тёмыча, с интересом разглядывающего «новую игрушку». Ох и усложнила себе жизнь Крош.

     – Наш дом там, где ты.

Глава 64

     Тёмычу исполнилось три года, когда встал вопрос о втором ребёнке. Богдан не настаивал, помня сомнения Жени, но мысль, что малому нужен брат, приходила в голову. Оказалось, о том же самом думала и Крош.

     Кстати, о Крош. Она отлично прижилась на новом месте, будто родилась и выросла в Хакасии. Богдану приходилось часто мотаться в Москву, Женька не стремилась составить ему компанию. Вдвоём они отправлялись на родину раз в год, побыть наедине, снимая номер в гостинице. Проверить квартиру, которую рачительная Женя сдавала, воспользовавшись услугами Ёлки.

     Решить вопрос с имуществом Богдана руки так и не дошли, жить там иррационально не хотелось ни ему, ни Крош. Гуляли по родному городу. Встречались с родными – в самую последнюю очередь.

     Усманова Валентина Эдуардовна, как ожидалось, не пришла в восторг от выбора сына, сестра тоже. Вика в недоумении пялилась на брата, когда он коротко сообщил о ближайших планах – свадьбе, – а потом резво кинулась искать «компромат» на Женьку, «показать ему, дураку бестолковому», «вывести аферистку на чистую воду».

     Отец отнёсся благосклонно. По словам матери, у Павла Петровича нарисовалась очередная последняя любовь, однако в этот раз причины нервничать не было. Всё, что имелось у Усманова-старшего – подачка от Пенсионного фонда России. Остальными финансами управлял сын. Супруга откормленного на домашних харчах ловеласа не переживала, лишь посмеивалась за его спиной и время от времени разыгрывала оскорблённую добродетель при родственниках мужа, дабы напомнить, чьей милостью живёт Павел, и что она, несчастная, от супруга неблагодарного терпит.

     Маришка традиционно витала в облаках, не замечая напряжение матери, сестры, выходки отца. Адаптировалась, научилась пропускать поток желчи мимо себя, эволюционировала. К Жене отнеслась доброжелательно, к Тёмычу без негатива, даже с лёгким интересом, насколько вообще двадцатилетним девчонкам могут быть интересны чужие младенцы. Свадьбу старшего брата рассматривала исключительно как предлог купить пару новых нарядов.

     Богдан пожал плечами, ничего нового. Перед личным знакомством семейства с Женей не постеснялся пригрозить экономическими санкциями за высунутое жало. Других аргументов родня не понимала.

     Родители Жени свадьбу единственной дочери проигнорировали. «Не пропадёшь без нас», – всё, чем поздравил отец. Мать брезгливо поджала губы. По их мнению, если дочь не живёт в московской квартире, то должна жилплощадь отдать брату. Ладно ребёнка – не Артёма, Тёмку, сына, внука, а именно ребёнка, – прописала, так ещё и наживается на чужом добре.

     Славик пришёл на свадьбу с разряженной в пух и прах женой, похоже, поставившей цель – затмить невесту. В ноябре Первопрестольная начинала сверкать праздничной иллюминацией. Женьку затмить не удалось, а вот поспорить с новогодними гирляндами, сверкающими фонариками и цветными вспышками начинающих распускаться огней на главных магистралях – вполне.

     Торжество прошло – по усмановским меркам, – скромно. Богдан устроил бы праздник с размахом. С торжественной регистрацией, нешуточным банкетом, фейерверком. Женя не захотела. Не отказалась лишь от регистрации, платья и фотосессии.

     – С ума сошёл! Дом надо строить, производство расширять, рысака собирались купить. Не стоит на ерунду деньги тратить!

     – Платье, выходит, не ерунда? – с улыбкой уточнил Богдан.

     – Платье – не ерунда, – отрезала Крош.

     Жених не спорил, действительно, как можно пла-а-тье-е ерундой назвать. Богохульством попахивает, Богдан Павлович. Тем более, главный участник торжества – не жених с невестой, а Артём без пяти минут Богданович, красовался в сшитом мамой «смокинге» с бутоньеркой в тон платью невесты.

     С тех пор отношение родни не изменилось. Богдан игнорировал происходящее, не подпускал к своей семье Усмановых – отлично помнил, чем заканчивались подобные визиты в первом браке. Подвергать беспричинным нападкам и завуалированным оскорблениям Женьку, а тем более сына, не собирался. Малому отлично жилось без бабушек и дедушек. Вернее, был у него «деда» – Степан Матвеевич. Супруга его смеялась, что обзавелись ещё одним внучком, передавала с мужем гостинцы Тёмычу, часто звала Женьку с сынишкой в гости.

     Женя переживала из-за своих родителей, однако держалась молодцом. Не хотят общаться – не надо. У неё своих проблем по горло, и дел хватает.

     Начала вникать в коневодство. Принося Богдану обед, обязательно заглядывала на конюшню, разговаривала со Степаном Матвеевичем, задавала вопросы, присматривалась. Не потому, что дело мужа приносило ощутимый доход, нет. Богдан видел, Крош искренне интересно. Лошадей она побаивалась, относилась с почтением и огромным интересом. Принялась ухаживать за Валетом – белобоким, строптивым красавцем, с вредным, прямо-таки пакостным характером. Не гнушалась грязной работы, вызывая недоумение в глазах рабочих. Жена хозяина, а наравне с работягами трудится. Чистит, скребёт, расчёсывает, убирает…

     А потом оседлала Валета, убедила себя слушаться.

     – Абсент – твой, а Валет – мой конь, – всё, чем прокомментировала Крош происходящее. – И в третьей леваде кормушка перекосилась, сделать надо.

     – Надо, так надо, – усмехнулся Богдан, а внутри отвесил себе крепкий подзатыльник. Как так, он упустил из виду, а девчонка, дальше городского пляжа за двадцать семь лет жизни не выбиравшаяся, заметила!

     Принялась шить на заказ. Сначала заходили соседки, просили по мелочи – пришить, ушить, перекроить. Клиенток становилось больше, заказы сложнее. Женя перевезла свои «сокровища» из московской квартиры, включая две швейные машины, обзавелась новым оборудованием. Бесконечно заказывала какие-то штуки неясного для Богдана назначения, вроде лапки для узкой подгибки, шагающей лапки, коверлока. Пристроила «драгоценности» в комнату, где некогда жили Егор с Ольгой, свила себе гнездо, иными словами, открыла мастерскую.

     Богдан злился. Не нравился ему поток клиентов, в основном женщин, основная черта которых, как известно, любопытство. Ни поесть нормально, ни в трусах по дому не пройтись, ни завалиться после рабочего дня перед телевизором с бокалом пива. Всё, что видели, примечали – тут же растаскивали сороки. А что не видели – придумывали. Да и, смешно сказать, жена Усманова подгибает сарафаны за полторы копейки!

     – Мне нравится шить, – парировала Женя. – Думаешь, легко Ингеджек платье купить? У неё объём груди пятьдесят шестого размера, а на бёдрах и пятидесятого нет, рост полтора метра!

     – И что?

     – И то! В жизни платье не купишь, а у неё сын женится. Нарядной любой женщине хочется выглядеть, не только глянцевым красавицам! А свадебное платье? Это же грабёж, какие цены! Купили со скидкой, я в груди ушила, по росту посадила – красота!

     Постепенно жительницы узнали Женю, она их. Богдану не пришлось объяснять особенности местного менталитета, клиентки всему научили, всё рассказали. Взяли под опеку и её, и Тёмыча. Теперь всегда было, кому присмотреть за малым. Нашлась постоянная няня, на время, когда Женя уходила на конезавод или копошилась с очередным заказом.